— Этот поганый ублюдок сказал, что никогда нашей семье не стать хозяевами в пустыне потому что слабы и трусливы, как шакалы. Так пусть его тело съедят собаки.

И зашвырнул голову убитого, как футбольный мяч на задний двор, а потом с довольной ухмылкой смотрел как псы Кадира раздирают останки на ошметки. С лица шейха не пропала улыбка, но она пропала из его глаз. Он понял то же самое, что и Джабира.

— Мой сын стал мужчиной не только физически, как и многие юноши в его возрасте. Теперь он такой же воин, как и все мы. Он выследил, взял в плен и сам обезглавил врага. Я горжусь тобой, Аднан ибн Кадир.

И сейчас старая ведьма была уверена, что как только остановится сердце русской бастард разорвет грудную клетку знахарки голыми руками и выдернет ее собственное. Отдаст своему вечно голодному Анмару, который рыскает вокруг пещеры и ждет той минуты, когда его хозяин рыкнет «фас». Поэтому она молилась сама как никогда за всю свою жизнь. Молилась, чтоб белокурая чужестранка осталась жива.

Первые сутки были самыми жуткими. Ей впервые сделалось настолько страшно при виде чужих страданий. Хотя перевидела она много и агоний, и смертей. Но чаще всего как врачеватель, а не убийца… а сейчас Джабира знала, что это ее рук дело.

Пока она готовила ужин себе и сыну шейха на улице и старалась не оборачиваться на пещеру там, в темной норе извивалась от боли на шкурах русская и рядом с ней в таких же мучениях корчился ибн Кадир. Иногда он выскакивал наружу и хватал ведьму за шиворот, чтобы начать трясти ее в воздухе и орать диким голосом:

— Сделай что-нибудь, ведьма проклятая! Слышишь? Ей больно, она страдает. Дай какое-то пойло, сними жар! Иначе я тебя разорву!

И глаза сумасшедшие, красные то ли от песка, то ли…

— Не могу. Нет больше лекарств. Борется ее организм вместе с противоядием. Теперь только он способен восстать из могилы или остаться там навечно. Кризис у нее, понимаешь? И продлится он ни одни сутки. Нам остается только ждать.

— Она же стонет от боли… я не могу на это смотреть! Не могуууу!

И дрожит весь, дергается как будто у самого приступ случился.

— Борись вместе с ней, будь рядом. Это все что ты можешь сделать.

— Возьми мою кровь… сделай что-нибудь.

— Не нужна ей сейчас ничья кровь. — пробубнела знахарка и подула на варево в ложке, чтобы попробовать. Но он выбил у нее ложку и перевернул чан.

— Ты знаешь, что с тобой будет, да? — хрипло простонал ей в лицо.

— Знаю. Мы все сейчас боремся за ее жизнь и, если бы я могла что-то изменить, я бы изменила.

— Ты сделала этот яд! Ты создала его! Я заставлю тебя его сожрать при мне!

— Я уже расплатилась за это сполна, и ты пощадил меня…

— Это была лишь отсрочка! Настоящая казнь впереди!

И снова вернулся в пещеру, шепчет что-то, лицо женщины гладит руками. Целует пересохшие губы осторожно, исступленно и в то же время до безумия нежно, стирает пот ладонями и держит девчонку, когда та в судорогах бьется, к себе прижимает и на ее языке что-то бормочет, словно молит ее о чем-то так неистово, что сама ведьма чувствует, как ком к горлу подкатывает.

Джабира себе постелила снаружи, чтоб не мешать, но так и не уснула прислушивалась к звукам из пещеры к женским стонам и мужскому хриплому голосу, который то посылал проклятия, то произносил молитвы… то снова что-то шептал и под его шепот хрипы становились слабее и затихали, чтобы через какое-то время снова начаться с новой силой.

Долго несчастную скручивало болью адской так долго, что успела Джабира усомниться в действии противоядия и готовилась уже сама к смерти, но каждый раз, когда молодая женщина хрипела и билась в судорогах ибн Кадир сжимал ее в объятиях и вставал с ней с постели, выносил на улицу, прижимая к себе, стискивая сильными темными руками и носил по пескам взад-вперед. Исхудавший за сутки, с огромными впавшими глазами и заросшим лицом, словно не день прошел, а целый месяц. Но он каждую судорогу вместе с ней пережил и по его лбу катились капли пота, а вены на руках вздулись от того что не опускал свою ношу не на минуту. Вцепился в нее намертво и держал так крепко, что самой смерти не отобрать.

А когда приступ стихал, он возвращался обратно… а ей страшно стало, что даже если выживет русская, то ничего хорошего из этой связи не выйдет. Не любовь это вовсе, а проклятие жуткое. Нельзя так любить, чтоб даже у смерти выдирать обреченную из лап. Ничего хорошего в таком безумии нет и рано или поздно все окончится страшной трагедией. Там, где сильные чувства там же ходит мрачной тенью и лютая ненависть.

На утро стоны и хрипы стихли… Джабира думала, что отмучилась несчастная, но нет, сын шейха так и сидел с ней на руках, теперь уже укутанной в шкуры, смотрел куда-то перед собой, а ее лицо у него на груди спрятано и волосы белые по темной рубашке разметались. Он одной рукой волосы белые перебирает, а другой держит так же крепко, как и ночью. Много перевидела Джабира… но иногда даже матери за свое дитя так не цепляются, как этот безумец за свое белое проклятие уцепился.

— Жива она, — мрачно сказал Аднан и устало глаза на ведьму поднял, — только холодная вся, как лед. Лихорадит ее.

Джабира тихо выдохнула.

— Ну вот и пройден первый этап. Теперь второй настанет. После жара морозить ее будет. Я сейчас камни нагрею и принесу, обложить ложе надо и греть постоянно, чтоб от холода судороги опять не начались. Горячей настойкой отпаивать будешь. По ложке каждые полчаса. Это ее изнутри греть будет. Давление повысит. Врачи бы сейчас сказали, что бороться бессмысленно…

— Есть надежда, Джабира? — спросил с таким отчаянием, что ей солгать захотелось… только не могла и не смела. Нельзя ей лгать.

— Надежда есть всегда. Хороший знак, что первую ночь пережила. Многие и нескольких часов пережить не могут. Надежда появится, когда вторую и третью переживет… а потом… потом тоже непросто будет.

— Плевать. Пусть живая останется. С остальным я разберусь.

Они не спали и в эту ночь тоже, теперь ибн Кадир рядом с несчастной лежал, своим телом грел, к себе прижимал, камни носил от костра и снова рядом ложился. Оба молчали и он, и знахарка. Хотела предложить ему поменяться, чтоб отдохнул, а то на человека уже не похож, да не стала. Не согласится он. Никого к ней не подпустит.

Джабира думала о том, кто из тех, кому яд давала мог девчонку отравить? Кто осмелился на такое безумие? …И не могла себе ответить на этот вопрос. Не потому что все были такими святыми, а потому что это могла быть любая змея из кодла шейха Кадира. В этом семействе никогда не царил мир и покой. Сколько себя помнила Джабира там всегда велась война не на жизнь, а на смерть. Перед тем как мать Аднана сгорела знахарка послала к Кадиру своего человека с предостережениями, но тот или не получил их, или не поверил, хотя его мать и тетка часто к бабке Джабиры приходили за снадобьем и лечились у нее от всяких женских болезней.

Невестки его приходили. Точнее присылали своих подружек-напарниц-прислужниц одна другой бесплодия желала и за травками приходили вымаливали продать хоть немного, чтобы якобы самой от мужа не нести каждый год. А Джабира ведь не дура, Джабира все видит и знает. Впрочем, ей было плевать на семью шейха и на его родню одного Аднана она жаловала и уважала, остальные не внушали ей ничего кроме презрения. Снадобье давала и предупреждала, что оно не стопроцентная гарантия и сыпать его надо не женщине, а мужчине, чтоб семя его силу свою растеряло. От того и рожали невестки Кадира одних дочерей, а кто и вовсе сидел бездетной курицей. Может быть знахарка и пожалела бы кого-то из них, да не стала. Все они присылали за снадобьем, и каждая другой всяких горестей желала. Значит свое наказание сполна заслужили и сами же и выбрали.

Привстала на своем лежаке, чтобы в пещеру заглянуть — а там все та же картина. Лежит рядом со своей Альшитой греет ее, руки растирает, щеки, ноги босые и снова бережно укутывает, заворачивает в шкуры, как в кокон, лицо целует, веки закрытые. Обычно мужчины на такое не способны. Погорюет, да и бросит другую искать долго ли умеючи. А этот не сдается, упрямо встает к костру и новые камни таскает, обкладывает постель, горячим отваром губы девчонки смазывает и снова на себя кладет. И в эту секунду Джабира вдруг поняла — будет жить русская. Не отдаст он ее смерти. Не в этот раз точно… только одного не знает Аднан ибн Кадир, что это далеко не все и даже если и выживет его Альшита то вовсе не значит, что станет такой же, как и прежде. Яд, который ей дали, парализует конечности и способность к движению может и не вернуться. Так и остаться может Альшита бездвижная на шкурах и безмолвная. Как тогда поступит ибн Кадир? Что тогда смерти скажет, а может призовет ее сам?

Но она слишком плохо его знала… а точнее не знала совсем. Таким не знал его никто. Утром, совсем обессиленный и сам похожий на труп он вышел, пошатываясь к костру и тихо сказал ведьме:

— Уснула она. Морозить перестало, пальцы теплые. Ну что? Дашь надежду?

Вместо слов она ему подала ковш с горячим козьим молоком и кусок сыра.

— Поешь, а то сам скоро рядом ляжешь, а тебе еще силы нужны.

— Что это значит, старая?

А сам еле кувшин к губам поднес руки дрожат и молоко выливается. Устал двое суток без сна и передышки. Но он свое выстоял. Выдрал ее у смерти… только стоило ли оно того.

— Выживет твоя Альшита… но это еще не все.

Глаза уставшие на знахарку поднял и она вздрогнула

— Не знаю я какие последствия будут. Кто-то вставал на ноги… кто-то не сразу, а кто-то и вовсе так растением и лежал.

— Встанет! — мрачно подытожил ибн Кадир и залпом осушил кувшин, — Раз выжила значит встанет!

Вернулся обратно на шкуры, на себя привычным движением девушку уложил, обвивая сильными мощными руками хрупкое тело и вырубился, запрокинув голову назад. Когда уснул, в пещеру Анмар пробрался и рядом улегся, поглядывая на знахарку свирепыми желтоватыми глазами и слегка скалясь, показывая ей, что теперь он охраняет обоих и ее не подпустит. Преданный убийца так похожий повадками на своего хозяина.