Значит вот как зовут его жену? Зарема… Красивое имя и она, наверное, очень красивая. Но мне сейчас было страшно, что они могут действительно напасть друг на друга.

— А что если… что если сделать вид, что меня ему возвращают и потом убить его?

Оба мужчины уставились на меня. Раис расхохотался, а Аднан чуть не сломал мне ребра.

— Твоя игрушка оказывается умеет разговаривать, умна и не воспитана. Еще не объездил ее как следует? Смеет открывать рот без твоего разрешения? Или именно это тебя и заводит?

Аднан со свистом выдохнул и мне показалось что я слышу, как он рычит, как внутри него нарастает рык.

— Убирайся. Я сам разберусь с Асадом. Твои предложения мне неинтересны. И скажи ублюдку, что обращаясь через тебя он ничего не добьется… и дело ведь не только в торговом пути. Он видать пообещал тебе партию свеженького мяска? Верно?

— Ты пожалеешь, что отказал мне, Аднан. Пожалеешь о каждом сказанном здесь слове и о клевете. Ты мне больше не брат!

— Я им и не был никогда.

Я смотрела вслед Раису и его людям… пока они быстро мчались в обратную сторону. И когда Аднан вдруг сдавил мне горло ладонью так, что я не смогла вздохнуть от неожиданности вскрикнула.

— Как ты смела рот открыть, а? Кто давал тебе право болтать без моего разрешения?

Развернул мое лицо к себе и прорычал:

— Еще раз влезешь — высеку! Поняла? Или так к Асаду своему захотела? М? Может все же водишь меня за нос?

Сдавил мои щеки и дернул еще ближе к себе.

— Узнаю, что солгала, узнаю хоть что-то о тебе и этом ублюдке — я тебе сердце вырежу. Поняла?

Кивнула и всхлипнула от боли на глаза слезы навернулись. А он вдруг неожиданно рывком на грудь к себе привлек и голову мою силой в себя вжал.

— Моя ты. Плевал я на них на всех. Моя и все.

И у меня вдруг сердце забилось с такой силой, что показалось я задохнусь, а его сердце сильно и гулко билось мне в висок.

ГЛАВА 7

Его тело пахло дымом, терпким кофе и сладким кальяном. И я не могла даже представить, что этот запах все еще мне безумно нравится и кожа у него горячая, как кипяток. Всего лишь несколько дней назад я млела и с ума сходила в его объятиях… а теперь боялась его рук как огня, потому что знала какую боль они умеют причинять.

Но это был странный жест, повергший меня в ступор, как и слова его, сказанные срывающимся голосом так не похожим на тот, которым он говорил со мной прежде. Не приказным, не властным, а каким-то отчаянным, с хрипотцой, словно он в этот момент потерял над собой контроль… но я все еще помнила, как этот же голос рычал у меня над ухом, пока он раздирал меня изнутри свой отвратительно жестокой похотью. Так что потом несколько дней мое собственное тело напоминало мне сплошной синяк, а там кровило и пекло. От одной мысли, что он снова попытается в меня войти все мышцы сводило судорогой.

И противоречием снова думать о том, что ибн Кадир не отдает меня Асаду, держит мертвой хваткой и я пока не знаю, что это значит, но скорей всего именно то, что и сказал его брат Раис — он не намерен расставаться со своей новой игрушкой, а я бы отдала все на свете, чтобы вернуться домой. Что угодно… я бы даже могла сбежать к Адасу или идти одна по пустыне, лишь бы ибн Кадир больше не насиловал мое тело. Он разворовал все мои представления о плотской любви и теперь каждое его прикосновение ассоциировалось только с пыткой, только с болью.

Но вопреки всем этим мыслям я податливо прижалась к его груди, не в силах сопротивляться невероятно приятному ощущению защищенности в его руках. Защищенности от всех, кроме него самого. Я вдруг, с каким-то острым неверием в собственные догадки, подумала, что бедуин и правда неравнодушен ко мне. И, наверное, это и есть мое проклятие, лучше бы ему было наплевать, лучше бы я ему не нравилась, и он не желал меня и не смотрел на меня с таким голодом от которого кровь стыла в венах. Аднан ибн Кадир сходит по мне с ума. Неожиданно эти мысли вызвали ворох мурашек, побежавший по коже мелкой россыпью и сердце опять забилось еще быстрее, когда его пальцы погрузились в мои волосы и с каким-то отчаяние зарылись в них сильно ероша и перебирая их.

Стало приятно… я всегда любила чтобы трогали мои волосы. А у него были очень умелые пальцы, он мог быть ласковым, когда хотел.

— Отвезу тебя в Каир, а потом вернусь отрежу ублюдку яйца, чтоб не смел зариться на то, что принадлежит мне.

— А если он тебя убьет?

Спросила неожиданно, скорее подумала вслух, и Аднан вдруг оторвал меня от своей груди внимательно всматриваясь в мои глаза.

— И что? Разве не этого ты хочешь? Или боишься, что когда меня не станет твоя участь станет еще более незавидной, чем со мной?

Несмотря на слова, которые он говорил его пальцы продолжали перебирать мои волосы, словно жили отдельной жизнью от этих пронзительно ярких глаз, выражения которых я начала бояться.

— А может быть еще хуже?

Теперь взгляд стал невыносимо острым, словно резал меня на куски.

— Может… Как здесь рядом со мной, так и не здесь. Но я бы не хотел, чтоб ты об этом узнала, Альшита.

— Почему? Разве тебе не все равно как умрет грязная, русская шармута?

Он прищурился и склонил голову к плечу, всматриваясь в мое лицо, словно считывая с него нечто неподвластное мне самой.

— Не все равно…, - костяшки пальцев прошлись по моей щеке очень мягко, — ты не умрешь пока я не позволю тебе умереть. И ты… ты не шармута.

Убрал прядь волос с моего лица назад, приглаживая волосы большой, широкой ладонью, на запястье звякнули металлические знаки, которые наверняка что-то означали.

— А кто я?

— Моя женщина…

Опустил взгляд к моим губам и еще нижу к моей груди и снова впился потемневшим взглядом мне в глаза. Лжец… какой же он лжец. У него уже есть его женщина. А может быть и сотни его женщин. И со своими женщинами не поступают как с вещами их не насилуют и рвут на части. Хотя, кто знает какова любовь в понимании этого зверя и знает ли он вообще, что это значит любить свою женщину.

— Я не чувствую себя твоей женщиной.

И ладонь на моих волосах ожила, стиснул волосы на затылке и приблизил мое лицо к своему.

— Что значит не чувствуешь себя моей женщиной? А кем чувствуешь?

— Твоей вещью, подстилкой шейха, развлечением… но не женщиной.

— А разве это не одно и тоже, Альшита? — Продолжая всматриваться в мои глаза и сильно удерживать за волосы.

— Самое страшное в том, что ты не видишь в этом различия. Ты можешь сколько угодно считать меня своей, но я ею не стану, пока сама не почувствую себя твоей… а я не твоя. И твой никогда…

Вскрикнула потому что его лицо скривилось, и он приподнял меня за волосы над седлом, притягивая к себе еще ближе, сжимая другой рукой за талию.

— Никогда не говори никогда. Станешь. много раз станешь. Бессчётное количество раз будешь моей вещью, подстилкой, развлечением и моей женщиной.

Почувствовала, как Аднан прижал меня сильнее и невольно воспротивилась, напряглась как струна, окаменела. Вдруг пришло в голову, что мы с ним вдвоем за барханами… и никто не посмеет ему помешать сделать здесь со мной что угодно.

Бедуин придавил к себе так, что больше не могла вздохнуть, заболели ребра и на глаза навернулись слезы. Сломал сопротивление моментально.

— Ты успела забыть самый главный урок, Альшита — быть покорной! — зарычал мне в лицо, и я отпрянула назад.

— Больно, — прошептала едва слышно, прикрывая веки.

— Неужели? — и жадно прижался губами к моей скуле, сжимая все так же затылок, впиваясь поцелуями-укусами в шею, в подбородок, в губы. И там, где его губы касаются меня кажется начинает гореть кожа. Хотел накрыть мой рот своим ртом, но я отпрянула, а он все равно притянул к себе и насильно обрушился на мои губы, вгрызаясь в них, терзая их своими губами, заглатывая мой язык и вбивая свой мне глубоко в рот. Потом оторвался от меня и прохрипел мне в лицо:

— Ты еще покричишь для меня, маленькая девочка-зима, сладко покричишь я тебе обещаю.

— От боли? — жалобно спросила я, чувствуя, как от ужаса слезы наворачиваются на глаза.

— Нет, не от боли….

— С тобой можно только так, — выплюнула ему в лицо, — потому что я не покорюсь тебе.

— Покоришься.

Прошипел так дико и яростно, что я содрогнулась всем телом. Смотрела в потемневшую зелень его адского взгляда и мне казалось, что там бушует ураган, неуправляемое страшное торнадо и я погибну в водовороте этого сумасшествия.

Аднан властно сжал мою грудь, и я дернулась всем телом… мое тело все еще болело после прошлого раза или мне так казалось от паники, которая накрывала как волной.

— А не покоришься я сломаю, Альшита… я раскрошу тебя… В зверя меня превращаешь.

Набросился ртом на мою грудь, впиваясь зубами и губами в сосок сквозь материю, кусая его и терзая. У меня из глаз потекли слезы… я чувствовала как рука бедуина скользнула по моему животу вниз, задирая джалабею вверх, проникая мне между ног. Судорожно стиснула его руку, но что я в сравнении с ним, отшвырнул ее и сжал мою плоть.

— Не надо…

А он не слышит, хаотично целует мое тело, сжимает его, словно с ума сошел от страсти, которая доводила меня сейчас до состояния истерики. Пальцы терли меня между ног, сжимали клитор, но только причиняли боль и там где он касался жгло и неприятно болело. Совсем не так как раньше, когда я отзывалась на каждую его ласку.

— Альшита… маленькая, такая моя маленькая девочка, я буду ласкать тебя… — неожиданно по-русски, накрывая мой рот своим, облизывая мои губы. Спустился ниже и попробовал войти в меня пальцами, а я сжалась вся еще сильнее и задрожала в приступе паники. Резкий толчок и сухая плоть отреагировала жжением, я заплакала уже в голос, и пытка тут же кончилась. Зажмурила глаза, чтобы не смотреть на него и только тихо повторяла «не надо… прошу тебя не надо… я не хочу… не хочу тебя… не надо».