Вошли двое мужчин с закрытыми лицами. Они схватили меня под руки и, усадив на стул, связали.

— Не смейте меня трогать… не смейте ко мне прикасаться.

Меня даже не слушали, один из мужчин схватил сзади за голову и заставил ее запрокинуть, удерживая за подбородок.

— Ты будешь есть. Наш повелитель, Кудрат, приказал, чтобы ты ела. Накорми.

Кивнул второму, и он подошел ко мне с миской в руках. От ужаса я вся окаменела. Какой Кудрат? О чем они? О Боже. Куда я попала? Неужели меня выкрали у Аднана и куда-то приволокли?

Но дальше мне стало не до мыслей и не до чего вообще, меня насильно кормили, давили на щеки и вливали мне в рот мясной бульон, пачкая меня жиром, который стекал по подбородку и по груди. Я давилась и пыталась выплюнуть еду, но запрокинутая голова не давала мне этого сделать. Когда они закончили меня кормить и отвязали от стула, я упала на пол, рыдая и кашляя, чувствуя, как в горле застряли остатки еды и болят губы от ударов железной ложкой, когда ее пытались засунуть мне в рот.

— Ублюдки, — прохрипела им вслед, хватаясь за горло и переворачиваясь на спину, пытаясь отдышаться и справиться с диким волнением. Я уже ничего не понимала — ни где я, ни кто меня держит в плену. А потом раздались голоса снаружи, и у меня отнялось все тело, занемели руки и ноги, а ужас заставил широко распахнуть глаза.

— Асад вернулся. Что-то он рано… ну все, сегодня будет оргия.

— Шармут привез новых, смотри, сколько курочек неощипанных. Надеюсь, нам перепадет белого мяса? А то суку эту трогать нельзя. Кудратова она, говорят. А ты знаешь, Кудрат — бешеный, брюхо вспорет и лишний раз разговаривать не будет.

— Интересно, что Фатима на это скажет. Она приехала вместе с Асадом. Соскучилась по ласкам да хлысту.

— По хорошей порке во всех смыслах этого слова. Опять будет вопить на всю деревню, пока он ее… ахахаха порет…

Они расхохотались, а я закусила губы, чтобы не заорать от панического ужаса. Как так? Как я попала к Асаду? Неужели, пока я была без сознания, что-то жуткое произошло с Аднаном? Что если всех убили, и меня выкрал этот ублюдок, который вечно воевал с ибн Кадиром?

— Эту безымянную приказали вымыть и переодеть. Кажется, пороть сегодня будут кого-то другого.

— Ну и так было понятно, что ее сюда не для красоты привезли. Волосы ее видел? Красивая дрянь, сразу видно ухоженная. Не из этих потасканных.

Я не успела встать с пола, как в помещение занесли чан с водой и поставили посередине. Женщина в черном хиджабе осталась внутри и шагнула ко мне.

— Я помогу тебе помыться и привести себя в порядок.

— Не приближайся, — простонала я, — убирайся отсюда.

— Тебе велели принять ванну… ты слушайся их, не то лихо будет. Слушайся. Господин злой и жестокий. Он и изувечить может.

Тяжело дыша, я смотрела на нее и чувствовала, как останавливается сердце от страха и паники, захлестнувшей меня всю с ног до головы.

— Пусть… пусть увечит. Не стану мыться, не стану.

Она шагнула ко мне еще ближе.

— Лучше по доброй воле. Смириться лучше. Иначе… иначе вот, что может быть…

Сдернула ткань, прикрывавшую лицо, и я вскрикнула от неожиданности и от ужаса — рот несчастной рассекал длинный шрам до самых скул.

— Кто… кто это сделал с тобой?

Едва шевеля губами прошептала я.

— Я была игрушкой Господина… меня выкрали из деревни моего отца и продали. Когда Господину я наскучила, и он купил себе новую рабыню, то отдал меня своим воинам… Я лежала здесь. В этом сарае… а они приходили сюда, когда хотели, и брали по очереди. Я осмелилась укусить одного из них, когда от боли не было сил терпеть. И он порезал мне лицо.

Пока она говорила, я вспоминала рассказы о том, что в деревню привозили одну шармуту на всех и… и имели ее всей деревней, пока несчастная не умирала.

— Меня это спасло… Господин был милостив и оставил меня прислуживать. Если не хочешь той же участи — будь покорной. Иногда девушкам удается вырваться… иногда они становятся любимыми рабынями, и их забирают в дом.

Она помогла мне избавиться от грязной одежды, вымыла меня и расчесала мне волосы. Я впала в какое-то жуткое оцепенение. Не могла понять — сплю ли я и вижу очередной кошмар или это происходит на самом деле? Где я? В какое место я попала, и неужели теперь Асад мой господин? А кто такой Кудрат и почему его все боятся?

Едва я успела одеться, как опять вошли двое мужчин, они схватили меня и потащили к кровати. Меня обуял не просто ужас, меня обуяла паника и дикий шок. Я вырывалась и кричала, я дрожала и билась в истерике, пытаясь не позволить им привязать меня к кровати… как тех женщин, про которых рассказывали. Но ублюдки были слишком сильны, а я ослабла от сопротивления, голода и страха. Меня буквально распяли на этой кровати и пригвоздили к ней, раздвинув руки и ноги в разные стороны. И опять завязали глаза. Если они меня тронут, я умру…

Но они ушли. Просто вышли из сарая, и их голоса теперь доносились издалека, становясь все тише. Я так и пролежала до самой ночи, слыша, как снаружи что-то празднуют и опять доносится музыка и женский смех с пьяными мужскими голосами.

Это превратилось в невыносимую пытку — лежать и ждать… ждать, что кто-то войдет, чтобы причинить мне жуткую боль и унижение. Но я боялась уснуть, боялась, что во сне это будет еще ужасней… что я пропущу и не буду готова… Господи, пусть я лучше перестану вначале дышать. Потом я начала надеяться, что никто меня не тронет. Но я ошиблась… услышала шаги снаружи, и вся внутренне сжалась, чувствуя, как перехватывает дыхание и от дикого животного страха сводит все мышцы на теле.

Кто-то вошел в сарай. Я различала шумное мужское дыхание, а затем лязг железа. Вздрогнула, понимая, что мой жуткий гость расстегнул ремень. О Боже. Пусть я умру до того, как это произойдет. Пусть я лишусь рассудка или сознания, но не почувствую ничего… не узнаю, как оскверняют душу и тело.

Чья-то рука легла мне на лодыжку, я не выдержала напряжения — закричала, и мужская ладонь тут же накрыла мой рот, не давая издать ни звука.

* * *

Он чувствовал, как задыхается рядом с ней. Как его разрывает от бешеной потребности ее увидеть. Послать всех к дьяволу. Ворваться в тот сарай и устроить пиршество плоти. Осознание, что ее тело, ее запах, ее голос — все это рядом настолько, что стоит ему лишь протянуть руку и взять, сводило с ума. И он подходил туда, смотрел сквозь щели на то, как жмется к стене, как смотрит обреченно перед собой, и тут же убирался прочь. Ему было достаточно увидеть, что с ней все в порядке. Хотя что могло произойти с этой дрянью? Он приказал кормить насильно, когда она отказалась есть, он следил, чтоб к ней никто не входил. И ощущал, что его безумие никуда не делось. Оно стало в разы сильнее и мощнее, чем раньше. Аднан никогда не думал, что может продолжать так зверски желать и так обреченно любить суку, которая так грязно его предала. Иногда он подходил к сараю ночью и смотрел, как она спит, и ему хотелось прикоснуться к ней до адской боли в суставах. Но он одергивал себя и шел в свою хижину, чтобы драть там очередную шармуту, привезенную Асадом или его людьми. Чего-чего, а разнокалиберных шлюх хватало всегда. Но не всегда он действительно мог получить свою дозу удовольствия с ними. Иногда трахал часами до ошизения, до нервной дрожи и не кончал, выбрасывал к дьяволу и валился кулем на матрас, чтобы, тяжело дыша, догоняться самому, вспоминая, как брал когда-то ее. Неизменно одна и та же картинка — ее молочно-сливочное тело, перепачканное песком, извивающееся под ним, и белые волосы, рассыпанные ослепительным ореолом вокруг прекрасного лица.

Чем сильнее росла его ненависть к ней, тем страшнее становилась и одержимость. Словно они срослись друг с другом в единое целое. Он пытался с этим справиться. Пытался излечиться все эти годы без нее, а потом нескончаемую неделю рядом с ней. Привез Фатиму, чтобы она своей неуемной похотью не давала ему времени тосковать по лживой шармуте… Но если раньше это работало, раньше именно Фатиме удавалось доставить ему удовольствие своей извращенной покорностью и готовностью терпеть любую пытку, как физическую, так и моральную, то сейчас его не возбуждало даже это… Он хотел войны, борьбы не на жизнь, а на смерть. Хотел свою непокорную Зиму, ту самую, строптивую и сводящую с ума гордостью и упрямством. А в ту ночь он не выдержал. Сломался. Увидел, как она моется в чане, и у него затмило разум чистейшей и самой жгучей похотью, какую только мог испытывать человек. Напополам с лютой ненавистью и дикой ревностью. Шармута… раздвигавшая ноги перед Рифатом, стонавшая под ним, извивавшаяся под ним и оравшая его имя.

Когда он впервые это понял, он выл и сбивал пальцы до костей о скалы и стоял на четвереньках в песке, пошатываясь и выкрикивая сорванным голосом проклятия им обоим, кожа потом струпьями свисала с костяшек, и даже мази не помогали ее быстро восстановить. Каждую проклятую ночь он представлял их вместе… представлял, как тот ее… как трахает, целует, лижет ее тело, и сходил с ума, бредил наяву, призывал всех демонов вселенной дать ему силы пережить эту невыносимую боль и отомстить. Лучше бы он позволил ей умереть от яда. Лучше бы дал ей сдохнуть там в пустыне и сдох бы вместе с ней. Это бы не было столь мучительно, как осознавать, что она любит другого… да, он, наверное, мог бы смириться… пережить ее секс с Рифатом. Мог бы как-то это понять… но никогда не пережить того, что она смогла полюбить… полюбить после того, как говорила о любви ему самому. Лгала. Нагло лгала, чтобы выжить, чтобы вернуться к себе домой. Разыгрывала перед Аднаном страсть и мечтала обрести свободу… а Рифата она любила. Ему добровольно даже там. Ему родила ребенка. За него вышла, едва узнала о смерти ибн Кадира.

Он сходил с ума, пытаясь понять, как давно это началось между ними, искал малейший признак флирта в своих воспоминаниях и находил сотни. Обезумевший ревнивец, заливавший их предательство реками алкоголя.