— Все разойдитесь по своим комнатам, — приказал Аднан и направился ко мне быстрыми широкими шагами. Подошел вплотную. Посмотрел мне в глаза, а я, тяжело дыша, смотрела в его ярко-зеленые и непредсказуемые, как ядовитое зелье, омуты. Только что он солгал, для того чтобы меня не заклевали. Но он сам… он сам верит ли, что я не трогала Зарему?

— Я… не убивала ее.

— Я знаю, — сказал, как отрезал. — Пальцы еще болят?

— Немного. Совсем не сильно.

— Я хочу, чтоб ты перебралась в покои к Джамалю. Чтоб была с ним рядом постоянно. Поняла?

Я кивнула. Мне впервые не хотелось ему перечить, и я не знала даже, что сказать. Все еще оглушенная всем, что произошло.

— Тот, кто убил Зарему, захочет убить и моего сына. Он наследник. Позаботься о нем так, как если бы он был твоим.

Как же мне захотелось закричать ему, что и у нас был сын… он был бы таким, как и Джамаль. Но его нет. И ничто, и никто уже не вернет мне его.

— А моя дочь? Кто там заботится о ней, Аднан?

Слегка прищурился, не отпуская мой взгляд.

— За ней и за твоей семьей присматривают мои люди. Сопровождают везде и всюду. Твоя дочь ни в чем не нуждается.

Я знала, что он не лжет. Аднан ибн Кадир мог быть кем угодно. Мог называться самым отвратительным и жестоким чудовищем, но он никогда не был лжецом. И я знала, что он сейчас сказал мне правду. С сердца словно камень свалился, и я ощутила, как по венам разливается тепло.

— Я когда-нибудь их увижу?

На этот вопрос он мне не ответил, заметил Бахиджу и подозвал ее к себе.

— Перенеси все вещи Альшиты в комнату Джамаля. С сегодняшнего дня она официально присматривает за наследником. Выдели для нее еще двух женщин. С Джамаля глаз не спускать. Поставить охрану на входе в детские покои. Пропускать только нянек. Членов семьи лишь с моим персональным письменным разрешением.

— А как же Фатима-старшая и…

— Никого. К Джамалю не впускать никого. Головой отвечаете за моего сына.

Повернулся ко мне и тихо сказал.

— Завтра дам тебе позвонить домой.

Развернулся и ушел, а я только сейчас поняла, что не дышу совсем и что у меня дрожат колени.

— Скорооо, скоро он совсем оттает. Помяни мое слово.

* * *

Я полюбила его сразу. С первого взгляда. Это загадочное и мистическое чувство — любовь к ребенку. Пусть и к чужому. Проникаешься всем сердцем, и он перестает быть чужим. Наверное, когда я увидела его впервые, что-то перевернулось внутри. Совершенно один, маленький и брошенный всеми. В таком огромном доме, окруженный целой свитой мамок и нянек и в то же время никому не нужный. В ту страшную ночь смерти Заремы я пришла к нему в комнату. Он стоял в кроватке и тихо плакал, я взяла его на руки, а разжать объятия уже не смогла. Малыш замолчал, и вся моя нерастраченная материнская любовь, ласка, они вернулись с дикой силой. Я смотрела на черные волосы, на зеленые глаза — и видела своего мальчика. Мне казалось, что они так похожи… наверное, мне просто очень сильно этого хотелось. И нет, я не корила себя за возникшую любовь к чужому ребенку. ОН ни в коем случае не стал заменой моему мальчику, не вычеркнул и не погасил мою любовь к моим родным детям. Если взять свечу и зажечь от нее тысячу других свечей, та, самая первая, не погаснет. Так и моя любовь. Ее хватило на всех. Оказывается, в душе и в сердце никогда не бывает тесно от любви. Оно безразмерное для нее, в нем столько места, сколько нужно для моих малышей и этого… ставшего так же моим.

Я проводила с Джамалем почти все свое время. Я играла с ним, пела песни на русском, рассказывала русские сказки. Я кормила его и гуляла с ним на заднем дворе, а перед сном качала на руках, и в эти минуты ко мне приходило временное спокойствие. Аднан в эти дни уехал, и ко мне с Джамалем приставили усиленную охрану. Нас отрезали от общего мира, и мы все были этому рады. Особенно я.

И, Аднан сдержал свое слово. В тот день я звонила домой и говорила с мамой. Она плакала, спрашивала — где я и почему не даю знать о себе, почему не выхожу на связь. Пришлось лгать… пришлось придумывать какие-то дикие небылицы, а она ругала меня за то, что я не вижу, как растет моя дочь. Помню, как сильно рыдала и не могла успокоиться, вернулась в комнату Джамаля и всхлипывая плакала, уронив голову на руки, пока не почувствовала, как крошечные пальчики перебирают мои волосы.

Он был таким ласковым, таким нежным, в нем оказалось столько любви, что только он и давал мне стимул улыбаться, ждать нового дня.

Мы играли в основном на заднем дворе, кормили овечек, телят и цыплят, иногда играли с детьми слуг, хоть это и было запрещено. Больше всего Джамаль любил играть в мяч. И весело визжал, когда я швыряла его как можно дальше.

Однажды за сараями и стойлом для лошадей я обнаружила здание с решетками на окнах. Оно находилось за изгородью из сетки рабицы, и на входе висел огромный амбарный замок с цепью. Иногда я видела, как туда ходят слуги и что-то носят. Но они всегда запирали то здание и замок. Я спросила как-то у Бахиджи, но она тут же прикрыла мне рот ладонью.

— Не ходи туда. Это запретная зона для нас. Даже задний двор. Нам запрещено туда выходить. Играй с Джамалем у самого дома. И никогда туда не ходи. За это могут и наказать.

— А что там?

— Не знаю. Но туда лучше не ходить, и все. Так водится еще с того времени, как я сама была ребенком.

Неприятностей мне не хотелось. Я устала от постоянного напряжения и страха, но здесь, вместе с Джамалем, я была почти счастлива. Иногда я представляла себе, что он мой сын и что они играют вместе с Бусей, а Аднан их обоих берет на руки и прижимает к себе.

Он часто наведывался к нему до своего отъезда. Почти каждый день. Первые дни мальчик его боялся и жался ко мне, обнимал за шею и прятал мордашку у меня на груди.

— Это твой папа, Джамаль. Он пришел к тебе, и он тебя любит.

— Ннееет, — и впивается в меня еще сильнее.

Аднан хмурится, но не кричит и не злится. Насильно не отбирает, как делала Зарема. Один раз только сказал:

— Похоже, нам нравятся одинаковые женщины, сын. А свою женщину никому не хочется отдавать.

Постепенно малыш привыкал к нему, смотрел с интересом, когда Аднан доставал из пакетов игрушки и ставил перед ним. Но на руки не шел и сближаться не торопился. И мне иногда казалось, что Аднану это причиняет боль. Хотя он ни разу не показал раздражения или злости на ребенка. Наоборот — выражение его лица всегда менялось, когда он смотрел на мальчика. Зеленые глаза меняли свой цвет и становились светлыми, как весенняя листва на солнце. Чувственные губы растягивались в нежной улыбке, и у меня все щемило внутри от нее. На глаза наворачивались слезы… А ведь твоя дочь, Аднан, так и не познала твоей любви и нежности. Я была уверена, что он бы ее любил. Знала и все… Но моей малышке не суждено познать его отцовские чувства, для него она навсегда останется чужой. Если не случится чуда… Я молилась об этом чуде каждую ночь.

* * *

— Мяць. Мяциииииик, — закричал Джамаль, когда я сильно бросила мяч, и тот перелетел через сетку на заднем дворе и покатился к зданию с зарешеченными окнами.

Джамаль побежал за мячиком, споткнулся и упал. Громко заплакал, и я бросилась к нему, подняла на руки.

— Где болит? Где болит у моего маленького мальчика?

Он показал мне содранную ладошку, и я прижалась к ней губами.

— От поцелуя все проходит. От поцелуев ничего никогда больше не болит, потому что они лечебные.

Он подставил мне другую ладошку, и я ее тоже поцеловала. Улыбнулся сквозь слезы, и зеленые глазенки засияли, подставил мне щечку, лобик, губки, сложив их бантиком.

— Ах ты ж хитрец. Все болит? Да?

Закивал быстро-быстро и обхватил мое лицо ручками, приблизил свое к моему и потерся щекой о мою щеку. Я обняла его и прижала к себе, и в этот момент заметила чью-то тень. Резко подняла голову и увидела Аднана. Вздрогнула и сердце тут же застучало прямо в горле, а мне показалось, что я с огромной высоты лечу в пропасть.

— Мужчины никогда не плачут, Джамаль. Но если это был способ вырвать поцелуи, то все методы хороши.

И рассмеялся. Мальчик обернулся к нему и тут же прижался ко мне еще сильнее. А у меня дух захватило от дикой красоты его отца. Каждый раз это случалось — оцепенение при виде его светлых глаз, очень темной кожи и правильных черт лица. Особенно этот контраст было видно, когда он в белом. Я опустила Джамаля на песок, но он обхватил руками мои ноги и поглядывал на Аднана снизу вверх.

— Смотри, что я привез тебе, сын, — достал из пакета игрушечный меч и повертел на солнце, а потом протянул мальчику. Джамаль тут же оторвался от меня и, подбежав к отцу, схватил оружие. Аднан раскатисто захохотал.

— Мооооой. Мой сын. Оружие и женщины, да, Джамаль ибн Аднан ибн Кадир?

Малыш забавно махал игрушкой, делая какие-то смешные выпады вперед, словно убивая невидимого врага. А Аднан подошел ко мне и протянул маленькую бархатную коробочку.

— Я давно не дарил тебе подарков.

Я коробочку не взяла, а он нахмурился и поднял мое лицо за подбородок.

— Бери. Я хочу, чтоб ты это надела.

— Зачем? Ни один подарок не заменит мне свободы. Ни один не заменит улыбки и смеха моей дочери, с которой ты меня разлучил.

— А ты хотела, чтоб я забрал ее сюда? Или в Долину смерти? В каком месте твоей дочери понравилось бы больше? — приблизил ко мне лицо и впился в меня глазами, сверкающими от гнева, схватив за руку чуть выше локтя. — Ты только попроси, и я привезу ее куда скажешь.

— Отпусти меня к ней. Я все равно не нужна тебе. Или ты все еще жаждешь мести и моей боли?

— Я много чего жажду, Альшита. И я никогда… ЗАПОМНИ — НИКОГДА… тебя не отпущу. Захочешь — я привезу твою дочь сюда, но ты никуда не поедешь. Ты — принадлежишь мне.