Потом я стою у зеркала, изможденная, на дрожащих ногах, а он, отдышавшись, одергивает джалабею и смотрит на меня через зеркало.

— Не уходи.

Резко обернулась к нему.

— Останься со мной до утра.

В зеленых глазах неверие, в них взметнулся целый ураган, и я затаила дыхание, ожидая его ответ, пока он не усмехнулся уголком чувственного рта.

— А я и не собирался уходить… Завтра надо ехать в Долину смерти… И я хочу, чтоб на мне остался твой запах… Но, даааа, иногда мне хочется убить тебя, но только не уйти. Убить, чтоб не слышать, как гонишь.

Повернулась к нему и положила руки на грудь всматриваясь в глаза.

— Ты ведь ненавидишь меня…

— Ненавижу, — подтвердил он и рывком прижал к себе, — дико и люто ненавижу тебя, Альшита. И эта ненависть намного сильнее всего, что я когда-либо чувствовал в своей жизни.

— Сильнее любви?

— А разве это не одно и то же? — заставил меня посмотреть себе в лицо, удерживая за подбородок. — Мне кажется, что любви никогда не было. Ее не существует.

— Существует… ты просто ее не видишь. Ненависть слишком слепит тебя.

— Ненависть намного честнее. Любовь и ложь на твоем языке начинаются с одной буквы и заканчиваются одной.

— Думаешь, это имеет значение — на каком языке говорит тот, кто любит?

— Я не думаю… я знаю. А еще я знаю, что твое тело лгать не умеет, — и жадно впился ртом в мои губы, опуская на ковер, подминая под себя.

* * *

Он заснул очень быстро. Как обычно лежа на спине и прижав меня к своей груди. Какое-то время я еще выжидала, не решаясь встать с постели. Его тело, освещенное мягким светом ночников, отливало темной бронзой и контрастировало со светлыми покрывалами. Лоснящаяся гладкая кожа и бугры мышц под ней, извивающихся под толстыми шрамами. Я провела над ними рукой, так и не решаясь коснуться. Содрогаясь от понимания, где он заработал каждый из них, вспоминая, какой ад он прошел… Приподнялась на локте, осторожно переложила его руку на постель и встала, всматриваясь в вещи Аднана, разбросанные по ковру.

Взял ли он с собой ключ от сарая? Или держит в другом месте? Я ощупала его джалабею, карманы, ключи нашла в шароварах. Достала, от волнения уронила, резко обернулась к постели и сжала в ладони. Аднан даже не шелохнулся.

Крадучись, как вор, я выбралась из дома на задний двор. Открыть калитку не решилась, прижимая к себе сверток с едой и бутылку воды, я пробралась к тому самому лазу, через который пришла за мячом. Замок открыть вышло не сразу, я не могла попасть ключом в замочную скважину, но наконец-то мне это удалось, и, приоткрыв дверь, я проскользнула внутрь сарая.

— Рифат, — позвала очень тихо, стараясь привыкнуть к темноте.

— Ты зачем пришла?

— Принесла тебе поесть и попить.

Я наконец-то рассмотрела его силуэт в темноте и прошла вглубь затхлого и пропахшего гнилым сеном и сыростью помещения. Опустилась рядом с пленником на пол и протянула бутылку с водой, но Рифат не торопился у меня ее взять.

— И как живется во дворце Кадира? Простил тебя твой любовник?

— Какая разница, как живется мне. Я так рада, что жив ты. Так рада, что…

— Что он не убил меня за то, что я выполнил его приказ и женился на тебе?

— Да, я рада что не убил. Значит, есть шанс, что он еще найдет правду. Узнает, что мы оба не виноваты.

Я уже совершенно привыкла к темноте и видела темные, блестящие глаза Рифата. Они горели, как в лихорадке. И я не могла понять, он смотрит на меня с ненавистью или с той же любовью, как раньше. Этот взгляд даже немного пугал.

— Возьми поешь. Они ведь не кормят тебя. Ты, наверное, умираешь от голода.

— Я не голоден… совершенно не голоден. Я привык к тому, что мне дают здесь. Иногда в пустыне голодать приходилось намного сильнее. Зато тебе в доме хорошо… купаешься в роскоши.

Поддел пальцами цепочку с подвеской.

— Простил значит. Подарками одаривает. А я думал, камнями забросает. Думал, давно уже казнил неверную жену.

Я не могла понять, почему он так говорит со мной, почему в его словах столько ненависти, столько ядовитой горечи, словно он, и правда, хотел, чтоб Аднан казнил меня.

— Нет… не казнил. Разве ты не рад, что я жива?

— Не рад. Потому что ты с ним… опять. Лучше бы камнями тебя закидал. Я ожидал этого. Я даже успел тебя оплакать. Похоронить. И был бы рад твоей смерти.

Я отшатнулась назад, но Рифат впился мне в руки и дернул к себе.

— Все эти годы, все эти проклятые годы я ждал. Терпеливо ждал, что моя любовь найдет отклик в твоем сердце. Но его у тебя нет. Ни сердца, ни души. Ты холодная, как камень. Ты… ты ледяная.

Пальцы сдавливали мне руки все сильнее.

— Он думал, я скажу ему, что между нами ничего не было. Думал, я дам ему то, чего ты никогда не давала мне — надежду. Но я бы лучше сдох, чем сделал это. Тварь… как же я вас ненавидел. Был уверен, что он простит тебя, а ты… а ты опять раздвинешь перед ним ноги.

— Ты сумасшедший. Ты ведь знал, кого я люблю, по ком схожу с ума. Как ты мог поверить, что я смогу забыть? — простонала я, пытаясь вырваться, но Рифат притянул меня к себе еще ближе и впился в мои губы своими губами. За сараем раздались какие-то шорохи, но я была слишком занята тем, что пыталась вырваться из рук Рифата.

— Знааал, знал, кого любишь, конечно, меня, конечно, меня не забылаааа, моя Альшитааа, — сдавливая мою голову, впиваясь мне в волосы, прижимаясь губами к моему лицу, пачкая его противными поцелуями и царапая бородой. Я не верила, что это происходит на самом деле. Он ненормальный. Он не в себе.

— А я не знал, — кажется, этот голос пронизал меня насквозь ударом электрического тока. Вначале надеждой на спасение, а потом ужасающим пониманием, что именно здесь и сейчас я умерла. Меня, как человека, как женщины, только что не стало. Рифат стер меня с лица земли. Стер из глаз Аднана навечно… и больше мне никогда уже не воскреснуть.

Я попыталась оттолкнуть Рифата, но тот придавил меня к себе и захохотал.

— Зато теперь знаешь. Ты спрашивал кто? Вот кто носит мне еду, вот благодаря кому я все еще не сдох. Увидел своими глазами? А ты мне не верил. Да, моя девочка? — прижался к моей щеке губами, а я все же смогла вырваться и отшатнуться назад.

— Скоро сдохнешь… — голос Аднана прозвучал спокойно и отчужденно, а у меня все тело заледенело от этого тона, словно только что прозвучал самый жуткий приговор… но он прозвучал всего лишь секунду спустя, когда Аднан поднял меня за шкирку с пола и так же спокойно сказал, — но первой сдохнет она.

ГЛАВА 21

Аднан слышал, как она плачет, видел, как корчится на полу своей комнаты, заламывая руки, и истерически просит его не причинить вреда ее дочери. Пусть выплескивает свой гнев только на нее саму, только она одна во всем виновата. А бедуин смотрел на нее и понимал, что чем сильнее она плачет по дочери этого ублюдка Рифата, тем сильнее становится его собственная боль и ярость. Нет, он ее не тронет. Воевать с детьми — это не его призвание. У детей свой путь, отличный от пути их родителей. Он может вывернуть ей душу тем, что начнет угрожать. Но ему стало неинтересно даже это. Кажется, его только что выпотрошили. Вытряхнули из него все живое, вытряхнули даже ярость и гнев. Осталось только адское разочарование, не сравнимое ни с чем. Альшита цеплялась за его ноги, тянула к нему руки в мольбе, и он никогда не видел ее более сломленной и раздавленной, чем в эти минуты. Но в его сердце не осталось ничего кроме опустошающей боли и вот этой гречи. А ведь она не сомневается, что он причинит вред ее ребенку. Она о нем низкого мнения и была такого мнения изначально. Кто сам способен на низость, тот подозревает в ней остальных. Ради их отношений она ни разу не умоляла. Даже не пыталась просить его о прощении, дать им шанс. А сейчас ползала на коленях, обливаясь слезами. Аднан оттолкнул ее, отшвырнул от себя.

— Мне плевать на твою дочь. Мне плевать на твою семью. Они меня не волнуют. И мстить я им не намерен. Так что молись о себе, если веришь в своего Бога. Проси его простить тебе все твои грехи, — наклонился к ней и прошипел прямо в лицо, — ты скоро умрешь, Альшита. Твоя смерть будет страшной. И никто о ней никогда не узнает. Как и не узнает, где я схороню твои кости.

Пусть смирится, у нее это хорошо получается, играть в смирение, чтобы получить от него какие-то блага. В этот момент произошел какой-то щелчок. Она словно выключилась. Застыла на полу со сжатыми в кулаки руками, подняв к нему залитое слезами лицо. Из глаз исчезла мольба, они вдруг стали… пустыми. Аднану даже показалось, что она смотрит сквозь него. Захотелось поднять ее с пола, тряхнуть, но он просто стоял над ней и смотрел сверху вниз. Думая о том, что запомнит ее такой навсегда. Заплаканной у его ног, но не с мольбами и оправданиями, а с просьбами о дочери своего любовника… Странно, о самом любовнике она не просила. Неужели настолько прогнила… неужели своя шкура дороже всего?

Он просто не хотел замечать, как с каждым днем между ними растет стена из отчуждения и потерь. И он сам оказался не в силах остановить эту волну разрушения. Механизм запущен и не поддается контролю. Огромный ком грязи из лжи, предательства, отвратительной низости набирает обороты и вес, он скоро похоронит под собой их обоих. Перед тем, как все рухнуло, ему даже показалось, что былое счастье возвращается, что он согласен попытаться снова… попытаться ее простить, дать шанс. Он был слишком счастлив рядом с ней. Настолько счастлив, что даже ненависть стиралась и растворялась в этом безумном удовольствии держать ее в своих объятиях.

Аднан жадно вбирал в себя ее образ, который больше всего напоминал другую Альшиту. Ту, которая раньше была рядом с ним, не чужую. Иллюзия. Короткая, фальшивая. Оказалось, что настоящей она была лишь в своей ненависти к нему. И правда слишком уродлива, но она и запоминается ярче всего. Только какой в этом толк, если даже сейчас, зная, какая она тварь, Аднан продолжал любить ее. Какой-то больной, извращенной любовью, которая походила на болезнь или проклятие. И не смог никому рассказать о ее предательстве, не смог прилюдно опозорить, не смог приказать забить камнями или утопить в море. Это была только его боль. Только его личное право казнить ее. Перед самым отъездом в Долину Смерти он наклонился к ней и поднял с пола, обхватил ее плечи горячими ладонями, заглядывая в изумительные темно-синие глаза.