Нет, мне не нужна правда после того, как он убьет меня. Зачем мстить мертвецу? Он ведь похоронит в этой пустыне нас обоих. Точнее, троих. Меня, себя и нашу любовь. Такую незрелую, дикую, первобытную и очень юную. Она могла стать чем-то большим, могла, но чужая зависть, злоба и ложь изранили ее до смерти, а теперь она умрет окончательно вместе со мной.

Я ждала так долго, что потеряла счет времени. Пока вдруг не ощутила легкие покалывания в кончиках пальцев и накатывающее беспокойство. Оно зарождалось где-то внутри, мешало думать о детях, вплеталось вначале редкими вспышками, а потом сверкало все ярче и ярче, как молния, заставляя слегка вздрагивать, прислушиваясь к тишине за стенами. Пока все мысли не исчезли и всем моим существом не завладело это тоскливое чувство тревоги, когда сердце сдавливает клещами и держит, не выпуская, с такой силой, что, кажется, невозможно дышать.

"А что если он просто бросил тебя в песках? Оставил подыхать здесь от голода без еды и воды? Что если это и была его месть и твоя страшная смерть?"

Нет. Он бы не оставил. Только не Аднан. Если сказал, что вернется, значит вернется. Такие, как он, любят казнить собственноручно. Я прождала еще какое-то время, а потом все же направилась к выходу из пещеры и тут же затихла, прижавшись спиной к стене.

Я услышала конское ржание, вначале хотела броситься наружу, а потом вдруг поняла, что Аднана нет среди них, и спряталась за пыльными мешками в углу у самой насыпи из камней.

— Он был не один. Вез с собой свою белобрысую шлюху. Я должен ее найти.

Я узнала голос и стиснула пальцы с такой силой, что казалось они сломаются. Закусила губу до крови, чтобы не всхлипнуть от страха и отчаяния. Произошло что-то ужасное… я это ощутила всем телом, покрываясь лихорадочными мурашками с ног до головы.

— К черту ее. Пусть сдохнет здесь в песках, если только он сам ее еще не казнил. Я слышал, твой брат постарался, чтобы это случилось. Хитрая шельма.

— Я обещал привезти ее голову. Эта тварь испортила нам все планы. МНЕ ИСПОРТИЛА. Если бы не она… Но, ты прав, Шамаль, я думаю, мы уже никогда ее не найдем. Она там, откуда не возвращаются, как и ублюдок ибн Кадир, который облегчил нам задачу и казнил свою шлюху лично. Поехали. Свое дело мы сделали. Пора восстанавливать справедливость. Кое-кто засиделся на троне совершенно незаконно.

— Ты забрал лошадей?

— Нельзя. Спалимся. Убийц будут искать. Пусть думают, что это недобитки Асада. А по лошадям нас будет легко вычислить.

— Продадим перекупщику. Я знаю одного, он будет молчать.

— Ты прав, хабиби, продадим лошадей. Асадовские точно б обобрали мертвецов и увели коней.

— Вот именно.

Голоса начали отдаляться, а я, тяжело дыша, смотрела в одну точку и чувствовала, как внутри меня все остывает. Такой вселенский холод от кончиков пальцев до кончиков волос охватил все мое тело. Мне казалось, что я задыхаюсь, мне смертельно холодно от одной мысли, что Рамиль сказал правду.

"Она там, откуда не возвращаются, как и ублюдок ибн Кадир… как и ублюдок ибн Кадир… как и ублюдок… там, откуда не возвращаются"…

Смысл этих жутких слов я не хотела понимать, отталкивала, гнала от себя, чтобы не заледенеть окончательно. Это было не просто отчаяние, меня накрыло паническим ужасом. Тем самым сумасшедшим страхом потерять его снова, от которого земля уходит из-под ног. Я еле дождалась, чтобы голоса стихли окончательно, и выбралась из пещеры — солнце уже закатывалось за горизонт, окрашивая его в кроваво-красный цвет. Я бежала туда… мчалась изо всех сил, подхватив джалабею, спотыкаясь и выворачивая ноги.

А внутри все сжималось сильнее и сильнее… Я не видела впереди никого. Только песок вихрями закручивался и носился по пустоши. По мере того, как я приближалась к тому месту, где Аднан оставил своих людей и увез меня за барханы, я начала различать впереди тела… разбросанные в неестественных позах по песку. И моя кровь превращалась в жидкий азот, я еле передвигала ноги замирая от дикого, первобытного ужаса и понимания, что здесь нет живых… Полумертвая от отчаяния я бродила между телами и искала его. Пока не заметила вдалеке у огромного камня, лежащим на спине с раскинутыми в стороны руками.

— Аднан… — позвала вначале очень тихо, а потом заорала, что есть мочи, — Аднаааан.

Бросилась к нему, не чувствуя ног, не чувствуя свое тело совершенно. Вся джалабея была залита его кровью, как и штаны. Я видела раны сквозь прорези в ткани. Его исполосовали ножом. Вся штанина пропиталась кровью, и она затекла на песок, сворачиваясь в нем жуткими узорами.

Упала на колени в песок и наклонилась к его лицу, схватила за плечи:

— Аднаааан, — тряхнула несколько раз, всматриваясь и не желая верить, что не слышит. Я сжала его руку, сдавила так, что у меня заболели пальцы.

— Аднан… ты слышишь меня? Я здесь. Чувствуешь меня? Это я… я.

Уронила голову ему на грудь, прислушиваясь, бьется ли сердце, и услышала слабые удары, снова посмотрела в бледное, окровавленное лицо и от счастья, что еще жив, зарыдала короткими стонами, задыхаясь в первобытном ужасе и в то же время в надежде. Я задрала его джалабею, осматривая раны. Нет, я ничего в них не понимала, совершенно ничего, потом опустила взгляд вниз на рану в ноге — она сильно кровоточила, и я вспомнила, что надо зажать артерию, чтобы остановить кровотечение. Стянула с головы хиджаб, подняла с песка нож Аднана и разрезала ее на полосы. Затянула ногу ближе к паху, разрезала штанину и сильно забинтовала рану, пачкаясь его кровью и сходя с ума от страха и отчаяния. А дальше что? Что мне делать дальше?

Вокруг одни пески и ни души.

"Я уйду отсюда, когда ты уедешь… уйду далеко на юг за каньон. Там есть у меня маленькое убежище между тремя горами. Если когда-нибудь окажешься в Долине, и я буду тебе нужна, ищи меня там".

Снова осмотрелась по сторонам. Если бы еще знать куда идти, если бы разбираться в этом. Вспомнилось, как она уходила в желтый песчаный туман, когда я сидела в седле Рифата и махала ей вслед рукой. Она шла в противоположную сторону от могилы нашего сына. Шла вглубь пустыни. Значит, и мне… мне придется тащить его туда. Тащить самой через пески.

Я посмотрела на Аднана и тихо всхлипнула, понимая, что это практически невозможно. А потом стиснула челюсти. Для человека нет ничего невозможного. Я попробую. Я должна попробовать. Подползла к одному из мертвецов и стянула с него накидку, расстелила на песке и попыталась перевернуть на эту накидку Аднана. Тяжелый, неподъемный для меня. Я стонала от усилий, обливаясь потом, с дрожащими руками тянула его на эту накидку, пока мне наконец-то не удалось это сделать, и я не рухнула рядом на песок, пытаясь отдышаться.

— Я не брошу тебя. Мы найдем Джабиру. Найдем… и она тебя спасет. Я знаю.

В ответ он захрипел, и что-то забулькало у него в груди, а я резко приподнялась и обхватила ладонями его лицо.

— Даже не думай… не смей. Не сейчас. Не сегодня.

Я привязала к накидке куски своего хиджаба, сделав веревки, за которые можно было бы тащить Аднана по песку. Несколько раз они порвались, тогда я сплела из них толстые косы и завязала узлами еще раз. Потом осмотрела мертвецов и собрала у них фляги с водой, я нанизала их на кусок ткани и подцепила себе на талию, обвязавшись этим своеобразным поясом, подобрала несколько ножей.

Первый рывок по песку дался мне с трудом, но дался, и я сдвинула Аднана с места.

Я тащила его всю ночь, с короткими перерывами, постоянно в ужасе проверяя, что он жив, отпивая немного воды и хватаясь за веревки снова. За несколько часов я ободрала себе ладони. Потом намотала на них куски ткани и потащила снова. Не знаю, откуда брались силы, не знаю, как мне это удавалось, но я тащила его уже довольно долго, и мы уже давно миновали старую пещеру Джабиры и двигались на юг или же шли навстречу своей смерти.

Потом я падала, обессилев, в песок и какое-то время лежала, пытаясь отдышаться. Аднан стонал, и я бросалась к нему с флягой с водой. У него начался жар, и его лицо было сухим и очень горячим, он кипятком обжигал мне руки. Даже не будучи врачом, я понимала, что это очень плохо. И из последних сил вставала с песка и тянула снова. Я даже орала какие-то дурацкие песни по-русски. Не знаю, что именно, но мне это было нужно, чтобы слышать собственный голос и не сойти с ума. Я думала, что весь ад был ночью, но я ошиблась. Ад начался днем, когда жара вступила в свои права, и моя кожа буквально начала дымиться от палящих лучей солнца. Я обмоталась почти вся, но мои руки и те кусочки кожи, которые я не смогла закрыть, буквально горели от солнечных ожогов. Я поливала себя водой, но очень экономно. Неизвестно, сколько мы здесь будем бродить… А потом в отчаянии выла, понимая, что недолго. Он долго не протянет. У него мало времени… а я… я умру здесь вместе с ним.

Когда в очередной раз подносила к его пересохшим губам воду, обжигаясь о горящую жаром кожу, отчаяние захлестывало с такой силой, что мне хотелось орать, но я не могла издать ни звука. Меня словно окатывало волной, изматывающей дикой волной его боли. Она впитывалась в каждую пору на моем дрожащем теле, через кожу, текла по моим венам, заставляя задыхаться от приступа ослепляющей агонии.

К вечеру я уже не чувствовала рук и ног и не знала — правильно ли я иду. Может быть, я тащу нас обоих навстречу смерти. И я понимала, что надолго меня не хватит, что мне надо поспать, немного отдохнуть… только вот этого "немного" у Аднана нет совсем. Кровь перестала хлестать из его раны, но я не знала, какие необратимые процессы там сейчас происходят. Когда поднялся ветер, дующий прямо в лицо, идти стало совсем невыносимо, и мне казалось, что я вся занесена песком, и он скатывается комьями у меня в горле, забился в ноздри, уши, глаза.

А потом я просто упала и в отчаянии громко зарыдала, так громко, что мой голос жутким эхом разносился по пустыне, где и эхо-то жить не могло. Но мне казалось, что мой голос и завывание ветра — это единственное, что разносится по Долине смерти.