— Тогда это будешь уже не ты, — всхлипнула я и почувствовала, как соль все же наполняет глаза и боль давит на легкие, застывает камнем в горле. Оказывается, это невыносимо — слышать его голос в такой тональности, когда он им рвет все струны моей души, поджигает мои решения, мучит мою силу воли… От него услышать нечто подобное, это все равно что сейчас здесь посреди песков посыплется снег.

— Почему ты так думаешь? Ты же сказала, что совершенно не знаешь меня… А что, если я окажусь совсем другим.

— Дело не только в тебе…

— А в чем?

Осторожно придерживает мой подбородок и сводит с ума, разрывает сердце этим взглядом.

— Во всем. Я не хочу здесь быть. А где-то в другом месте не захочешь быть ты.

— Верно. Это моя страна, мой народ. Моя жизнь. И я предлагаю тебе стать ее частью. Стать тем, кем никто и никогда не был для мужчин из семьи Кадира.

— Я не хочу никем становиться. Я хочу быть собой. Хочу быть Настей Елисеевой. Хочу ходить с распущенными волосами, носить брюки и юбки, учиться, работать, гулять, говорить по-русски. Жить я хочу. Свободной. Не придатком к мужчине, не его рабой, не вещью. Понимаешь? И здесь это невозможно. И не тебе менять эти законы.

— Значит, ради любви ты не можешь от всего отказаться и принять мою жизнь?

Я все же уперлась ему в грудь и дернулась, освобождаясь от его рук. Как он может просить меня отказаться, если сам у меня все отнял и меня отнял у моей дочери… Но я не хотела упрекать, не хотела и ненавидела упреки.

— А ты? Ты ради любви от чего можешь отказаться? Ты требуешь от меня, а сам… что ты готов дать мне?

— Все. Только попроси.

— Я попросила…

Он хотел дотронуться до моего лица и все же опустил руку. Так и не ответил, а мне захотелось заорать, ударить его, зарыдать в голос. Потому что я знала… знала, что он ни от чего ради меня не откажется. И дело не во мне… а в том, что он не имеет права, в том, что воспитан иначе и… наши менталитеты слишком разные. Пропасть между нами.

— Значит хочешь, чтобы отпустил? Хочешь отказаться от всего и уехать?

Я судорожно глотнула раскаленный воздух и едва заметно кивнула.

— Скажи мне это. Скажи — Аднан, я тебя не люблю и хочу уехать. Скажи, Аднан, я лгала, что ты любовь моей жизни, и я просто хочу быть от тебя свободной.

Ударами наотмашь. Словно плетью по лицу, по груди, по рукам. Исполосовал каждым словом.

— Я не лгала. Не лгала. Ты любовь моей жизни. Ты…

— Значит, ты должна остаться, иначе ни одно твое слово ничего не стоит.

— Значит, считай, что я лгу. Считай, что каждое мое слово — ложь. Тебе ведь было легко так считать и раньше. Ничего не изменится для тебя и сейчас.

Ветер стих внезапно, и стало очень тихо, словно все вокруг затаилось.

— Ты права. Ничего не изменится. Я был дураком, если смог мечтать, что ты выберешь меня добровольно.

— Ты все еще можешь меня заставить.

Он развернулся лицом к поднимающемуся диску солнца.

— Не могу и не хочу. Любовь не берут насильно, не покупают и не выпрашивают. Я мог брать твое тело… а душу, ее ничем не принудишь. Значит таков твой выбор. Да? Выбираешь жизнь без меня? Выбираешь свободу?

Резко обернулся ко мне, и я почувствовала, как мне под кожу впиваются раскаленные иглы, как прошивают ее стежками отчаянной тоски.

— Выбираю свободу, — ответила, едва шевеля губами.

— Значит ты ее получишь. Ты вернешься домой, Настя Елисеева. Я обещаю. Слово Аднана ибн Кадира.

Посмотрел на меня таким взглядом, от которого мне захотелось закричать, и сердце замерло, дышать невозможно. Я не думала, что смогу почувствовать его боль, я не думала, что он мне ее покажет. Я ожидала, что начнет ломать, подчинять себе, выворачивать и кромсать мне душу. Но только не этой тоски во взгляде. И мне захотелось закричать… закричать, что мне тоже больно, что мне больнее, чем ему. Что это он ничего изменить не может, а не я. Привлек к себе, коснулся губами моих губ и тут же выпустил.

— Прощай, девочка-зима.

Развернулся и, хромая, пошел в сторону пещер, не оборачиваясь на меня. Такой гордый, такой далекий и чужой, и такой одновременно родной и любимый.

Почувствовала, как слезы все же потекли по щекам и камень в горле разорвал голосовые связки, потому что я со стоном опустилась в песок. И так и не смогла сказать ему вслед "прощай". Он смог, а я нет… Наверное, какая-то часть меня надеялась, что не отпустит, какая-то отчаянно сошедшая с ума часть, которая не представляла своей жизни без него.

Не знаю, сколько времени просидела вот так на коленях, пока не услышала щелканье кнута и не увидела Аднана в седле, он пришпорил коня и несся по пустыне в сторону рассвета, а я упала лицом в песок и закричала. Просто заорала куда-то в пустоту и в необратимость. Куда-то в прошлое. Где мы оба на короткое время поверили, что можем быть вместе.

ГЛАВА 25

Я шел от нее прочь, не чувствуя ног, не чувствуя себя совершенно, словно все мое тело онемело. И сердце билось, как бешеное. Больно билось, как в последний раз. Я не мог и еще не осознавал, что это конец, что это надо принять и смириться.

Когда брал ее насильно, когда вторгался в нее со всей дикой страстью, какая-то часть меня еще верила, что и душу можно получить потом, что рано или поздно она тоже достанется мне, но… нет. Маленькая Зима свою душу так и не отдала, спрятала ее в снегах и заморозила диким холодом, которым веяло от нее все то время, что я пришел в себя в пещерах старой Джабиры.

"Для меня жизнь с тобой невыносима и… она хуже боли от расставания. С тобой хуже, чем без тебя"

И боль от ее слов намного страшнее боли, которая сжирала мое тело физически. А ведь я ожил лишь только потому, что ее голос не давал мне уйти, пробивался сквозь марево черноты, сквозь красную пелену огня. Меня манила преисподняя, но нежный голос держал железными цепями и не давал уйти. Я приходил в себя, но не мог произнести ни слова, не мог даже пошевелиться… а когда понял, что она, такая маленькая, такая крошечная и хрупкая, ледяная девочка тащит меня своими нежными ручками через пески, чуть с ума не сошел. Отказываясь верить… Разве та, что думала о моей смерти вместе с другом-предателем, была способна на такое? Разве та, кого я подверг всем мукам ада, могла тащить меня навстречу жизни вопреки здравому смыслу?

Она так много говорила… а мое воспаленное сознание рисовало образы, картины, силуэты, от которых я метался, как в агонии. Я словно чувствовал ее боль, она разрывала мне сокрушительными децибелами барабанные перепонки, рвала нервы, мне казалось, у меня из ушей сочится кровь и меня трясет, как будто мое тело лижут языки пламени. Я видел ее, обнимающую ту коробку, в которой ей привезли "мои останки", я видел, как она рыдала и выла в пещере Джабиры, видел, как приехали мои братья, чтобы совершить так любимый ими акт мародерства. Видел в свадебной джалабее об руку с Рифатом… но при этом впервые не ощущал ревности, видел, как изнутри по ее щекам катятся кровавые слезы. Видел и чувствовал, как разъедает душу каждая из этих слез.

Я слышал крики наших детей… И слышал ее дикий вой, когда Джабира сообщила о смерти нашего сына. А потом ее тихий, едва слышный шепот "Аднан… Аднан, не уходи, ты слышишь меня? Не уходи, я не выживу без тебя, я больше не переживу твою смерть, я не такая сильная, от меня уже ничего не осталось. Мне станет не за что держаться, и я упаду… Аднан… Аднан. Любимый".

И меня выдергивало из болота, меня тянуло наверх навстречу ослепительной боли и ее голосу, ее рукам, ее запаху. Я оживал изнутри, моя душа оживала, и это как отходить после холода, после того, как пальцы сковывает льдом, а потом они болезненно оттаивают возле огня. Я стонал и кусал губы, не в силах вытерпеть эти муки… но не мог произнести ни слова, не мог пошевелиться.

Меня держал ее страх. Ее панический ужас за меня. Я впервые чувствовал его… Боялись не меня. Боялись за меня и так боялись, что, наверное, я никогда в своей жизни не видел этой отчаянной паники. Она плакала от безысходности, снова вставала на ноги и тащила меня. Сильная, маленькая девочка. Я все слышал, я все чувствовал. Иногда мне хотелось заорать, чтоб бросила, чтоб выбиралась сама. Пустыня жестока, она не выпустит из своих когтей тех, кто ее плохо изучил. Иногда я слышал, как она стонет, как мучительно взывает к небесам и ко мне, как ищет ответы и не находит, как пытается понять, почему я ей не поверил.

"Неужели ты не видел в моих глазах, как безумно я тебя люблю? Неужели не чувствовал, что кроме тебя никто не нужен. Я бы скорее дала себя изрезать на куски, чем позволила кому-то прикоснуться к невидимым следам от твоих пальцев на моем теле".

Видел, девочка, я все видел, но дьявол во мне сошел с ума от ревности, его так натаскали и натравили не тебя, что он хотел только одного — твоей крови, боли и твоих слез. Он отказывался верить тебе, он верил своим слепым глазам, своим глухим ушам и змеиному яду, который тек в его венах вместо крови.

Там, в пустыне, я впервые ощутил ее любовь. Ощутил по полной. Она водралась в мое тело и сплелась с разрушительным ядом лжи, вытравливая его из меня. От этих ощущений кружилась голова, и я оживал, я возвращался к НЕЙ. Нет, не к жизни, не к власти, а только к ней. Чувствовал теплоту тела рядом, ручки на своем теле, губы на своих глазах, губах, скулах и вкус ее слез. Ее любовь заставляла всю мою кровь нестись к сердцу и заставляла его биться. Только ради нее и для нее.

Я впитывал каждое ее слово, и уже не имели значения чьи-то слова, тесты ДНК, какие-то бумажки. Я уже знал, что, когда полностью вернусь, я найду ту суку, что влила в меня яд, и раздеру на куски. И нежный голос срывает, смывает с меня всю грязь, убирает последние сомнения, преграды. Я полностью ожил, когда осознал, что она только моя. Ее душа, ее сердце, изодранное мной в лохмотья, оно мое. Без остатка. Безоговорочно и абсолютно вся моя.