А он просто расхохотался, запрокинув голову и меня затрясло одновременно от едкой ненависти за смех над моей унизительной просьбой и в то же время его смех и лицо в этот момент завораживали. Красота этого мужчины была настолько дикой и экзотической, что я невольно задыхалась от восхищения и в то же время меня колотило от ярости. Ведь он хохотал надо мной. Я его веселила и забавляла и ничего более унизительного я не испытывала никогда.

— О, ты даже не представляешь сколько раз ты еще станешь передо мной на колени… — рывком встал с пола и теперь казался мне просто огромным, — и забудь слово дом. Теперь твой дом — это я. Ты — моя собственность и от меня зависит как пройдет твой завтрашний день. От меня зависит будешь ли ты вообще дышать. Учись смирению.

Когда он так говорил он невольно вскидывал голову и явно гордился своим положением и превосходством надо мной.

— Но я не такая как все те женщины. Зачем я тебе? Я не красива. Не умна. Я буду только обузой.

Его глаза чуть сощурились.

— Не умна, говоришь? Откуда знаешь мой язык?

Сделал шаг ко мне, и я дернулась назад. Невольно сжимая одеяло сильнее.

— Учила. Мне было интересно. Я любила восточную культуру.

Его глаза блеснули интересом он даже склонил голову к плечу.

— Это не единственный язык, что ты знаешь?

Я кивнула.

— Многие русские шлюхи за всю свою жизнь здесь не могут выучить и пары слов. Это слишком трудно для их скудного ума. Да и зачем шармуте ум? Так что это не недостаток. А насчет красоты…

Он вдруг присел возле меня на корточки и от неожиданности я забыла, как дышать, уставившись на него вблизи, как кролик на удава. Потому что с такого расстояния его глаза казались совершенно невероятными…цвета весенней листвы после дождя. Ибн Кадир протянул руку и опять тронул мои волосы.

— Аль Шита… *1…

Я судорожно сглотнула, не смея даже пошевелиться.

— Я видел снег всего лишь один раз в жизни и это было самое красивое зрелище, увиденное мной за всю жизнь. Твои волосы цвета снега…как и твоя кожа. — его голос завораживал, он снова походил на урчание зверя, — заставлял невольно трепетать и покрываться мурашками. — тебе сейчас принесут корыто с водой — вымоешься. Воняешь ты, как грязный верблюд, а я ненавижу вонь.

Очарование тут же растаяло, испарилось. И я сама не поняла, как оттолкнула его руку.

— Не надо корыта. Я хочу вонять, чтоб ты держался от меня подальше.

Теперь его ухмылка походила на злобный оскал шакала.

— Нет, я ошибся, ты все же идиотка. Самые тупые и дешевые шлюхи намного умнее тебя. Они знают, как ублажить самого придирчивого клиента.

— Я не шлюха. И я не собираюсь никого ублажать.

Это случилось настолько неожиданно, что я от шока чуть не задохнулась. Араб схватил пятерней мое лицо и притянул меня к себе настолько больно и грубо, что у меня невольно на глазах выступили слезы.

— Шлюха. С того момента, как тебя мне подарили ты — моя вещь, моя шлюха, моя подстилка, моя рабыня. Не научишься ублажать — сдохнешь.

— Лучше сдохнуть, — прошипела неожиданно для себя.

— Этого не случится так быстро, как тебе бы захотелось. Сначала я поиграюсь со своим подарком и сломаю столько раз сколько мне захочется, а потом, может быть ты умрешь. Если заслужишь смерть. В пустыне она такая же роскошь, как и жизнь. Так что прикуси свой язык. Это не твой мир. Учись покорности. Не заставляй меня тебя наказывать.

Я дрожала от ужаса, дергалась от каждого слова, что он говорил. Мне с трудом верилось, что я все это действительно слышу.

— Вымоешься и переоденешься.

Оттолкнул назад, так что я упала навзничь и уронила одеяло. Глаза араба тут же вспыхнули, загорелся с такой силой, что у меня дух захватило и я судорожно прикрылась руками.

А он исчез за пологом палатки, успев напоследок полоснуть мне по нервам диким взглядом, который внушал первобытный ужас.

*1 Аль шита — зима (арабский. прим. автора)

ГЛАВА 6

Воду даже нагрели и добавили в нее какие-то травы с сильным запахом пряностей и ванили. У меня этот аромат ассоциировался с восточными сладостями, которые я никогда не любила. Но все же это было в десятки тысяч раз лучше, чем вонь в фургоне и от моей же грязной одежды. Я натиралась мылом, скребла по своей коже, яростно натирала волосы отмываясь от невыносимого смрада, который сам по себе вызывал панику и неприятные ощущения. Еще никогда в жизни я не испытывала столько удовольствия, как сегодня в этой теплой воде. За последние несколько суток это было самое лучшее, что со мной произошло. Ощущение, что я здесь целую вечность не покидало не на секунду. Мне было страшно представить, что происходит дома, как меня ищут и что сейчас испытывает моя мама. У нее больное сердце и ей может стать плохо. Как же я хотела домой. От этой мысли у меня тут же начинало першить в горле и печь глаза. Потому что я в миг осиротела и превратилась в полузабитое существо, не имеющее ни прошлого, ни будущего и это по-настоящему страшно. Как и отсутствие ощущения времени, часов, любого намека на цивилизацию. Иногда я все еще надеялась, что это сон. Он вот-вот закончится, и я проснусь в своей мягкой постели дома от криков брата с сестрой и собственных воплей, чтоб они заткнулись и не будили отца. Оказывается, в этом было счастье. Вот в этих повседневных перебранках, ругани младших, ворчания папы с газетой в руках, запахе яичницы и чая с корицей. Мамочкааа, как же я хочу домой. К тебе.

Но вместо этого в нос забивался совсем иной запах снаружи раздавались голоса на чужом языке и ржали лошади. Перед тем, как в шатре поставили алюминиевое корыто с водой мне принесли поесть. Я больше не отказывалась от еды я твердо решила выжить, чтобы сбежать. А для этого нужны силы. Если я не буду есть, то не смогу даже сопротивляться, не то что бегать по пескам. Завтрак оказался вкусным сладкая лепешка, сыр и крепкий чай. Мой желудок покалывало от блаженства, а я сама злилась на себя за то, что мне понравилась их еда. После того, как голод утих, и я согрелась в теплой воде в голове начали возникать мысли о побеге. Если попытаться и сбежать ночью, то я могу вернуться к КПП. Может у меня на это уйдут не сутки, а несколько суток, но, если спрятать немного еды, украсть флягу с водой, то есть все шансы спастись, потому что оставаться здесь нельзя. Я до смерти боялась ибн Кадира. До суеверной дрожи в кончиках пальцев. Мне было жутко даже подумать на что он способен, какие жуткие вещи он может творить с женщинами. Когда я даже мельком думала об этом меня начинало лихорадить. Я опасливо прислушалась к тому то происходит за палаткой и быстро вылезла из корыта. Одежды рядом не оказалось. Она лежала на тюфяке, аккуратно сложенная вчетверо. На полу валялась лишь прозрачная ткань, которой меня прикрывали после обработки ожогов. Я схватила ее, вытерлась ею и кое-как обмотала влажное тело. Бросила опасливый взгляд на полог палатки и мигом кинулась к одежде. В ту же секунду край полога отодвинулся и ибн Кадир занял собой все свободное пространство палатки. Казалось в ней тут же исчезло свободное место вместе с кислородом и дневным светом. Этот человек словно поглощал собой жизнь, поглощал каждую радостную мысль и будил лишь ужас перед неизбежностью. Я знала, что рано или поздно он предъявит свои права хозяина и нисколько не обманывалась насчет того, что именно он захочет со мной сделать.

Я застыла с расширенными от страха глазами, в прилипшей к телу тряпке, судорожно стискивая черную джалабею. Ярко-зеленые глаза араба тут же вспыхнули и окатили меня кипятком…он жадно осмотрел меня с ног до головы, а я мелко задрожала понимая, что вот эта мокрая материя ничего не прикрывает и араб видит меня почти голую. Прижала к себе одежду.

Ибн Кадир сделал ко мне несколько шагов, а я так же попятилась назад. Он стал тяжелее дышать или мне кажется? И этот взгляд…таким взглядом смотрят на еду, а не на людей. Может в их племенах есть людоеды?…От собственных мыслей начало подташнивать и я невольно зажмурилась. Несмотря на всю мощь и исполинский рост он передвигался совершенно бесшумно. И я не услышала, как ибн Кадир вдруг оказался позади меня. Только бы не прикасался ко мне, не причинял мне боли. Мне страшно…мне так страшно.

— Это моя одежда, а не твоя.

От голоса прямо в затылок, щекотно шевелились волосы. Но я продолжала крепко сжимать в руках джалабею и прижимать ее к груди.

— Ты замерзла? Или я настолько тебя пугаю?

— Пугаешь, — тихо ответила и решилась открыть глаза — и напрасно, потому что теперь араб стоял прямо передо мной. Я ощущала себя совершенно беспомощной и голой. Что ему стоит сорвать с меня тряпку и…

— Мне нравится страх. Он внушает уважение тому, кто его испытывает. Но ты боишься совсем по-другому. Ты боишься не Аднана — своего господина. Ты боишься Аднана — мужчину. Верно?

Опустила веки, глядя только на его босые ноги с кольцами на больших пальцах и татуировке-браслете на щиколотке.

— Мне здесь страшно, и я хочу домой. Просто хочу к своей семье.

— Я задал тебе вопрос, АльшитА, но ты на него не ответила. А меня ужасно злит, когда игнорируют мои вопросы.

— Избавься от меня, и я перестану тебя злить!

Нужно было прикусить язык, не говорить таких вещей, не злить его, но я не удержалась.

— Избавлюсь, когда сочту нужным. В твой мир ты уже не вернешься. Ты для всех там умерла. Положи мою одежду на место — я принес тебе новую. Давай! Открой глаза. Хватит морщиться, как сморчок, подашь мне одежду после того, как я помоюсь. Пора начинать выполнять свои обязанности и отрабатывать каждый глоток воды и кусок хлеба.

— Ты можешь меня не кормить и не поить!

— Ошибаешься! Это ты не можешь отказываться есть и пить иначе я затолкаю тебе в горло каждый кусок еды и залью водой насильно. Ты будешь давиться и есть вместе с соусом из собственной крови. Не зли меня и открой глаза!