— Будь ты проклят! — сквозь зубы.

— Меня прокляли еще в утробе матери.

Он разодрал на моей груди тонкую материю, и я почувствовала, как в кожу словно впилась чудовищная раскаленная пасть с клыками. От боли потемнело в глазах, и я пошатнулась, чувствуя, как мое тело немеет и слыша собственный стон. Кто-то все еще держал меня за волосы пока мой хозяин надевал мне на шею ошейник и протягивал сквозь кольца впереди веревку. Дернул за нее, и я упала, застонав от боли и чувствуя, как слезы непроизвольно градом текут по щекам.

— Ты хуже вещи, потому что даже вещь не таскают за собой на веревке. Пошла!

Дернул снова, едва я попыталась встать, и я опять упала на колени. Спину и грудь жгло так, что мне хотелось выть, я кусала губы и с ненавистью смотрела на зверя, который назвался человеком. Этого не может происходить на самом деле. Мне все снится. Я скоро открою глаза и окажусь дома возле мамы.

Я посмотрела на других воинов — все они наслаждались моим унижением, смотрели свысока и с каким-то презрением. Словно я сама во всем виновата, словно я заслужила… и, нет, никого из них не волновало больно ли мне. Для них это было в порядке вещей…у некоторых на лице явно читалось разочарование они ожидали большего. Они жаждали расправы, хотели, чтоб он швырнул им меня, и они смогли бы сделать со мной все что они хотят. Но мой хозяин не торопился этого делать он подтянул меня к себе, заставив проползти на четвереньках.

— Не веревка и не клеймо делают человека вещью, — простонала и посмотрела ему в глаза, вставая с колен в полный рост, — я стану вещью, когда признаю себя ею.

— Признаешь…сама скажешь, простонешь, провоешь или проорешь. У тебя будет выбор и это неслыханная роскошь в моем мире. Ты можешь выбрать прямо сейчас идти следом за моей лошадью или сидеть в моем седле. Скажешь, что принадлежишь мне и поедешь с комфортом. Будешь и дальше упрямиться — потащу следом на веревке.

Тяжело дыша смотрела ему в глаза и впервые в жизни понимала, что могу убить, могу заколоть его ножом или выцарапать глаза. Я люто его ненавидела. Я желала ему самой чудовищной смерти. Когда-нибудь, если мне представится возможность. Вздернула подбородок.

— Ты сделала свой выбор. Я все же ошибся ты — идиотка.

Аднан вскочил в седло и привязал веревку впереди себя тем самым узлом, который больше походил на клубок. Его пальцы двигались очень ловко и быстро.

Пока я бежала за конем, со связанными руками, едва чувствуя уставшие ноги, молила бога о том, чтобы умереть. Молила его упасть в песок и быть затоптанной жеребцом ибн Кадира или тех, кто следовали за ним сзади. Потому что только сейчас я осознала куда попала и что меня ждет в этом жутком месте. Пощады не будет. Больше не осталось надежды, я ведь действительно перестану быть человеком, и он меня сломает, как щепку рано или поздно. Я бежала пока могла бежать, пока были силы, пока перед глазами не появились черные мушки и не стали расползаться в пятна. Но перед тем как я упала чьи-то руки подхватили меня, и я упала на чью-то грудь всем корпусом. Не в силах пошевелиться, от облегчения покрываясь холодным потом и запрокидывая голову назад, шевеля пересохшими губами.

— Яаллла, упрямая сучка. Какая же ты…упрямая.

— Еще и бесценная. Мы расплатились своим временем за нее.

— Это время я потратил для себя.

— Это время мы могли потратить на дорогу и уже выйти из деревни по направлению к обозу с запада. Но он проскочит из-за нашей задержки.

— Значит они заплатят дань дважды, когда поедут обратно.

— Не пойму, что ты в ней нашел.

— Я сам не пойму.

— Ты мучишь ее, а потом ревностно приводишь в чувство. Она бежит, а ты вместо того чтобы бросить обузу бегаешь за ней по пескам часами и тащишь опять с собой.

— Она моя.

— Это я уже понял.

— Вот и хорошо что понял.

В этот момент я окончательно провалилась в беспамятство.

Я проснулась от пения какой-то птицы. Она щебетала и заливалась где-то совсем рядом со мной, а в нос забивался запах трав и пряностей. Глаза открывать не хотелось я лежала и представляла себе, что уснула на природе и сейчас, когда проснусь окажется, что вокруг меня родной ландшафт и речка. Я бы за это продала дьяволу душу…поднять веки и понять, что все это плод моего больного воображения. Только боль от ожога и саднящая пульсация на моей спине все же заставляли с ужасом понимать, что я в своей жуткой реальности, я жива и впереди меня ждет только боль и как конечный итог — смерть. Я все же приподняла веки и тут же их сомкнула потому что он сидел рядом со мной.

Он — мой палач и мой хозяин, тот кто никогда не был и не будет человеком. Я так его и называла про себя Нечеловек. Его голос звучал как-то глухо то ли из-за повязки у меня на голове, то ли потому что я еще не окончательно пришла в себя.

— Мне нужно чтобы к вечеру она могла сидеть в седле, Джабира. Не для того я вез ее в твою нору, чтоб ты мне морочила голову.

— Джабира не волшебница.

— Джабира старая ведьма, которая живет на моих землях и не платит мне дань. Джабира торгует своими зельями и ядами и не отдает мне процент с дохода. Джабира получает подарки от меня и от моей семьи. Джабира может легко лишиться всего этого, если мне вдруг покажется, что ни я, ни мой народ больше не нуждаемся в ней.

Раздался тихий и скрипучий смех от которого я невольно поежилась.

— Джабира штопает твоих воинов и возвращает с того света, Джабира надежно хранит тайны и прячет их в своей норе, Джабира когда-то нянчила тебя и отсосала змеиный яд с твоей ноги, когда кто-то подбросил гадюку в твою спальню. Джабира прямая и не умеет лицемерить, но она верная. А верность в наше время бесценное сокровище.

— От скромности ты не умрешь.

— Я умру от ножа в спину. Джабира знает свою судьбу и знает когда за ней придет смерть.

Но не ты ли говорила мне, что судьбу можно обмануть.

— Это если ты хочешь ее обманывать, а Джабира к тому времени не захочет.

— На девчонке всего три ссадины от кнута и ожог.

— Девчонка совсем из другого мира я бы сказала с другой Вселенной. Для нее каждая твоя ссадина как раздробленная кость или вывернутые внутренности, а от ожога она впала в болевой шок. Ты мог убить ее этим.

— Я должен был. Она сбежала…ты сама знаешь, что бывает за побег.

Прохладные мягкие руки прошлись серией аккуратных прикосновений по моей спине и принесли облегчение втирая в раны какую-то холодную мазь.

— Поэтому клеймо?

— Поэтому клеймо.

— Лжешь старой Джабире. Клеймо не только поэтому. Боишься, что кто-то позарится на твое серебряное сокровище, да? Пометил ее, чтоб никто не смел даже посмотреть. Лишил Максуда руки. Брат твоего отца не простит этого и тебе придется отвечать перед Кадиром.

— Максуд тронул то, что принадлежит мне. Это воровство. Он был наказан как вор. Будь это кто-то другой лишился бы головы.

— Сабир отомстит.

— Пусть мстит. Если сочтет поступок сына не достойным наказания я приму его вызов.

— Все скажут, что ты это сделал из-за русской женщины.

— Дерьмовый я правитель, если меня будет волновать, что обо мне скажут.

— Ты должен знать, что о тебе говорят и делать выводы.

— Или отрезать слишком длинные языки.

— Именно поэтому тебя лишили права наследия. За твое упрямство и скверный характер.

— Наследие не предел мечтаний.

— А что предел твоих мечтаний, Аднан ибн Кадир? Когда ты был совсем ребенком то мечтал стать птицей.

— И улететь в горы к снегам про которые рассказывала моя мать.

Я слушала их очень внимательно да мне ничего и не оставалось как их слушать и стараться не шевелиться, чтоб это чудовище не поняло, что я пришла в себя. А еще мне было интересно…интересно понять кто он такой этот жуткий шакал со взглядом беспощадного убийцы. Оказывается, у него была мать, и он мечтал стать птицей, а вместо этого стал монстром из самых жутких кошмаров.

— Но когда у тебя не вышло ты решил обзавестись своим персональным снегом и поселить зиму в своем сердце?

— У меня нет сердца. А снег очень быстро растает и превратится в ничто, чем и являлся по сути.

— И это говорит человек, который отучился в университете. Снег — это вода она уйдет в землю и испарится, чтобы снова выпасть водой. Вода — это вечность.

— Но не в долине смерти, где пересыхает и гибнет все живое. Так что с девчонкой? Когда она придет в себя?

— Я смазала раны, они вряд ли воспалятся. Заживление началось еще когда ты сам нанес на них мазь Абдуллы. Но есть и другие раны…это страх, боль и ненависть. Их я не замажу и не залью отварами.

— Тогда пусть они болят. Какое мне дело до страхов и ненависти русской шармуты?

Его голос стал вдруг резким и отрывистым, словно слова старой женщины его задели.

— Мы трогаемся в путь через час. Если ты не справишься я приведу ее в чувство иначе.

— Злость — это уже слабость, Аднан.

Но ответа не последовало. Я искренне надеялась, что он ушел и я какое-то время не услышу и не увижу его. С облегчением выдохнула и тут же задержала дыхание потому что услышала по-русски:

— Короткая отсрочка. Но он вернется.

Она говорила так же чисто, как и Аднан, но с очень слышным акцентом.

— Много услышала? Я позволила тебе познакомиться с другим Аднаном ибн Кадиром.

Я распахнула глаза и посмотрела на морщинистую старуху с тюрбаном на голове, украшенным мелкими монетками позвякивающим в такт кивкам ее большой головы.

— Он не другой. Он все то же чудовище.

— Оооо, ты значит не видела настоящих чудовищ, маленькая русская птичка.

Я посмотрела по сторонам — действительно похоже на пещеру, вымазанную глиной изнутри. По стенам натянуты веревки и на них сушатся какие-то пучки, веники, лапы птиц и животных. На треснувшей полке выстроены баночки, коробочки, склянки, бутылки из-под кока-колы с какой-то зеленой жидкостью. В помещении совершенно нет никакой мебели только козьи шкуры растянуты на полу и какое-то лоскутное одеяло сложено в углу вместе с подушками.