— Таким как Джабира не нужны мирские блага.

— А что ей нужно?

Я посмотрела ведьме прямо в глаза и слегка вздрогнула, рассмотрев в одном из них бельмо. Старуха полуслепая.

— Тебе не понять. Да и не нужно понимать. Джабира всегда получает то что ей нужно.

Старуха наклонилась надо мной и вдруг с неожиданной ловкостью и силой дернула меня на себя заставив сесть. Я тут же прикрыла голую грудь руками, а она ухмыльнулась полу беззубым ртом.

— Не знаю почему ваши женщины настолько глупы. Ведь с их красотой можно ставить мужчин на колени и управлять ими, как угодно. Вертеть, дергать за ниточки. Но вы корчите из себя гордых и неприступных, а потом вас ломают, и вы превращаетесь в скучную выжатую тряпку или изуродованное мясо, которое продают в деревни и имеют все, у кого есть хотя бы одна монета в дырявом кармане. Через меня прошло много таких вот жаждущих свободы и превратившихся в жалкое подобие человека.

Пока говорила смазывала ожог у меня на груди и поглядывала мне в глаза.

— А могла бы заставить его есть с твоих рук, но ты для этого слишком глупа.

Во мне ураганом вскипела зхлость.

— Это не глупость — это самоуважение. Это гордость. Я человек, а не вещь!

— Ты женщина прежде всего.

Она тронула мои волосы.

— Очень красивая женщина, которая может свести с ума любого из наших мужчин. Но ты избрана одним из самых лучших. Ты должна засунуть свою гордость куда подальше и научиться любить своего хозяина, а потом и управлять им с помощью своего роскошного тела, ума и кроткого нрава.

— А потом надоесть и быть так же проданной кому-то другому или умереть в пустыне.

— Умная женщина никогда не надоест своему мужчине.

Я усмехнулась.

— Это говорить мне старуха, которая живет в какой-то пещере одна без мужчины и без детей.

Ведьма резко повернула ко мне голову и все ее монетки звонко зазвенели.

— Никогда не суди от том чего не знаешь. Выпей отвар, поешь и одевайся. Я вижу что с тобой не о чем говорить…ты не та, что я думала….

Я неожиданно для себя схватила ее за плечи и прокричала в морщинистое лицо:

— Я домой хочу, я не хочу больше ничего. Помоги мне сбежать. Помоги…ты ведь не одна из них я вижу.

— Отсюда нет дороги обратно. Только на тот свет. Но…если ты хочешь сбежать тебе надо попасть в другой мир. В мир на берегу моря, где есть цивилизация…но для этого нужно быть умной. А ты…

— Куда попасть?

Я вцепилась в ее руку.

— Заставить хозяина взять тебя с собой в свои владения в Каире.

Я пристально смотрела ей в глаза, а она так же не моргая смотрела на меня.

— Там у тебя есть шанс сбежать. Один. Потому что на второй раз он тебя не пощадит.

— А сейчас значит пощадил? Заклеймил и избил.

— Это самое меньшее, что он мог с тобой сделать за побег. Тебя должны были казнить по нашим законам. Сама виновата нечего было сбегать.

Боже, с кем я говорю она же чокнутая, как и они все. Как и мой хозяин. Полог выхода открылся и ибн Кадир загородил собой выход сжигая меня своим диким и невыносимым взглядом. Все еще прикрытую руками, в тонких шароварах и босиком с распущенными волосами. Ровно секунда, за которую все мое тело успело покрыться мурашками.

— Асад идет по нашим следам, Джабира, уходи вместе с нами.

— У Джабиры нет врагов.

— Как знаешь.

Снова перевел взгляд на меня.

— Одевайся, мы уезжаем.

Вышел наружу, а старуха схватила меня цепкими руками.

— Он ни на кого так не смотрел. Будь умной, Альшита, молчи, где хочется орать и молчи там, где надо молчать. Говори глазами и руками. Говори телом. Мужчина — это железо и лишь в женских силах его расплавить или заставить застыть.

Когда я вышла наружу одетая в белую выстиранную старухой джалабею, подвязанную поясом с головным убором и закрытым наполовину лицом. Аднан резко обернулся ко мне и прищурился, осматривая с ног до головы, потом кивком головы позвал к себе, вскакивая в седло. Я нерешительно подошла и зажмурилась ожидая, что он схватит меня снова за шкирку и швырнет поперек лошади, но он подхватил меня за талию и легко подсадил в седло впереди себя.

ГЛАВА 9

Он знал, что должен будет с ней сделать, когда найдет и притащит в лагерь. Так бы поступил его отец, его братья и любой из воинов. Так было правильно. Непокорная женщина хуже непокорного пса. В любом случае — это вина мужчины.

Носился по этим пескам злой, как дьявол. Из-за ветра все следы ее замело. Он каждый «угол» здесь, как своих пять пальцев, так же, как и каждую тварь, которая могла девчонку на тот свет отправить. Сам не знал какого черта трясет всего от бессилия и паники, что до темноты найти не сможет и тогда шансы, что она кажется живой к рассвету снизятся чуть ли не до одного процента. Долина смерти не зря так называется.

Но Анмар учуял её, морду кверху поднял и носом повел, а потом рванул и Аднан за ним следом, хлестая лошадь по взмыленным бокам. Увидел ее и все внутри перевернулось. Мелкие серые твари обступили ее со всех сторон, сверкают светящимися глазами, готовятся напасть. Шакалы стаей окружают и жрут потом добычу живьем. Он боялся, что не успеет, и они набросятся, даже одного укуса хватит, чтоб она умерла или началось потом заражение. А это не город и раны могут быть смертельными. Примочками и зельями не обойтись, а до Каира несколько дней пути верхом и то не факт, что по дороге не наткнутся на Асадовских псов. Дура. Сбежать она решила. В пустыню. Где смертоносной может быть просто ядовитая колючка. В нем проснулась дикая ярость, неконтролируемая. И страх…он не хотел, чтоб они ее грызли. Это причиняло ему боль внутри где-то под ребрами. Он вообще не хотел, чтоб кто-то к ней прикасался. Максуду надо было и яйца отрезать, и глаза выколоть за то, что на Альшиту посмотрел и думать посмел тронуть. Спасло только родство будь это кто другой — остался бы без головы. Анмар справился с тварями превосходно. В его крови есть и волчья кровь, и волкодава. Ядерная гремучая смесь прирожденного убийцы. Шакалы почуяли эту мощь сразу и почти все бросились врассыпную.

И она бросилась. Идиотка! Хлыст от ярости выхватил, когда девчонка опять побежала. На спину ей опустил и сам дернулся…Одновременно хотелось и три шкуры с нее содрать за побег, и слезы вытирать с бледного лица. Ей больно и его корежит и что это за безумие он и сам не понимает. Ее глаза цвета чернильной ночи блестят дождем слёз, и он не может в них смотреть равнодушно. Не такая она…другая совсем, особенная, красивая до безумия.

Но в лагере наказать придется…наказать и лишить других малейшего желания приблизиться к его вещи. А ей придется через это пройти.

Белоснежная девчонка пробуждала в нем противоречивые чувства. Одновременно и злость, и в то же время что-то странное, щемящее, когда хотелось убить любого, кто тронуть посмеет, а еще его навязчиво мучало адское вожделение. Он хотел ее. Зверски хотел. Неуправляемо. С первой секунды как увидел белоснежно-перламутровую кожу его накрыло и не отпускало. Навязчиво фантазия чертила образы обнаженного тела под прозрачной мокрой тканью, очертания полной груди с крошечными абрикосовыми сосками, выемку пупка, ее лобок и скрещенные длинные стройные ноги. И его начинало колотить адской дрожью. Он хотел испробовать каждый уголок белой мякоти ее тела, хотел рассмотреть какая она везде, хотел войти в нее и жестко брать, выколачивая из ее розовых нежных губ стоны и крики. Хотел, чтоб на ее молочной коже остались следы его пальцев и поцелуев. Едва представлял ее без одежды, укутанную белыми волосами и у него мучительно стоял член. Так мучительно, что приходилось, стиснув челюсти сбивать мысли о сексе воспоминаниями о битвах, о крови, ранах и ненависти. Он выходил из палатки и кромсал невидимого врага или ходил босыми ногами по раскаленному песку. Становилось чуть легче. Да, он мог войти туда и взять ее там обессиленную, слабую. Сонную…но он хотел с ней по-другому. Он хотел зажечь ее глаза, хотел увидеть мурашки на ее коже, хотел, чтоб соски затвердели от его ласк и чтоб она кончала ему на пальцы и на член, молила взять ее. Как его другие женщины…которых он теперь не хотел. Насилие слишком примитивно. Он редко участвовал в подобной вакханалии, но людям своим позволял. Победители имеют право покрывать женщин врага и разносить свое семя по вражеской земле. Так было испокон веков.

Но с ней вообще все иначе. И её строптивость подливала масло в огонь. Он не привык. Женщины всегда падали к его ногам, доставались так же легко, как и трофеи с разоренных обозов, отказывавшихся платить дань царю Долины Смерти. Так его называли за спиной кто-то с сарказмом, кто-то с поклонением. Ему было насрать. Он не ждал ничего кроме страха и повиновения. Страх порождает уважение, кто не боится тот никогда добровольно не преклонит колени. Любая власть построена на страхе и лишь потом за ней следуют уважение, любовь, доверие. Иногда достаточно и просто первого.

Отец считал, что жизнь на родине матери сделает из Аднана мягкотелого идиота, покажет ему иные ценности и смягчит его мысли, изменит поступки. Он ошибался. Бастард Кадира не только не смягчился, а ожесточился намного сильнее и доказал, что может держать в узде и контролировать не только свой отряд, а и все прилегающие территории.

Там, в ином мире он видел, как матери ласкают и растят своих детей, а отцы играют с сыновьями и дарят им свою заботу. Нет, это не было завистью, это было едкой горечью осадком в гортани, когда старшие братья живут под одной крышей с отцом и матерями, а он вечный изгой подальше с глаз его, чтоб не напоминал о вине в смерти его матери. Хотя, Аднан и не был уверен, что отец в принципе испытывает это чувство. Он уже давно утешился и завел с десяток любовниц если не с сотню с дня ее похорон. Ибн Кадир привык, что он всегда в стороне и не достоин даже рукопожатия, что отец если и смотрит на него, во взгляде не мелькает гордость или восхищение только снисхождение и вынужденное принятие родства. Недошейх, недосын, недоправитель.