— И?

Аднан вздернул одну бровь и чуть прищурил миндалевидные глаза.

— Я так понимаю ты хочешь стать моим евнухом?

Схватил друга за перевязь и потянул к себе, едва не сдернув с седла.

— Послушай, меня, Рифат, и послушай очень внимательно, потому что больше я повторять не стану. Никогда не лезь туда, куда тебя не просили. Никогда не указывай мне как поступать и запомни тебя не касается кого я трахаю, как и когда. Твоё дело проследить, чтоб мне не мешали это делать там, где я захочу и с кем захочу. Еще раз ты позволишь себе сунуть свой нос не в свое дело, а в особенности в мои отношения с женщинами — я оскоплю тебя и сделаю своим евнухом. Тогда ты будешь присматривать за тем, что тебя так волнует. Знай свое место.

Рифат побледнел до синевы и выпрямился в седле, словно застыл или превратился в камень.

— Мы друзья. До того момента пока ты держишь дистанцию. У меня нет сантиментов ни к кому: ни к друзьям, ни к родне. Каждый получает по заслугам.

— Из-за русской шармуты, брат? Из-за нее ты сейчас вонзаешь в меня каждое слово, как кинжал?

— Из-за того, что ты не уважаешь мой выбор, каким бы он ни был. Ты не рядом со мной, а по другую сторону баррикад. Ты где-то рядом с собой. В дружбе нет каждый сам за себя…

— Я за тебя, брат! Я ради тебя сдохну, и ты знаешь об этом.

— Постарайся ради меня не сдохнуть — эта заслуга будет намного ценнее.

Разжал пальцы и ударил коня по бокам. Его сейчас волновала только она. Все исчезло и стерлось, ушло на второй план. Он мысленно отсчитывал насколько они удалились и сколько времени потребуется, чтобы ее догнать. Белокожая ведьма свела его с ума своим телом, запахом и глазами цвета ночи. Он хотел ее до дикого покалывания в паху и пульсирующей боли в висках. Хотел ее не только телом. Он хотел ее мозгами. Ее бесстрашие и непокорность заводили ибн Каира до искр, поджигающих кожу. И когда умоляла не отдавать сердце раскрывалось, как изрезанная рана раскрывается и сочится алой кровью, ему нравилось слышать каждую мольбу ее голосом…одно лишь разочаровывало — он знал почему она просит. Умная маленькая игрушка прекрасно знает, что рядом с ним у нее есть шансы на выживание. И она пытается спасти свою белую драгоценную шкурку любым способом. Одно настораживает — почему Асад так настойчиво пытается отыскать девчонку и вернуть? Зачем она ему? Если он ее даже не видел? Неужели из-за необычной внешности рабыни?

Пока мчал во весь опор за жалкой пресмыкающейся тварью, решившей, что ему удалось заключить сделку века, думал о том, что, если мразь только тронет ее — он разрубит его на части. А когда увидел коня в стороне и барахтающегося ублюдка, а под ним свою Альшиту, ярость вспыхнула огненной пеной. Смерть. Мгновенная. Здесь и сейчас.

От одной мысли, что кто-то ее касается у Аднана все тело сводило судорогой похожей на предсмертную агонию и внутри разливалась ядовитая желчь.

Не представлял, что кто-то вроде жалкого плебея Наби посмеет тронуть. Рассчитывал, что успеет догнать, но чертов уродец свернул с маршрута и явно не торопился отвезти свой трофей тому, для кого он предназначался. Хотя. После того как Аднан отдал ее сам разве он нее имел право делать с ней все что захочет?

И все взревело внутри — не имеет. Взревело надсадным хриплым рыком его собственным голосом. Никто не может даже смотреть на нее, думать о ней и называть ее имя вслух. Для них она бесполое ничто. И каждого, кто осмелится он казнит лично. Похоть грязного ублюдка заставила Аднана озвереть от ярости. И он убил гонца…а не должен был. С этого момента начался отсчет прежде чем Асад нанесет ответный удар…из-за Альшиты скоро развяжется самая кровавая война в долине смерти.

И вдруг пришло в голову осознание, что ему надоело ждать…надоело смотреть на нее и сатанеть от дикого желания обладать ее телом.

Он хочет пронзать своей ноющей от возбуждения плотью, сминать, оставлять следы своих пальцев и врываться в нее, дать волю желанию, которое снедало все эти бесконечные дни и длинные, как тысячелетия, ночи. Но останавливало это едкое желание заполучить не только тело…он хотел въестся в ее мозги, заставить ее повторять про себя его имя. Аднан ибн Кадир мог заставить лечь под себя любую из женщин. Связать, растянуть между столбами или приказать своим людям подержать непокорную и разодрать каждое отверстие на ее теле. Но он любил, чтоб они приходили к нему сами. Опускались на колени и смотрели преданными глазами в ожидании ласки. Его покорные зверьки, которых он заставлял извиваться от удовольствия и жалобно выстанывать свое имя. Иногда они кончали собой после того как он бросал их. Нет, ему это не льстило…у него это вызывало чувство разочарования. Не в себе — в них. Смерть выбирают слабаки, если только нет веской причины сделать такой выбор.

Он думал, что проучит девчонку, а на самом деле проучил себя самого, потому что даже не предполагал, что испытает это мерзкое чувство недолгого бессилия и беспомощности, пустоты рядом с собой в седле и пустоты внутри себя.

Зато, когда она находилась рядом, в нем просыпалось что-то мощное и неподвластное контролю к которому он привык. Каждая его эмоция и сказанное вслух слово всегда были четко обдуманы, взвешены, а с ней он не держал себя в руках. Она словно дергала невидимую ниточку и срывала его с контроля.

Навстречу мчался Рифат с непокрытой головой, гнал коня во весь опор.

— Ловушка. В каньоне засада — все убиты. Махмуд и его женщина мертвы, как и твой брат. Они просто ждали, когда мы уедем или среди нас есть крыса.

* * *

Голова Камаля и трех его людей лежали на песке перед ибн Кадиром. Все воины смотрели в песок, но не на своего предводителя. Аднан долго молчал, молчали и они, не смея нарушить тишину.

— Где тела?

— Вместо тел была солома, как ты и рассказывал. — негромко сказал Рифат и только он и осмелился поднять взгляд на Аднана.

— Едем в деревню. Оповестить семью, похороны завтра на рассвете. Рифат, узнай когда должен идти обоз Асада — мы его встретим в лучшем виде. Ты, Джафар, поезжай к Назиму пусть даст своих людей.

Метнул взгляд на Рифата.

— Пора показать кто здесь хозяин.

— Ты развяжешь войну, Аднан.

— Ублюдок убил моего двоюродного брата и моих людей. Он нагло поглумился над их телами и нашей скорбью по погибшим. Он будет наказан.

ГЛАВА 14

Наконец-то мы приехали. Куда-то. В место, которое и Аднан, и его люди называли деревней. Конечно именно мне было очень трудно назвать ЭТО деревней. Для меня все было больше похоже на цыганский табор из старых фильмов и то не совсем. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Множество домов, сколоченных из фанеры, досок, каких-то палок. Напоминает трущобы или халабуды, сараи. Это даже не нищета — это хуже, чем нищета. Увидев это поселение, я откровенно ужаснулась. Едва мы въехали в поселение к нам выбежали старики, женщины и дети, они встречали воинов громкими криками, хлопали в ладоши и даже пританцовывали.

Все это напоминало какой-то фарс или декорации. Место казалось диким и каким-то бутафорским, я не верила, что люди могут жить в подобных условиях. Но они действительно здесь жили. Откуда-то доносилась музыка и я слышала звук работающего генератора. Когда спешился Аднан все смолкли и учтиво склонили головы. Затем одна из пожилых женщин провела меня в «дом» после того, как ибн Кадир кивнул ей, а потом посмотрел в мою сторону. Ни одного вопроса она ему не задала, как и не обмолвилась со мной ни одним словом. Вся укутанная в черное с закрытым наполовину лицом она пугала меня одним своим видом.

Мы зашли в самое дальнее сооружение. Женщина переступила порог и оглянулась на меня, кивком приглашая войти. У меня не поворачивался язык назвать это домом, но тем не менее он таковым и являлся по крайней мере для них. Когда я рассмотрела сооружение изнутри то почувствовала некое облегчение стены завешаны разноцветными коврами поверх козьих или бараньих шкур и пол устлан дорожками. Посередине комнаты раскиданы подушки и лоскутные одеяла. Не беспорядочно, а очень аккуратно. Вдоль стен стоят стеллажи я даже не знала, как именно все это назвать с своеобразными глиняными вазочками и кувшинами.

Так же, не говоря ни слова, она ушла и оставила меня одну. Пока я рассматривала забавные вещицы и сувениры из бисера и глиняных бусин несколько бедуинов занесли чан, наполненный водой, поставили у стены и молча вышли, а я, недолго думая, скинула с себя всю одежду и влезла в него. Это было райское наслаждение, нечто совершенно необъяснимое, непередаваемое, расчудесное как сама мечта. Вода пахла какими-то травами и пенилась. Видимо в нее уже добавили мыло или какую-то пену. Впрочем, это не имело никакого значения мне эта вода казалась прекрасней всего что со мной произошло за всю мою жизнь. Я вымыла волосы, встала во весь и растерла тело своей же куфией потому что мечтать о мочалке даже не приходилось или может она лежала где-то здесь вместе с мылом, но я б ее все равно не нашла. Шрам после ожога на груди полностью затянулся и стал розово-белым. Аккуратная каллиграфическая латинская буква «А». Я потрогала ее пальцем и даже обвела. Вспомнила какую боль и ужас пережила, когда на мне ее выжгли и содрогнулась всем телом…внутри опять поднималось это уже знакомое чувство протеста, что никто не имел права так поступать с человеком. Никто не мог наносить на его тело знаки принадлежности, как на шкуру скота тавро. У меня тот самый пресловутый Стокгольмский синдром раз я простила ибн Кадира за это и позволяла ему к себе прикасаться, позволяла делать из себя животное. И в то же время вспоминался каждый раз, когда он спасал меня…выдирал из чьих-то лап.

«Конечно спасал ведь ты его любимая игрушка, в которую он даже не успел поиграть».

В этот момент за пологом раздался чей-то крик, и я тут же окунулась в воду по самый подбородок.