— И еще…я хотел кое-что сказать тебе, Аднан…

Голос Рифата вырвал его из воспоминаний о теле русской рабыни и ибн Кадир с раздражением посмотрел на помощника.

— Говори.

— Я насчет этой девчонки…

— А я считал, что мы уже давно выяснили все вопросы касающиеся девчонки. Более того, я думал ты достаточно умен, чтобы не злить меня ненужными разговорами.

Рифат молча стерпел все что говорил ему раненый предводитель, а потом спокойно продолжил.

— Она спасла тебе жизнь, Аднан. Это все что я хотел сказать. Ты должен был знать об этом.

В глаза не смотрит, смотрит в сторону…

— Разве не ты вытащил меня из огня?

— Не я. Все же не я. И я никогда себе этого не прощу. Твоя рабыня пыталась сделать это сама. Она смогла вытянуть тебя из самого пекла и бросилась на помощь.

Дыхание ибн Кадира резко участилось и на скулах заиграли желваки. Какое-то время он молча смотрел в одну точку, не произнося ни слова. Потом все так же, не глядя на Рифата произнес:

— Спасибо, что сказал мне об этом. Не вини себя. Ты защищал женщин и детей. Ты не мой телохранитель. Мы не в Каире. Иди. Я хочу побыть один.

Едва тот вышел из хижины Аднан закрыл тяжелые веки и запрокинул голову. Он улыбался…Да, спустя долгие годы он смог снова улыбнуться и это не была ухмылка полная сарказма или наигранное веселье, когда от него требовалась реакция. Нет, в этот раз он улыбался потому что смаковал и всячески произносил про себя фразу, сказанную Рифатом.

«Она спасла тебе жизнь».

Будь это кто-то другой эти слова не имели бы столь весомого значения для него. Он бы либо вернул долг, либо задумался бы чего от него хочет спаситель. В его мире никто и ничего не делает просто так. Всегда в ожидании каких-то благ или привилегий. За исключением его преданных воинов, проверенных временем и не одной битвой, где все стояли насмерть друг за друга. В его отряде предательству не было места и за ложь наказывали так же жестоко, как и за самые тяжкие проступки. Аднан не считал, что маленькая русская рабыня, его ледяной цветок, который он так ревностно оберегал даже от самого себя, смог раскрыть для него свои диковинные лепестки. Ибн Кадир, никогда не знающий сомнений, всегда взвешивающий свои решения. Обдумывающий каждый поступок вдруг стал импульсивным и нервным именно рядом с ней. Аднан никогда не позволял себе ошибаться и не умел признавать своих ошибок. Потому что их у него не могло быть никогда…Но Альшита…Да, именно Альшита. Ее русское имя ему не нравилось. Оно казалось ему слишком чужеродным и слишком потасканным другими женщинами. Тогда как придуманное им принадлежало только ей и ему. Эта девчонка всегда была для него совершенно непредсказуемой, он опытный и искушенный в отношениях с женщинами, вдруг обнаруживал себя загнанным в очередной тупик. Она переворачивала все его знания с ног на голову, взрывала ему мозг своей непокорностью, отчаянной смелостью и дикой самоотверженностью. Рядом с ней его швыряло то в жар, то в холод и Аднан никогда не знал, чего именно от нее ожидать в следующую секунду это заставляло испытывать сумасшедший диссонанс. Когда он считал, что она немного оттаяла по отношению к нему — маленькая дрянь выпускала коготки и доводила до исступления своими словами. До такой ярости, что хотелось швырнуть ее на пол и хлестать плетью до мяса и костей, а потом понимал, что не может поднять на нее руку…ее хочется не бить и не ломать. Ее хочется ласкать и…он не верил сам себе, что думает об этом. Ее хочется любить.

А в момент…когда его трясло и ломало от понимания как сильна ее ненависть и эта самая ненависть осела на зубах привкусом горечи…она вдруг начинала таять в его руках и гореть как тысячи костров вместе взятых. Его до безумия тянуло к ней, с такой непреодолимой силой, что он злился сам на себя. Трахал тогда танцовщицу. А сам смотрел на спину девчонки и на разметавшиеся по подушке белые волосы. Трахал и представлял себе, как однажды вот так же исступленно будет брать именно ее…брать так чтоб она кричала под ним от наслаждения и извивалась всем телом. Упрямая ведьма будила в нем то ураган ярости и самой грязной похоти, то лавину какой-то восхищенной нежности.

Альшита спасла ему жизнь…это заставило сердце взорваться бешеной радостью. Настолько неуправляемо сумасшедшей, что ему показалось он способен вскочить на ноги забыв о своих ранах и идти к ней…идти чтобы смотреть ей в глаза и спросить «почему спасла?».

Аднан хотел с ней большего, чем с другими. Ничто и никто не могли помешать ему взять ее в любой момент, но он не торопился. Это было слишком просто. Слишком не то. До нее его мало волновало, что он видит в женских глазах в момент, когда вдалбливается в покорное тело. Чаще всего это был страх и безоговорочная покорность. Обычно ему было этого достаточно если только ему самому не хотелось сожрать совсем иную эмоцию. Например, боль или подарить агонию наслаждения. В постели он мог быть как жесточайшим эгоистом, так и самым чутким, искусным любовником. И это никогда не зависело от конкретной женщины это зависело только от его собственного желания.

Есть те, кто после секса с ним страдали от жутких кошмаров и наложили на себя руки не выдержав жестокости, а есть те, кто охрипли от воплей экстаза и мечтали об еще одной ночи с царем Долины Смерти.

Аднан не привык сдерживаться, давал себе волю всегда, привык упиваться пиршеством страсти и брать все что может дать женское тело, включая душу, сознание, разум и даже жизнь. Если это интересно в данный момент.

Отнимал все что хотел и выбрасывал за ненадобностью или оставлял на потом. В Каире его ждали постоянные любовницы и молодая жена, которую выбрал для него отец. Для Аднана она ничем не отличалась от его содержанок разве что имела иной статус и должна была родить ему наследников. Он вспоминал о раз в пару месяцев и ехал исполнить свой долг, чтобы покинуть ее до следующей встречи, если спустя определенное время ему не сообщали о ее беременности.

Ни одна женщина не волновала Аднана как его новая игрушка. Ни одна не сводила с ума столь сильно. С Альшитой весь его внутренний мрак начинал рассеваться, словно там внутри становилось светло…но и с ней же он становился черным вязким как болотная вязь.

Касался ее нежной белоснежной кожи и зверел от одного вида ее закатывающихся темно-фиолетовых глаз, зверел от прерывистого дыхания. Он даже чувствовал, как меняется аромат ее тела. Как она начинает пахнуть возбуждением. Как ее ненависть пылает изнутри вместе с самой чистейшей похотью и это он разбудил в ней этот адский коктейль.

И ибн Кадиру слишком нравился это острый аромат вожделения, он был настолько вкусным и ядовитым, как алкоголь, который Аднан попробовал в жизни лишь раз и захмелел. А наутро дал себе клятву, что этот раз был первым и последним в его жизни…Только мозг помнил о том удовольствии, которое испытал …Но Альшиту не сравнить с жалким алкоголем, а что такое наркотики сын бедуинского шейха знал лишь по наслышке. Но он видел жертв этой пагубной страсти. Видел эти подобия живых людей, с остекленевшими и безумными глазами, тянущих руки за дозой. Знал о том, как мучительно они загибались в чудовищной ломке…и он приходил в ярость от мысли, что русская рабыня вызовет в нем такую же адскую зависимость.

И желание наконец-то получить вожделенную плоть периодически сводило с ума, застилало пеленой глаза, а он сдерживался. Впервые. И не знал почему…Задавал себе этот вопрос сотни раз и не получал ответа от себя самого. Ему хотелось испытать с ней то самое чувство снова и снова. Чувство, когда она тянет его к себе сама и сама целует в губы. Хотел слышать свое имя ее голосом. Потому что лишь она осмеливалась нагло называть ее по имени и все еще не поплатилось за это.

Она не смотрела на него покорно. Ни разу не смотрела…но она единственная кто смотрела на него как на мужчину равного ей. Не господина, ни покровителя, а именно на мужчину. Так как смотрят женщины из ее мира на своих мужчин. Когда желают их просто потому что желают и не по какой другой причине. Аднан видел этот взгляд и его трясло от бешеных эмоций от понимания, что, если это все сломать и раздавить. То он больше никогда не увидит этого взгляда.

Страх он мог получить от кого угодно и от нее в том числе. В два счета. Поставить на колени показать, что значит физическая сила и боль…но Аднан жаждал иных взглядов и иных эмоций.

Стоны ее хотел, губы сминать своими и вбиваться между ними жаждущим языком. И чтоб ее язык порхал в ответ так осторожно и неумело. И чтоб сердце билось в его ладонь от волнения и возбуждения, а не от ужаса.

То, что ему давала Альшита было намного острее всего к чему он привык до этого. Она опьяняла его сильнее того алкоголя, и он сравнил бы ее с наркотиком, если бы знал с чем сравнивать.

И когда гонец прискакал и сообщил, что деревня горит ему показалось, что он сходит с ума. В его голове не возникло мыслей о своих людях, о потерях ни о ком кроме нее. В груди впервые рождался страх. Липкий, холодный, неведомый никогда ранее после смерти его матери.

Он начал бояться потерять свой наркотик. Бояться до такой степени словно точно знал какой жестокой станет его ломка без нее. И когда искал ее, врываясь в горящие дома и не находил, и когда этот самый страх лишил его разума, и он рыскал как обезумевший зверь, принюхивающийся к запаху своей самки. А когда нашел был способен убивать ублюдка голыми руками. Потому что кто-то осмелился посягнуть на то, что принадлежит ему, осмелился угрожать его женщине, осмелился захотеть лишить ее жизни.

Очнулся посреди ночи с задурманенной травами Икрама головой и тут же осмотрел помещение вокруг — ее рядом не оказалось. И снова ни одной мысли кроме того самого страха, отнимающего способность чувствовать боль. Вскочил с постели и вышел на улицу, набирая полной грудью все еще пропитанный дымом воздух. Невольно прижимая к груди ладонь и чувствуя, как немеют от слабости конечности. Осмотрелся вокруг…и заметил Икрама сидящего у костра, прикармливающего кусками мяса, оголодавшего Анмара. Направился к нему и махнул рукой, когда тот в почтении встал и склонил голову. Но тот даже не пошевелился, продолжая смотреть себе под ноги и Аднан остановился напротив старика, понимая, что тот чувствует за собой какую-то вину.