— Это чудовищно! Я не могу в это повнрить…неужели тебе все равно? Ты бы хотел, чтоб кто-то обижал твою сестру или дочь? Ты бы позволил? Ты ведь можешь ее не отдавать. Ты ведь все можешь. Они послушаются тебя. Пусть девочка останется хотя бы в лазарете. Не надолго…Пожалуйста, Аднан. Я умоляю тебя.

Так отчаянно просит, так смотрит с мольбой и с такой верой в огромных глазах цвета ночного неба и у него сердце сжимается под ребрами. Он хочет ей сказать, что брак с Заиром это самое лучшее, что ждет Амину. Семья Гульшат богата и имеет в Каире две усадьбы и свой бизнес. Только не может…потому что видит слезы в ее глазах и эту отчаянную уверенность, что он всесилен. И да, он всесилен. Да, он может. Особенно, если она вот так его просит. И прежде чем понял сам, произнес.

— Пусть останется возле тебя. Прислуживать. Пока я не приму иного решения!

Глаза чернильного цвета засверкали, засияли с такой силой, что ибн Кадиру захотелось зажмуриться, а девчонка вдруг схватила его за руку и крепко сжала.

— Спасибо…она не помешает. Она очень тихая и ласковая.

Повернулась к малышке.

— Ты останешься со мной. Никто больше тебя не обидит и не ударит. Обещаю. Я же говорила, что наш господин добрый, что он кажется строгим и жестоким, но на самом деле у него доброе сердце.

Амина рывком обхватила ноги Альшиты, а Аднан почувствовал, как что-то дрогнуло внутри и ему снова это не понравилось. Слишком чувствительно и слишком больно. Она говорила о нем…говорила о нем хорошее, совершенно не зная его реакцию. Почему эта девочка с белыми волосами знала его лучше, чем он сам?

И он поддался. То ли на ее горящий взгляд, то ли на мольбы, то ли на лесть. Ничего. Это ненадолго и потом девочке придется вернуться к своей семье. А с Гульшат он поговорит лично…как, впрочем, и с Заиром. Сломает ему несколько пальцев и тот больше не посмеет прикасаться к ребенку.

— Пусть Амина приберется в нашей хижине, а ты поедешь со мной, Альшита. Я хочу кое-что показать тебе.

Протянул ей руку, и она покорно вложила в нее свою ладонь. От прикосновения по телу прошла дрожь и кожу начало покалывать изнутри. Каждый раз, когда он ее касался ему казалось, что у него возгорается плоть. И Аднан не знал это приятно или на самом деле это пытка, потому что чувствовал, что это то и другое вместе.

ГЛАВА 21

Ехать с ним верхом спокойным шагом без его людей и без спешки оказалось чем-то до невозможности волнительным и у меня замирало сердце каждый раз, когда я чувствовала его дыхание на своем затылке и руки ласково перебирающие мои волосы, перекладывающие их вперед, так что теперь кончики его пальцев поглаживали мне шею, вызывая томление во всем теле и желание ощутить на этом месте жаркое касание мужских губ.

— Когда я трогаю тебя, Альшита, по твоей коже рассыпается бархат мурашек.

Да, по мне рассыпались мурашки и не только когда Аднан ко мне прикасался, но и когда он просто находился рядом. И я сама не знала, как назвать все что я испытывала рядом с ним. Потому что никогда раньше ничего подобного со мной не происходило.

— Куда мы едем?

— Любопытство страшный порок…

Шепнул мне на ухо и провел по мочке самым кончиком языка.

— Страшнее блуда?

Тихо спросила я и сильная рука сильно сжала меня за талию, а зубы прикусили кожу на затылке вызывая уже не просто мурашки, а дрожь удовольствия во всем теле.

— Смотря что ты считаешь блудом, маленькая ледяная девочка?

Губы щекочут мне кожу, опаляя дыханием, как кипятком. Тебя и каждое твое прикосновение я считаю блудом, все что я чувствую рядом с тобой — это самый настоящий блуд, все что ты меня заставляешь испытывать, Аднан ибн Кадир. Но я не сказала этого вслух, а лишь прикрыла глаза, словно умирая от удовольствия в его руках.

— Разве позволять мужчине касаться себя везде, целовать и раздевать, если он тебе не муж, не является блудом в твоем мире?

Губы перестали скользить по моей коже, а рука чуть ослабила хватку.

— Конечно считается, но именно поэтому мы покупаем себе рабынь и наложниц из чужого мира, с которыми можно делать что угодно.

— Ты думаешь им приятно то, что вы с ними делаете и им не хочется отмыться от грязных рук, которые их касаются? Думаешь им не хочется умереть от позора, которым вы покрываете их тело и душу? Или у женщин другой веры нет души?

И тут он стиснул меня сразу двумя руками. Так стиснул, что я не смогла сделать вздох и судорожно всхлипнула.

— Считаешь мои прикосновения грязными и оскорбительными, Альшита? Хочешь умереть, но не испачкаться мной?

Прорычал мне в ухо и заставил сердце затрепетать и гулко забиться прямо в горле…Он принял на свой счет. И клянусь Богом, я именно так и считала. Но что-то начало меняться. С каждым днем рядом с ним я становилась другим человеком.

— Хотела…, - выдохнула и накрыла его рука своими руками, запрокидывая голову назад, на его грудь.

— Хоте-ЛА? А сейчас что-то изменилось?

— Да, — выдохом-стоном.

— Что же изменилось сейчас, Альшита?

Втягивает запах моих волос и руки мнут мое тело, а губы скользят по моему плечу, по изгибу чуть ниже шеи, по нежной коже под мочкой уха.

— Мне …хочется…чтоб…ты…прикасался.

Резко схватил меня за лицо и развернул к себе, внимательно всматриваясь в мои глаза. То в один то в другой.

— Почему?

А у меня голова кружится от того что его мягкие, сочные, красные губы так близко и умопомрачительно пахнут кальяном, солью и песком. Жгучей страстью от которой сводит судорогой низ живота.

— Не знаю…потому что ты…ты не такой.

— Какой не такой?

Наклоняется ближе к мои губам, так близко, что почти касается их своими губами.

— Не зверь…

Усмехнулся уголком рта.

— Не боишься меня уже?

Я отрицательно качнула головой чем вызвала его смех и снова это преображение, когда в его глазах появляется совершенно неестественный для него мальчишеский блеск. Сдернул платок с луки седла и скрутив его поднял над моим лицом…

— Закрой глаза, Альшита. Учись доверять своему господину.

Я покорно опустила веки, позволяя ему завязать себе глаза и почувствовала, как он пришпорил лошадь, и мы поскакали намного быстрее, явно взбираясь куда-то вверх. И губы бедуина выцеловывают жгучий рисунок у меня на шее, кусая кожу и заставляя дрожать от сладко-терпкого предвкушения…и в то же время слабого протеста зародившегося где-то внутри при слове «господин». Когда конь наконец-то остановился и объятия бедуина стали горячее, жарче, а поцелуи не просто жгли кожу, а заставляли дрожать всем телом сгорая от едкого желания почувствовать его рот на своих губах. И тот самый протест он становился все сильнее он выедал мне мозг пока не достиг своего апогея и я не содрала повязку с глаз, выпалив:

— Я…хотела бы учиться доверять любимому…а не господину.

Сказала и прикусила губу. Рука араба сжала мое лицо за скулы и дернуло к себе, но глаза я так и не открыла.

— Сняла повязку, но держишь закрытыми глаза. Разве это не покорность?

Отрицательно качнула головой.

— Тогда что это, Альшита?

— Это мое решение сделать так, как ты попросил…а не страх и покорность перед господином.

— Какая же ты строптивая и упрямая девчонка, — выдохнул мне в губы, — с ума меня сводишь.

И набросился на мой рот обрушился на него с такой бешеной страстью, что я невольно громко застонала и вскинув руку обхватила его шею, притягивая к себе. Его губы это нечто невообразимо сумасшедшее, они настолько чувственные и мягкие, они захватывают весь мой рот, вторгаются в него, посасывают мой язык и снова впиваются с дикой силой.

— Любимому, говоришь? — оторвался от моего рта, тяжело дыша и заставляя дрожать от того как его сильные ладони сжимают мое тело, как путаются в моих волосах, удерживая меня за затылок, не давая отстраниться. А я до безумия хочу открыть глаза, но не открываю… Я хочу, чтоб он попросил меня их открыть, чтобы не приказывал мне, не заставлял. Хочу его ласки… я уже знаю какой она бывает.

— Любимому, — повторила, а потом сама прижалась к ним своими губами, нашла их безошибочно подавшись вперед, и он застонал, вздрогнув всем телом, не ожидая моего поцелуя и тут же возвращая мне мою наглость жестоким натиском, кусая мои губы до боли…но эта боль такая невыносимо приятная, что мне хочется закричать от переполняющих меня физических ощущений и диких неизведанных ранее эмоций.

Аднан вдруг снова оторвался от моих губ и погладил мой рот пальцами, повторяя его очертания. Потом заставил меня выпрямиться в седле.

— Открой глаза, Альшита…смотри, что я хотел тебе показать.

Я медленно подняла веки и увидела, что мы поднялись на вершину самого большого бархана и перед нами открывался весь каньон и наслоения всех оттенков песка, резко контрастирующего с синим небом.

— Смотри на горизонт…долго смотри, не моргая…Скоро начнет садиться солнце, и ты увидишь нечто необыкновенное. Если конечно захочешь увидеть.

Я пока ничего не видела, я только слышала, как менялась интонация его голоса на глубокую и проникновенную. И эти перемены в нем не просто завораживали, а сводили меня с ума.

— Когда я был маленьким отец привозил меня сюда вместе с моей матерью. Тогда они были неразлучны. Он везде брал ее с собой.

Я внутренне сжалась, понимая, что сейчас мне говорят то, что вряд ли говорили кому бы то ни было еще.

— Мы жили с мамой именно в этой деревне. Однажды вечером, когда отец не приезжал к нам уже какой день, мама взяла меня за руку и повела сюда. На вершину. После того как я сказал ей, что наш отец плохой и не любит нас поэтому так долго не возвращается обратно, что он наверняка со своими старшими сыновьями и другими женами.