— Меня не могло там быть! Я его не знаю! Не знаюююю! Это ложь…меня не могло там быть. Аднааан! Посмотри внимательно!

А он вдруг остановился и когда развернулся меня оглушило от удара, в глазах потемнело, и я рухнула на колени, меня тут же подхватили под руки, удерживая и не давая сдвинуться с места.

— Лживая, паскудная шлюха! Каждое твое слово было ядовитой вонючей ложью, каждый взгляд отработанная игра! Тебе почти удалось! Почти! Не могло быть, говоришь?

Схватил меня за волосы с такой силой, что я от боли дернулась всем телом, во рту уже давно появился привкус собственной крови и скула саднила от удара, а я чувствовала, как что-то теплое сочиться из носа и стекает по подбородку. Аднан ткнул мне в лицо фото, буквально впечатал меня в нее лицом, а потом оттянул мою голову назад за волосы.

— Смотри, тварь, это не ты? Скажи еще раз, что это не ты!

А у меня от слез и головной боли все перед глазами расплывается…но я все же всмотрелась в фото с разводами моей собственной крови, и тошнота подкатила к горлу с такой силой, что я глухо застонала — на фото были я и Аббас в его машине, как раз, когда сделал мне укол в шею. Я смотрю со снимка задурманеным взглядом, а он сжимает руками мою грудь и облизывает мою шею….на фото кажется, что я получаю от этого невероятное удовольствие. И я больше не могу думать, не могу сказать ни слова…я понимаю, что это конец. Мне никто не поверит. Это действительно я…только человек на фото. Это ведь не Асад. Это не может быть он!

— Узнала, да? Вижу, что узнала!

Еще один удар уже по другой щеке, и я подняла на него глаза полные слез и мольбы.

— Меня выкрали…это не так. Все не…так это не Асад…это Аббас. Он…он девушек отвозит и фотографирует. Это Аббас. Ты слышишь? Прошу тебя, проверь Это же Аббас.

Но меня не только не слышали на меня продолжали смотреть, как на последнюю мразь. И от этого взгляда меня саму начинало трясти, как в жесточайшем приступе лихорадки. Как же быстро мужской взгляд может вознести на пьедестал и так же быстро столкнуть с него прямо в грязь. И я захлебывалась в этой грязи и тянула руки к тому, кто продолжал топить меня под вязкой жидкостью из-за чьих-то козней. Только кто мог ненавидеть меня столь сильно? У меня ведь даже врагов не было никогда тем более здесь, когда я бесправная рабыня.

— Заткнись! Каждое твое слово омерзительно!.. — прорычал мне в лицо по-русски и я зажмурилась, — Мираж был не только недолгим он оказался самым отвратительным из всех, что мне доводилось когда-либо видеть. Изощренная, ядовитая змея. Смертельно опасная дрянь, которой я поверил! Завтра утром тебя казнят, Нас-тя! Забьют камнями, как последнюю конченую шлюху. Какой ты и являешься! Твое тело отвезут к Адасу по кускам. Он хотел получить свою любовницу обратно — он получит, — и добавил по-арабски, — Увести эту суку!

— Аднаааан! Я не была его любовницей…Аднан. Я не знаю никакого Адаса! Пожалуйста! Я умоляю тебя! Поверь мне! Я не знаююю его! Не знаюююю!

От отчаяния я сжимала пальцы и ногти больно впивались мне в кожу. Все. Он больше на меня не смотрел. А я… я даже не знала, что мне теперь делать. От ужаса меня беспощадно тошнило. Почувствовала болезненный удар в спину и поняла, что в меня кинули комья песка. Потом еще и еще. Нет, это не было больно, но меня все равно вскидывало от каждого такого удара. Словно это были те самые камни, которые мне пообещал Аднан и они ранили саму душу, не только тело. Я обернулась туда, откуда летел песок. Это были бедуинские женщины. Они сбились в кучу, Среди них я увидела и совсем молоденьких девушек, а так же Амину. Она не бросала в меня песок, а смотрела глазами наполненными слезами.

А Гульшат дернула ее за плечо и сунула ей в руку комок. Девочка отшвырнула его с сторону и получила от старухи пощечину.

Тетка Амины сделала шаг вперед и схватив еще один комок швырнула мне прямо в лицо. Песок засыпал глаза и попал в рану на губе, заскрипел во рту битым стеклом.

— Грязная шармута! Из-за тебя погибли наши мужья и сыновья! Шлюха Асада! Смерть вонючей шлюхе! Я разобью тебе голову завтра. Я буду той, кто убьет тебя! Слышишь, тварь? Завтра я размозжу тебе череп!

— Уймись, Гульшат! Приговор еще не оглашен. Давай. Пошла отсюда и куриц своих уводи. Раскудахтались здесь. Делом займитесь. Вам работу найти?

Голос Рифата заставил женщину замолчать, он кивнул бедуинам, которые держали меня под руки.

— Что стали? Ждете самосуда? Вам что приказали? Отведите в яму и охраняйте. Чтоб волоска с головы не упало пока сам господин не прикажет. Ясно?

А сам протянул платок и сунул мне в руку. Черные глаза ничего не выражали и смотрели на меня как обычно…но я почему-то почувствовала исходящее от его слов тепло.

— Еще все может измениться. Не теряй надежды. Иногда он милостив. Может останешься в живых…если и правда не виновата.

Но я точно знала, что ко мне Аднан ибн Кадир милостив не будет. Я видела его взгляд. В этом взгляде не осталось ничего человеческого. Завтра утром меня казнят. Я в этом даже не сомневалась. Красивых сказок в жизни не бывает и глупых золушек обычно находят либо в сточной канаве, либо под слоем песка с разбитой головой…если меня вообще когда-нибудь здесь найдут.

Я лежала на каком-то куске картона, который бросили, видимо, уже давно на дно ямы. Здесь воняло сыростью и гнилью. А сама разодранная коробка еще хранила на себе темные пятна, и я с ужасом понимала, что это такое. Здесь держали до меня других приговорённых к смерти, возможно, жестоко избитых. От страха и паники меня бросало то в жар, то в холод. Сильно болела ушибленная скула и разбитая губа. Но я не чувствовала этой боли, точнее она меня не беспокоила, внутри болело намного сильнее. Словно я вдруг воспарила, взмыла к самым вершинам, коснулась кончиками пальцев золотистых нитей-лучей самого солнца, а потом вдруг упала вниз и, свернув шею, обездвиженная, с выпирающими через разодранную кожу, костями смотрю на солнце и понимаю, что нельзя было к нему лететь и тянуть руки. Я слишком никто, чтобы вдруг решить, что могу что-то значить для самого царя долины смерти.

Я обхватила колени руками и смотрела вверх на клочок неба, который мне было видно из ямы. На множество звезд, рассыпанных по черному небосводу, как драгоценные камни по шелку. Почему-то захотелось молиться, но я забыла все молитвы. В голове звучала только колыбельная, которую я пела сестре и которую пела мне в детстве моя мама. Вот я и не увижу тебя, мамочка. Так глупо все, так бессмысленно. Прости, что причинила тебе столько боли своим исчезновением, прости, что заставила плакать и страдать и отец пусть меня простит. Я надеюсь ему не стало хуже после того как я не вернулась. Я бы отдала все на свете, чтобы поговорить с вами хотя бы еще один раз.

Я, наверное, плакала, но сама этого не понимала, чувствовала только, что лицо все мокрое и глаза печет словно в них соль насыпали. Ночью прохлада не наступила и воздух по-прежнему оставался горячим, раскаленным, как кипяток и мне ужасно хотелось пить. Казалось язык от жажды распух, во рту стойко сохранился привкус крови. Снаружи доносились голоса и запах жареного мяса. Жизнь продолжается даже после того, как кого-то приговорили к ужасной смерти.

У меня от голода все свело в желудке и болезненно урчало. Последний раз я ела накануне вечером с Икрамом. Утром было не до этого, а потом свой обед я отдала Амине.

— Альшита!

Чей-то шепот заставил меня встрепенуться и поднять голову вверх. Я невольно улыбнулась сквозь слезы, когда увидела лицо Амины. Она как будто почувствовала, что я подумала о ней. Светлый лучик в беспросветном мраке этого ада.

— Лови.

Девочка швырнула в яму флягу и сверток.

— Молись, Аллах добрый, он поможет тебе.

Вряд ли…ведь он не помог ни ее сестре, ни ее несчастной матери, ни самой Амине не поможет. Но девочке я этого не сказала. Я кивнула и прошептала «спасибо», говорить с рассеченной губой оказалось невероятно больно.

— Я тоже буду молиться за тебя. Я верю, что человек с таким добрым сердцем не может быть плохим. А если ты хорошая…тебя обязательно пощадят.

Я попыталась ей улыбнуться и в эту секунду она встрепенулась и тут же ее головка исчезла, послышались удаляющиеся легкие шаги, а затем голоса.

— Тебе сказали ее не трогать? Рифат узнает — у нас будут проблемы.

— Так ее все равно казнят на рассвете. А у меня на нее стоит с первого дня как увидел. Трахнем сучку никто не узнает. Такому добру чего пропадать?

— Я за нее головой отвечаю. Хочешь, как Максуд остаться без рук или вообще без члена?

— Ну тогда русская сучка была совсем на другом счету у господина, а сейчас она просто шармута Асадовская. Давай! Тяни ее наверх.

— Вот жеж…Хочется ж. У меня таких красивых сроду не было. Так! Спускайся к ней вниз. А я постою, чтоб никто не увидел. Потом ты посмотришь.

Я вскочила на ноги и прижалась спиной к песчаной стене, тяжело дыша и ища глазами, чем можно обороняться. На этот раз мне никто не поможет, и никто не придет в эту яму спасать грязную асадовскую шлюху.

Бедуинский солдат спрыгнул вниз и сделал шаг ко мне. От него воняло потом и тошнотворным фруктовым дымом видимо от кальяна. Он даже не стал что-то говорить, набросился на меня и тут же разодрал до пояса джалабею. Я хотела закричать, но мне закрыли рот ладонью, а потом сдавили горло так сильно, что я захрипела.

— Не смей орать, сука, иначе я задушу тебя.

— Эй! Черт! Вылезай наверх! Быстро! Сюда идут!

Но он озверел от похоти и давил меня к стене, сжимая горло ладонью все сильнее и сильнее, а я даже не сопротивлялась. Я хотела, чтоб он меня удушил. Сдохнуть прямо сейчас и избежать жуткой участи бить забитой камнями. Наверное, нет смерти позорнее и страшнее. И вдруг услышала голос Аднана. Я не могла разобрать, что именно он говорил. Стискивающие мое горло руки, разжались. Я смотрела в пустоту застывшим взглядом, пытаясь отдышаться. Когда меня вытащили наружу я прикрылась руками, глядя в песок. Я не хотела на него смотреть. Не хотела видеть ненависть в его глазах. Но все же подняла глаза и задохнулась от этой бездны мрака в расширенных зрачках. Жуткий взгляд полный похоти и в то же время презрения. Он обещал мне невыносимые пытки и смерть медленную и страшную.