Я кивнула и опустила взгляд. Гжегож тяжело вздохнул.

– Ева, Ева, Ева…Что же мы с тобой будем делать…

– Отдайте телефон.

– Телефон? Да, ты получишь его. Но связь здесь не ловит, интернета тоже нет. Тебе не удастся выйти в сеть или позвонить кому-нибудь.

– Я что, в тюрьме? Маму хоть я буду видеть?

– Да, суббота и воскресенье у нас дня для посещений.

– Отлично. Как в тюрьме…

– Ева, не паникуй. Ты снова начинаешь волноваться, злиться, раздражаться. Если ты опять вспыхнешь, попытка суицида может произойти снова.

Я вдруг задумалась.

– Доктор! Каждый раз, меня что-то злило, огорчало, загружало. Это был эмоциональный всплеск! И на этом всплеске мне не было страшно умереть…Иногда эти эмоции я подавляла, не высказывала ничего, молчала. Но внутри ведь они всё равно были…

– Вот, на один вопрос мы нашли ответ. Я дам тебе одну книгу. В ней много отдаётся теме смерти и тому, как мы выглядим после неё. Что происходит с нашим телом, много гипотез и том, что происходит с нашим разумом. Там есть сноски со статьями людей, которые пережили клиническую смерть, летаргический сон, кому. Полистай. Я не заставляю тебя читать каждое слово.

Он протянул мне книгу в рваной обложке, несколько раз заклеенную скотчем. Автор-Роберт Левановски.

– Это книга вашего отца?

Доктор кивнул.

– Только не думай, что я рекламирую его. Это действительно полезный научный труд.

– Доктор…Как ваш отец?

– Хорошо. Он всё ещё узнаёт меня. И говорит весьма неплохо.

Я взяла книгу и прижала к себе. Доктор отдал дорогую для его сердца книгу…Он несколько раз поправлял её обложку, чтобы она в конец не разорвалась, а значит она ценна для него. С этими мыслями я вышла из кабинета и пошла к Якубу. Он всё ещё сидел на скамейке, но теперь выпускал стройные кольца дыма. Иногда они были идеально ровными, но некоторые кривились, а то и вовсе не получались. Я стояла в дверях минуты две – три. Я не могла отвести взгляда от его задумчивого лица с закрытыми глазами. Хорошо, что он не заметил как я вошла. Я могу спокойно полюбоваться им. Я подумала, что будет с ним, если я умру…Ничего. А со мной? Нужно прочесть книгу. Вдруг моя душа будет вечно летать в этих землях, и я увижу страшное горе от потери, или полное равнодушие тех, кого я когда-то боготворила…Я не знаю, что чувствовал бы Якуб после моей смерти, но я знала, что бы чувствовала я, если бы умер Якуб. Я бы тоже умерла. Мне было бы больно, невыносимо больно, и я бы умерла от этой боли, а ещё от глубокой, бесконечной тоски. Потому что я…

– Чего ты там ждёшь? Приглашение нужно?

О нет, он всё это время знал, что я тут. Его лицо растянулось в беззаботной улыбке, такой прекрасной, что я невольно улыбнулась и сама. Он продолжал сидеть с закрытыми глазами, и похлопал по скамейке, приглашая меня присесть рядом. Я подошла и увидела его губы. Внезапно мне захотелось их поцеловать, но я никогда не целовала парней…Якуб внезапно открыл глаза. Я присела на скамейку, в страхе издать какой-нибудь лишний звук.

– Что это?

– Доктор дал мне. Здесь написано что происходит с человеком после смерти.

– Миленько.

– Гжегож сказал, в выходные дни для посещений. К тебе приедет кто-нибудь?

– У меня никого нет, ко мне никто не приедет. Скажу тебе больше-здесь ни к кому никто не приезжает. Если человек попал сюда, то это до конца его дней. А сколько будет этих дней решает сам человек.

– Ко мне приедет мама. Это не заденет остальных?

– Заденет? Скорее, это введёт их в замешательство. У кого-то это вызовет печальные воспоминания, но это пройдёт. Через пару дней все забудут. Но на твоём месте я бы не был так уверен в приезде твоей матери…

– Ты хочешь сказать, я не нужна ей? Хочешь сказать, отдав меня сюда, она таким образом избавилась от меня?

– Да. Это детдом для взрослых, или типа того. Только лимита здесь нет. В обычных детдомах в восемнадцать тебя отпускают к чертям на все четыре стороны, а тут ты живёшь сколько можешь прожить. Закуришь?

– Нет!

Я вспыхнула снова. Держи себя в руках, Ева, тебе ни к чему эмоциональный всплеск. А если меня доводят, что делать? Я не могу сдерживаться, когда задевают за живое.

– Прости, я возвращаюсь к себе в комнату.

– Хорошо, я провожу те…

– Не стоит.

Я выбежала из сада и поднялась на верх. На лестнице я столкнулась с девушкой.

– Ах, извини! Ты, кажется, Ева?

– Да.

Это столкновение и внезапное знакомство вернуло меня на землю и я даже немного успокоилась.

– Я Адриана.

– Привет, Адриана. Красивое имя.

Я улыбнулась девушке.

– Ты идёшь на верх? А не хочешь в музыкальную комнату? Я иду играть на пианино. Послушаешь?

Пианино? Превосходно! Это то, что мне сейчас нужно. Я передумала идти в комнату и пошла вместе с новой знакомой. Мы зашли в просторную залу, что была на первом этаже. Никого не было.

– Сейчас я начну играть, и все сбегутся чтобы послушать. Здесь любят и ценят музыку. Иногда, наш доктор Гжегож приезжает только ради того, что бы послушать как я играю.

Адриана прошла за фортепиано, но играть не начинала, что-то смущало её. Я огляделась по сторонам. Изысканный вкус у того, кто обставлял эту комнату. Тёмно-бардовые ночные занавески на огромных окнах, точно в девятнадцатом веке в бальном зале какого-нибудь английского замка. Камин, в котором лежала большая куча золы. Здесь бывали редко, и камин служил так же – не часто. На каминной полке стояли бронзовые статуэтки. Дама в шляпе, парочка влюбленных, и стройная балерина, изображающая па. Голубая ваза в японском стиле, с засохшими, но всё ещё привлекательными цветами. В углу стоял большой кожаный диван с ярко алой бархатной накидкой. На потолке красовалась громоздкая люстра, в стиле того же девятнадцатого века. Это было похоже на комнату из прошлого, или какой-то портал для возврата к былым временам. Адриана ерзала на стуле. Она была одета в длинное платье, открывавшее её спину, а спереди золотыми пуговицами был расшит корсет, завязывающийся над грудью. Платье было лёгкое, воздушное, но такое элегантное. Волосы были высоко уложены. Слишком аккуратно – ни торчало ни одной волосинки. Адриана у пианино отлично вписывалась в интерьер, создавая неповторимую атмосферу. Вдруг девушка резко повернулась ко мне.

– Почему ты попала сюда?

Наш разговор продолжался в течении минут двадцать – тридцать. Она рассказала мне о себе. Булимия у неё была уже четыре года. Началась она после анорексии, которая началась после того, как учитель физ-ры поставил ей двойку, сказав, что если так продолжится, она не пропихнёт свою жирную задницу в двери спортзала, и вообще в двери школы, и её вышвырнут, как прогульщицу. Но она не прогуливала, никогда. У неё были отличные отметки. Кроме физ-ры. Там были двойки. Она была одной из лучших учениц школы, мать и отец гордились её первыми местами на олимпиадах, как школьных, так и городских. У неё было много похвальных листов, грамот. Но учителю физ-ры было плевать. И не потому, что Адриане было тяжело с весом прыгать через козлов и коней, или забираться по канатам, а потому что этому уроду нравились стройные попки её сверстниц. Ада весила не сто пятьдесят, ни двести килограмм, а всего восемьдесят пять. После того, как она переболела анорексией, её вес остановился на сорок одном килограмме. Она была не высокого роста, но маленький вес был заметен, хоть тощей она и не выглядела. Не зная её истории, я бы никогда не с казала, что она больна. Она было стройна, не дурна внешностью. А улыбка у неё светилась добром, хоть и глаза часто были, напротив, печальны. Здесь она уже год. Был её девятнадцатый день рождения и тритий год булимии. Родители пригласили её близких друзей, родственников. Была тихая дружелюбная компания и обилие изысканных блюд и сладостей на столе. Адриана обещала себе держаться в этот вечер, и все шесть часов празднования боролась с желанием смести всё со стола прямо себе в рот. В пол одиннадцатого вечера, когда все разошлись, она помогла родителям убрать со стола. Мама сидела в зале, читала книгу. Отец ушёл спать. Адриана долго сидела у себя в комнате, борясь с желанием пойти на кухню.

Стоит передать то, что Адриана рассказала о своих родителях.

Их семья была весьма богатой. Они никогда не скупились ни на что. Дом был дорого и уютно обставлен. На своих встречах по работе они говорили исключительно о работе, но если случалось завести разговор о детях, они тут же рассказывали о своей дочери. Они восхваляли её заслуги и достижения, были преисполнены гордости за неё. Если Адриане случалось получить не удовлетворяющую их отметку, они тут же набрасывались на неё и заставляли зубрить каждый учебник, каждый листик учебных пособий, проходить сотни тестов в интернете. И пока они не станут довольны результатом, ей не позволялось выходить на улицу к друзьям. Она много времени проводила в закрытой душной комнате, заедая злость и обиду на родителей. Потом всё проходило, и она уверяла себя, что родители хотят ей только добра, и что если бы она не слушала их, то училась бы в каком-нибудь задрипанном колледже, а не в Санкт-Петербургском политехническом университете. Но не замечая того, булимия её сопровождала по жизни. И вот, в свой девятнадцатый день рождения, в пол первого ночи, она пошла на кухню и набрала себе кучу еды. Она закрылась в ванной и стала рассматривать пищу. Несколько салатов, бутерброды с красной рыбой и красной икрой. Тушёная курочка с золотистой корочкой. Тарталетки с креветками. Ассорти из море продуктов. Её любимое тирамису и эклеры с шоколадным кремом. Она ела всё, что попадало под руку. Она могла салат заесть эклером, а наверх – бутерброд с рыбой в прикуску с тирамису и тарталеткой. Она хватала руками салат и запихивала его себе в рот. Она ела до тех пор, пока живот не начинало распирать, а после этого засовывала два пальца себе в рот, и всё съеденное оказывалось в ванной. Она возвращалась к еде. Снова набивала живот и снова вызывала рвоту. Из носа, из-за напряжения, у неё пошла кровь, но она не сдавалась. Ей нужно было очистить желудок до последнего, так, чтобы во рту стало горько, от выходящей желчи. Два пальца уже не помогали, и она запихнула три. Она закашлялась, когда из желудка, кроме слизи ничего не могло уже выйти. Дверь в ванную открылась. Она забыла её закрыть за собой. Мама увидела отвратительное зрелище.