Только бы не вспоминать ничего больше. Об этом я сейчас судорожно молюсь. Каждый раз, когда он ко мне так приближается — вытаскивает из забытия воспоминания.

Но, к сожалению, я чувствую, будто мое сознание падает в темную пропасть, как это уже случалось. Я барахтаюсь в этой темноте, мысленно вопя «нет, нет, нет!». Закрываясь, не позволяя впускать все это в мои мысли.

Помогает. Это заканчивается. Но я все равно успеваю унести с собой самое ужасное: то, что я тогда чувствовала. Как я себя ощущала. Как кукла в руках чудовища. Которыми он меня сжимал. Трогал. Везде, вообще везде, там, где я никому не позволяла прикасаться. Грубо сминал, пробовал, изучал, и все тело сводило от этого. Каждый нерв и каждую мышцу.

— Нет, — вырывается у меня со всхлипом, потому что я снова чувствую все это. Настолько сильно эти ощущения на меня обрушиваются, что я судорожно свожу бедра, лишь бы не сойти окончательно с ума.

Садаев скользит по мне взглядом. Он замечает то, что я делаю.

— Ну раз нельзя, — усмехается он, и переворачивает меня на живот. Я упираюсь лицом в постель, вдыхая тот-самый-запах, его запах, и мне хочется кричать от бессилия. Какого черта у меня такие ужасные откаты? Это все из-за той дряни в напитке? Я просто схожу с ума.

— Не надо, — снова бормочу я. Даже не могу сопротивляться, когда Рустам поднимает мои бедра, поставив в унизительную позу. В которой он может рассмотреть вообще все. Я опять произношу тихо «не трогай меня», хотя, агонизирующее тело наоборот умоляет сделать с ним что-то очень грязное. Повторить. То, что уже было.

— Я тебя трахну, принцесска, — сообщает мне спокойно Садаев, — однажды. Не сейчас.

— Тогда зачем… — выдыхаю я. Договорить сил не остается. Он проводит ребром ладони мне между ног, и я, застонав к своему стыду, сгребаю руками простынь и зажмуриваюсь. Я животное. Глупое и течное животное! Ненавижу себя и его.

— Ненавижу тебя, скотина, — я уже бормочу это вслух, — убийца. Отпусти моего брата и не трогай… меня… сволочь.

— Слушай, замолкни, — Садаев останавливается пальцами где-то возле странно чувствительной точки и нажимает на нее, а я едва сдерживаю вскрик, — твой брат нормально жрет и спит. Его никто не трогает. Выйти он не может никуда. Нихрена с ним не случится. Теперь согласишься, чтобы я вогнал в тебя член, принцесска?

— Пошел ты, — почти что плачу я. Манипулятор. Понимает, что мое беспокойство может стать моим тормозом, и пытается его убрать. Издевается. Прикасается так же, как и в воспоминаниях. Проводит ладонью по заднице и сжимает ее. Шлепает, и я вздрагиваю. И снова начинает эти пытки, изучая меня. А я чертов водопад. Улитка фигова. Вся мокрая. Там, где он трогает — комок нервов. Не знала, что где-то я настолько чувствительная. До темноты в глазах.

Я слышу шорох ткани и ногтями сжимаю простынь так сильно, что едва не ломаю их. Он же обещал не трогать меня. Он что, снимает штаны?

Садаев убирает руку и между ног упирается что-то большое и горячее. Могу угадать, что конкретно.

— Ты обещал… — всхлипом вырывается из моего рта. Небо и губы пересыхают. Конечно, мокро у меня сейчас только в одном месте. Где это животное проводит своим членом, с нажимом, что он едва не проникает в меня. Но не поместится. Я чувствую, что им он меня точно убьет, если вгонит внутрь.

Зато нервы в узел скручиваются, и та темная часть из воспоминаний желает, чтобы он это сделал. Неумолимо. Заполнил, растянул и, наконец, усмирил во мне это сумасшествие. Но он продолжает мучить меня, пока я не подаюсь бедрами назад. Навстречу. Ненавижу себя за это, но ничего не могу поделать. Мой разум и мое тело вообще не слушают друг друга.

В этот момент Садаев шлепает меня по ягодице и отпускает. Прекращает дразнить.

— Я же обещал тебе персональный ад, принцесска, — хрипло смеется Рустам. Он толкает меня в бедро, и я падаю на бок. Переворачиваюсь на спину, подтягиваю одеяло и испуганно смотрю на этого гада. Он уже натянул штаны. Слава богу, я не увижу то, что было во мне месяц назад. Не хочу. Мне кажется, я буду орать от ужаса.

— Что?…

— Лежи теперь и теки, — с усмешкой произносит он, и падает рядом, снова подкладывая руку за голову, — раз тебе нельзя. Было б можно — тоже не тронул бы. Пока ртом прощение не выпросишь за свои выкрутасы.

Он закрывает глаза, и оставляет меня в том самом персональном аду, который обещал. Хотя, я думала, что он будет издеваться надо мной физически и морально, но теперь… не знаю даже, что хуже.

Я еще долго лежу, потрясенно глядя за окно, пока там, где он прикасался, горит кожа, а между ног все сводит, доводя меня до полного сумасшествия.

Эпизод 26

Меня выключает, когда первые лучи солнца начинают прокрадываться в комнату. Тогда я забываю, что за моей спиной спит монстр из кошмаров. Тело просто решает перезагрузиться от усталости.

Просыпаюсь я первой, от того, что мне ужасно жарко и нечем дышать. Спросонья пытаюсь перевернуться, но стоит мне пошевелиться, как будто стальные тиски сжимают меня, расплющивая все внутренние органы. Я пораженно выдыхаю, и открываю глаза.

Я умудрилась уснуть с этим животным. И он сейчас меня обнимает. Точнее, держит, как хищник жертву, чтобы не смогла сбежать. Влажная от пота кожа спины липнет к его коже, а в мою поясницу упирается твердый бугор. И это самое жуткое ощущение, которое я испытывала за последнее время.

— Боже, — вырывается у меня, и я пытаюсь сбросить с себя руку. Бесполезно. Она будто тонну весит, — Рустам, отпусти меня!

Дыхание за спиной меняется. Я чувствую, как эта зверюга просыпается: как после сна напрягает, разминая, мышцы. Они наливаются силой и скручиваются в стальные узлы. Ладонь скользит по моему животу, и я наблюдаю растерянно за ней, удивляясь, насколько же огромный между нами контраст. Садаев будто год загорал где-нибудь в Испании, и на его фоне я смотрюсь, как альбинос.

— Твою мать, — рычит внезапно Рустам, отпуская меня и переворачиваясь, судя по шороху, — вали из моей постели, принцесска. Пока не поздно.

Мне не нужно повторять приказ — я скатываюсь с кровати на пол и подбираю полотенце, прикрываясь им.

— Вызвать тебе проститутку? — предлагаю я, глядя, как оттопыриваются его штаны в районе пояса. Я с каждым разом все меньше и меньше верю, что мы переспали месяц назад. Это просто невероятно. Он не мог это в меня запихнуть.

Садаев открывает глаза. После сна они у него пронзительно холодного, черного цвета.

— Умнее не придумала что ляпнуть? Приготовь что-нибудь пожрать лучше. Должна быть с тебя хоть какая-то польза.

«Ты охренел» — мелькает в голове возмущенное. Возмущение темной волной восстает и в душе, но я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не закричать на это озабоченное животное, которое сейчас видит во мне бесполезное существо, пригодное только для того, чтобы стать кухаркой.

— Я плохо готовлю. Прости.

— Тогда закажи еду.

Я завязываю полотенце в узел на груди, чтобы оно держалось, и встаю с пола.

— Просто ты пытаешься от меня избавиться, — констатирую я, — чтобы передернуть без свидетелей.

— Ты не поняла? Я сейчас тобой передерну, принцесска. Всеми отверстиями, если не свалишь, — произносит Садаев, поднимаясь, а я в мгновение выметаюсь за дверь.

Скотина тестостероновая.

По дороге я захожу в ванную и достаю из сушилки свои вещи. Одеваюсь я, с грустью глядя на водолазку, которая смотрится на мне слишком глупо, потому что слишком уж огромная. Потом вытаскиваю из стопочки возле стиральной машины белую футболку и переодеваюсь в нее. Она тоже огромная, но хотя бы смотрится приличнее. Как модный нынче «оверсайз».

Кормить Рустама мне не хочется. Я бы с удовольствием подсыпала бы ему толченое стекло или цианистый калий в омлет. Но цианистого калия на кухне у него нет — в этом я уже убедилась, а стекло боюсь, он сразу заметит и заставит уже меня сожрать свой завтрак.

И что я могу ему приготовить? Опять омлет? Яичницу? Вареные яйца? Я не буду стараться сытно, разнообразно и вкусно накормить этого садиста, но стоит мне открыть холодильник, а потом и лоток для яиц, как я печально констатирую, что омлет отменяется — яйца закончились. Придется немного напрячься.

Черт с тобой, животное. Будешь жрать оладушки.

Пока я готовлю, мысли то и дело возвращаются к брату. Утро вечера мудренее — правду говорят. Теперь понимаю, почему — сегодняшним солнечным утром с моего разума спадает пелена тревоги и паники. Я замечаю вещи, которым раньше не придавала значения.

Мир ведь знал, что отец убил брата Садаева. Наш папочка раньше не сильно любил трепаться о работе, думаю, и сейчас он не особо изменяет своим привычкам. Значит, он начал уже посвящать единственного наследника в свои темные делишки. Насколько уже втянулся тогда мой брат? Смогу ли я вообще выпросить у Рустама помилование для него? Если он узнает, что Мирослав каким-то образом принимал участие в ликвидации его брата — то это исключено. Мне кажется, что он и меня не пощадит. Может только детей отберет, когда рожу, а потом пустит на корм рыбам.

— Это что? — раздается за спиной голос Садаева, и я, вздрогнув, роняю сковородку на стол. Подкрался, как черт, — ты, чудовище… я же сказал заказать еду?

— Я не знаю, где заказывать, — сквозь зубы шиплю я, засовывая обожженный палец в рот.

— Дочка нефтяного магната не знает, где заказать пожрать? — Рустам обходит меня и берет один из оладушков, откусывая его сразу наполовину. Блин, даже тесто он рвет зубами, как зверюга, — и готовишь больно хорошо для мажорки. Но я такое не жру.

— На правильном питании? — фыркаю я, разворачиваясь. Рустам, бросив в мою сторону взгляд, игнорирует вопрос. Он открывает холодильник, а я смотрю, как бугрятся мышцы на его спине и руках. Да, такой рельеф вряд ли с оладушек нарастить можно.