— Да, цыпа. Прямо вон в тех бараках. Не гони, а? Если б мне пришлось тут жить, работая на Рустама — я предпочел бы мотать дальше срок, а не напрягать булки ради такой херни.

Я замираю, взявшись за ручку двери.

— Так ты не все отсидел? У тебя условно-досрочное? За хорошее поведение или… как вообще? — тихо интересуюсь я. Может, его оправдали? Раз он сейчас гуляет… может быть, я зря считаю его полным мерзавцем и уродом? Возможно ведь, что всплыла ошибка в его деле? Бывает такое.

Маньяк молча глушит машину, выходит из нее, а потом открывает дверь с моей стороны. Он загораживает собой весь солнечный свет, отчего кажется, что надо мной стоит жуткий, черный монстр из кошмаров.

— Какое, нахрен, условно-досрочное, цыпа? У меня пожизненное.

Мои глаза едва не выпрыгивают на мелкую россыпь камней возле машины — настолько сильно я их таращу. Дьявол, пожизненное! Мне даже от шока кажется, что стрекотание кузнечиков вокруг становится совсем оглушительным.

«Тогда какого черта ты сейчас на свободе шляешься, раз у тебя пожизненное?» — мелькает у меня в мыслях, и, видимо, на лице тоже, потому что маньяк криво усмехается.

— Каникулы, цып. Лето почти же на дворе.

— Не гони, — бормочу я, повторяя его слова. Он подает мне руку, и мне приходится схватиться за грубую и жилистую ладонь. От этого маленькие мерзкие мурашки поднимаются по руке до самого плеча. Садаев совсем поехал крышей — держать такого человека в качестве своего цепного пса. И еще поручать ему беременную меня.

Я вылезаю из машины на раскаленный асфальт. Чувствую жар через тонкие подошвы обуви. Пытаюсь вырвать руку, но маньяк какого-то черта ее не отпускает, только сильнее сжимает в ответ.

— Цып, ты меня боишься? — интересуется он, а я шумно выдыхаю. Меня сейчас вытошнит той мерзостью, которую я представила. Боюсь? До дрожи. Перевожу медленно взгляд на руку, которая меня держит и думаю, что десять лет назад она причинила боль невинным людям.

Это существо уже не человек. Что-то другое. Ненормальное.

— Сколько лет было тем девочкам, которых ты убил? — холодно спрашиваю я, поднимая на маньяка взгляд. Хочется закричать, чтобы он отпустил меня, убрал свои грязные руки и держал их при себе, но вряд ли я рискну злить этого гада.

Веселье из глаз маньяка пропадает. Словно кто-то стер с него все нормальные эмоции. Остается опять то самое черное и мрачное болото.

— Им было меньше, чем тебе, — произносит он коротко. Я кривлю губы в усмешке и рывком выдираю руку, отряхивая ее об джинсы.

— Не прикасайся ко мне никогда, — выплевываю это в душный и пыльный воздух, а потом разворачиваюсь и ухожу.

Получается, что он бежал из тюрьмы. Тогда я точно его сдам. Как будет возможность. С потрохами сдам, если попаду однажды в полицию. Запомню на всю жизнь, что убийцы иногда бывают очень милыми и местами даже галантными людьми.

Последние слова про прикосновения я произнесла на нервах, не сумев сдержать чувство отвращения. Не знаю, насколько я умудрилась задеть маньяка. Но сейчас, взяв себя в руки, я думаю, что зря это сделала и остается только надеяться, что ему плевать на слова какой-то левой девчонки.

Когда он подходит ко мне со спины, пока я безуспешно дергаю на себя железную ручку чтобы зайти в подъезд, открывает «таблеткой» дверь и пропускает меня вперед, я на секунду пересекаюсь с ним взглядом. С колючим и холодным выражением глаз. В этот момент я понимаю — нет, ему не плевать. У меня получилось его взбесить.

— Вперед, — кивает он на темный коридор за дверью, в котором пахнет, как в поликлинике. Старым линолеумом, краской и спиртом. Мои ноги от этого слабеют. Превращаются в два ватных столба. Я замираю и не могу сдвинуться с места, растерянно глядя в эту полутьму.

— Зачем мы сюда пришли? — тихо спрашиваю я, потому что в голову лезут совсем паршивые мысли. О криминальных абортах и подпольных медицинских центрах. Мне даже кажется, что вдалеке я слышу звон инструментов в железном лотке.

— Зайди и увидишь. Долго будешь торчать на входе?

— Нет, — мотаю я головой. Чувствую, как он меня толкает легко в спину, и, не удержавшись, перешагиваю через порог. Словно удар плетью, меня обжигает дикая паника. Я резко отстраняюсь в сторону, врезаюсь плечом во что-то твердое и пытаюсь пронырнуть между маньяком и косяком двери обратно, на солнечный свет. Рука, которая ударяет в стену, обламывает весь мой побег.

— Слыш, цыпа, тебе гормоны в голову ударили? — мужчина буквально зажимает меня в углу, чтобы я не сбежала, а у меня начинается истерика.

— Не делай этого. Пожалуйста, — шепчу я, пока слезы жгут мне глаза, и зеленые стены, с которых уже осыпается штукатурка, расплываются. Как я смогу бежать в таком состоянии и бороться? Я тру глаза ладонью, пытаюсь проморгаться.

— Цыпа…

— Я сделаю все, что ты захочешь, — я в отчаянии умоляю, поднимая на маньяка взгляд. Сейчас я готова проглотить всю ненависть и отвращение. Сделать все, что он скажет, лишь бы только выйти отсюда, — скажи Рустаму, что избавился от меня. Я исчезну и убегу в другой город. Или даже в страну. Я и так вас боюсь. Глупо будет потом возвращаться и что-то требовать с Садаева. Пожалуйста, только не делай мне аборт.

— Бляха, — маньяк внезапно усмехается, а потом прикрывает глаза, начиная тихо ржать куда-то в сторону. Он как-то растерянно запускает пальцы себе в волосы, приглаживая их и поворачивается обратно ко мне, — ты дурная? Это криминалистическая лаба. Алё, цыпа? Глотай давай слезы и сморкайся в кулак. Ты мне уже второй раз обещаешь, все, что угодно. Не будь ты беременна от Садаева — я б уже десять раз с тебя бы спросил.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он выпрямляется, убрав руку. Потом неожиданно натягивает рукав на кисть и, сжав мне плечо, грубыми движениями вытирает мое заплаканное лицо. И под носом проводит, отчего я офигевше дергаюсь.

— Ты что творишь? — пищу я, а он хмыкает.

— Выглядишь, как сопливая малолетка. Привожу в надлежащий вид. Если тебя решат почистить или прикопать — ты об этом узнаешь. Так что давай ты не будешь дергаться и нормально доносишь детей, ок?

— Ок, — выдыхаю я. Мандраж уходит так же быстро, как и начался.

— Давай двигай ногами, маленькая истеричка. Я бы погладил тебя и пожалел, но ты сама сказала, чтобы я к тебе не прикасался.

Как в тумане я разворачиваюсь и топаю дальше по коридору. Туда, где становится все светлее и светлее. Иду и думаю, что у меня в который раз уже трещат по швам привычные шаблоны, где убийцы должны быть мерзкими и грубыми людьми, а не вытирать тебе сопливый нос своим рукавом. Это вообще уже ни в какие ворота.

— Зачем ты меня сюда привел? — выдавливаю я, потому что мне надо поговорить, чтобы я окончательно успокоилась. Стресс был слишком сильным. Мне нельзя волноваться же.

— Мне тебя отвезти домой и запереть? — иронично интересуется маньяк, — ты беременная цыпа, тебе полезно дышать свежим воздухом. А у меня дела.

Я принюхиваюсь еще раз к пыли и запаху краски, но молчу. Как же. Свежий воздух.

Маньяк заворачивает в одну из открытых дверей, схватив меня за руку. Я захожу следом за ним в светлое помещение, в котором стоит куча странных аппаратов, как в той клинике, где мне делали сегодня тест ДНК. Я рассматриваю растерянно их и только потом замечаю, что мы с маньяком тут, вообще-то, не одни.

— Ты совсем крышей поехал? — к нам подходит мужчина в белой рубашке и указывает на меня раскрытой ладонью. Маньяк хмыкает, обмениваясь с ним рукопожатиями.

— Расслабься. Это Садаевский киндер с сюрпризом.

«Мудак» — думаю я. Так унизительно меня еще не называли. Брови мужчины лезут на лоб и он удивленно смотрит на меня.

— Его дочь?..

— Ты долбанулся? Какая нахрен дочь? Баба его беременная. Что там с экспертизой?

— А, — выдыхает мужчина, будто позабыв обо мне, и, развернувшись, идет к столу, на котором творится форменный бардак. Отшвыривает какие-то пакеты, потом разгребает файлы с листами, замирает, что-то читая, и берет папку, протягивая ее маньяку, — на. Там результаты.

— Ага, спасибо, — кивает маньяк, забирая папку, и неожиданно подталкивает меня вперед, — сними-ка с этой цыпы отпечатки. И ДНК собери. Может пригодиться.

Поймав мой ошалелый взгляд, он криво улыбается.

— Цыпа, я тебе доверяю. Вряд ли мы найдем твои отпечатки где-нибудь в хате брата Рустама, но верить фактам проще, чем словам. Извиняй.

— Да пожалуйста, — шепчу я, делая шаг к мужчине в белой рубашке. Он пожимает плечами и достает какие-то тюбики из шкафа. Я тихо вздыхаю. Только из-за того, что все молчат, этот вздох кажется наоборот громким и подозрительным. Словно я чего-то боюсь.

Надеюсь, судьба не ударит меня мордой об стол в очередной раз и мои отпечатки каким-то невероятным образом не окажутся на пачке с молоком в холодильнике брата Рустама, только лишь из-за того, что я эту пачку когда-то полапала в супермаркете, так и не купив.

С меня снимают отпечатки, помазав руки краской, и аккуратно водят палочкой во рту, пока я глупо смотрю в потолок, чувствуя себя, как на приеме у доктора.

— Всё, — бормочет мужчина, убирая мой биоматериал, — еще что-нибудь надо?

— Нет, — отвечает маньяк, — пока всё. Бывай.

— И тебе хорошего дня.

Когда мы покидаем лабораторию и снова окунаемся в жаркий и душный воздух, согретый солнцем, меня неожиданно прорывает.

— Я надеюсь, в этой лаборатории нет людей, которые любят подделывать результаты экспертизы? — интересуюсь я, пока маньяк достает пачку сигарет из кармана, щелчком выбивает одну и кивает мне в сторону. Мол, отойди. Я отступаю на несколько шагов назад, продолжив, — и что будет, если мои отпечатки случайно где-то найдутся? Садаев меня утопит или, все-таки, дождется, пока я рожу и у меня будет время как-то доказать свою непричастность?