Вымывшись и переодевшись в простые шортики и футболку, я растягиваюсь на своей кровати, наслаждаясь ничегонеделанием. Ничего не хочется — мозг перегружен информацией, поэтому я не включаю телевизор и не лезу в сумку за журналом.

Что-то как-то тихо. Мой взгляд падает на ридиоприёмник, и я кручу колёсико. Не густо... В основном из динамика слышится неразборчивая речь пополам с шипением. Наконец мне удаётся поймать волну с приятной расслабляющей музыкой, соответствующей моему настроению.

— В эфире радио "Сказка" для сказочного вечера, романтический час на волнах нашей радиостанции. Целый вечер только музыка нежности и приятных грёз...

На фоне слов играет мелодия из советского кинофильма "Мой ласковый и нежный зверь". Затем её сменяет "Secret Garden" и что-то из репертуара Клайдермана. "Ромео и Джульетта"?

Под пронзительные нежные мелодии меня вдруг охватывает какая-то истома. Я помню, будучи ещё школьницей, любила слушать инструменталку, воображая её саундтреком к фильмам, где я — главная героиня... Сюжеты всегда были захватывающими.

Нравится ли мне сейчас сюжет моей собственной жизни? Пожалуй, да. Может быть, я иногда слишком рационально ко всему подхожу, много планирую и, чем старше становлюсь, тем более придирчиво выбираю мужчин. Я вспоминаю свою подпись под "чудотворной" картиной — "Найти настоящую любовь". Может, я вообще влюбляться разучилась?

Какой же прекрасный спокойный вечер. Как здорово — лежать вот так, слушать музыку, и никаких телефонных звонков...

Телефон!

Чёрт, я же его у Эдика так и не забрала. Придётся идти к нему, и я судорожно вспоминаю номер его комнаты. Вот ведь я растяпа, как это — чтоб мне никто не звонил, размечталась!

Я снова влезаю в свои джинсы, рывком распахиваю дверь, и неожиданно вижу перед собой Эдика, потирающего лоб. Кажется, я только что долбанула ему дверью по голове. В руках он держит мою мобилку.

— Ой, прости! — я практически втаскиваю его в номер. — Давай холодного приложу.

Он садится на стул, а я прикладываю к его лбу намоченный ледяной водой платок.

— Я вот тут как раз за телефоном идти собралась, а ты тут как тут, — я мельком бросаю взгляд на экран — пара сообщений, и чёрт с ними. Если б было что-то срочное, позвонили бы. Бедный Эдик, как это я ухитрилась его так пристукнуть. А ещё сидит с таким видом, как будто я ему не к ушибу платок прикладываю, а что-то невероятно приятное делаю. — Спасибо, что принёс.

— Да я пришёл, собрался постучать, и вдруг подумал, а если ты уже спать легла — встали-то рано, а ты не выспалась, — объясняет он. — Вот и замешкался перед дверью.

Я вспоминаю свой утренний нахальный сон на Эдиковом плече. Да, что-то я совсем вошла в роль соблазнительницы невинных юношей.

— Ты извини, — развожу я руками, — я и не предполагала, что ты там стоишь...

— Я знаю, — он смотрит на меня, мы молчим, и лишь нежная мелодия без слов неведомого мне композитора служит саундтреком к этой немой сцене.

— Какая музыка хорошая у тебя тут играет, — наконец нарушает паузу Эдик и тут же подхватывается. — Ты ведь спать уже собиралась, может, я пойду?

— Оставайся, — отвечаю я. — Я бы с удовольствием с тобой поболтала, что-то мне пока не хочется спать.

И мы заговариваем о музыке, в которой оба довольно неприхотливы: и он, и я можем слушать от классики до тяжёлого рока, при этом оба недолюбливаем рэп. Потом разговор с музыки сворачивает на поездки и путешествия. Тут я здорово обгоняю Эдика по количеству посещённых мест и рассказываю о своих впечатлениях. Эдик слушает не перебивая и с неослабным интересом. Он вообще здорово умеет слушать.

В разговоре снова возникает неловкая пауза. Вернее, не то чтобы неловкая, но всё же это немного странно, как мы сидим вместе, молчим... и это кажется каким-то очень правильным.

На радио после тихой мелодии, кажется, Джеймса Ласта, неожиданно торжественно звучит вальс.

— Ой, это же та самая мелодия, под которую мы на выпускном танцевали, — с какой-то ностальгией радуюсь я.

Эдик решительно поднимается со стула и протягивает руку:

— Приглашаю! — выдыхает он.

— А ты умеешь? — сомневаюсь я.

— Да, — он кивает.

Вальс... Мелодия продолжает звучать, набирая силу, и я решаюсь: кладу свою ладонь в его, а он касается моей талии.

— Места маловато, — замечает он.

— Давай в коридор, — машу рукой я и усиливаю громкость приёмника, тут же подскакиваю к Эдику и снова кладу ему руку на плечо. Он словно бы нерешительно берёт меня за талию, и мы, кружась в самом настоящем вальсе, вихрем влетаем в коридор. Ох, как же здорово! Я чувствую себя совсем девчонкой, и мне плевать, что на мне сейчас джинсы с пятнами травы, а не шёлковое платье.

Я смотрю на Эдика и снова переношусь в свои школьные годы. Вот она я, хорошистка, которую поставили в пару для выпускного вальса с самым глупым и замухрышистым мальчиком. Он оттоптал мне на репетициях все ноги и даже не пытался пристойно исполнять фигуры вальса. А мне 16 лет, и так хочется на этом прощальном торжестве выглядеть красивой, а не хуже всех танцующей в паре, потому что в вальсе косяки мужчины ничем не замаскируешь...

И вот картинка прошлого словно разбивается, как будто я треснула кулаком по кривому зеркалу. Я вижу совершенно другой выпускной: моя рука лежит на плече Эдика, и он замечательно танцует. Ах, да что там выпускной! Я просто сто лет не танцевала! И как же это здорово делать с тем, кто умеет на самом деле, а не просто топчется на месте, пытаясь поприжиматься...

Кажется, я прихожу в себя только тогда, когда осознаю, что мелодия давно сменилась, и не один раз... Вальс плавно перешёл в сальсу, потом в нечто похожее на танго, потом ещё во что-то, чему нет названия... Сколько же мы протанцевали?

— Я хочу пить! — я, довольная и счастливая, иду в номер, и мы с Эдиком наливаем себе воды из бутылки.

— Ты потрясающе танцуешь! — говорю я Эдику. — Давно я так не танцевала! Записаться, что ли, в танцевальную студию, как вернёмся...

— Ну, если тебе понадобится партнёр для танцев, всегда можешь обращаться, — говорит Эдик. Надо же, даже не смущается.

— А не боишься, что надоем? Весь день начальницу видишь, потом ещё и после работы... — пытаюсь я напомнить прежде всего себе, кто мы друг другу, а то какой-то уж вечер чересчур неформальный у нас...

Он сникает, и мне его жаль. Ну вот, сейчас снова начнёт стесняться и держать дистанцию, снова "выкать". Я подсаживаюсь поближе к нему и открываю рот, чтобы исправить оплошность, но...

В этот самый момент за окошком что-то грохает, и я с ужасом слышу какую-то возню, а потом жуткий скрежет по стеклу.


Эдик


Рядом со мной крепко спит Кристиан Грей.

Вид просто потрясающий.

Во сне его красивое лицо выглядит немного моложе.

Пухлые губы полуоткрыты, блестящие чистые

волосы в восхитительном беспорядке.

Такая красота — это просто преступление.

Э.Л. Джеймс "50 оттенков серого"


От неожиданности Настя прильнула ко мне и испуганно уставилась на окно. Судя по колыханию задёрнутой шторы, кто-то пытался в него влезть.

— Интересно, кто это? — почти беззвучно шепнула она.

— Воры или конкуренты, — с уверенностью ответил я и решительно отстранил любимую, загородив её спиной от возможной опасности.

А кто-то уже, старательно пыхтя, лез в широкую форточку. Он кряхтел и ворчал совершенно нечеловечески, и я услышал Настин шёпот, высказывающий страшную догадку:

— А вдруг это медведь?

— Возможно, но маловероятно, — медленно кивнул я и тут же тихо скомандовал. — Сейчас резко вырубай свет и беги в коридор за подмогой, а я огрею стулом этого... и разберёмся, медведь там или нет.

Настя послушно кивнула. Я тем временем поднял за ножки стоящий у кровати стул, аккуратно скинув на покрывало висящие на нём вещи. В тот же миг нежданный гость перевалился через подоконник и неуклюже рухнул в комнату.

— Давай, — резко шепнул я, зажмурившись на миг, чтобы глаза сразу видели в темноте, без нескольких секунд "привыкания".

Настя, как пантера прыгнула к выключателю, быстро щёлкнула им и даже, скорее всего, успела разглядеть, что ночной посетитель, слава богу, всё же оказался не медведем.

Тут же раздался громкий хруст ломающегося о чей-то череп дерева и мучительный стон боли.

— Ох-ох, детка, ну за что? — замямлил нетрезвый голос и тут же затих.

Настя снова зажгла свет. Картина, представшая нашим взглядам, привела меня в ужас: у окна валялся бездыханный Тима, а над ним стоял я с занесенным над головой стулом, надо заметить, весьма покорёженным.

— О боже! — Настя всплеснула руками. — Мы что, убили Мартышкина?

— Не мы, а я, — мертвенно побледнев, дрожащим голосом произнёс я. — Я всю вину возьму на себя, не беспок... Хотя, погоди, — я медленно опустился на одно колено и принюхался. — Да он пьяный в доску!

— Точно? — усомнившись, Настя тоже наклонилась к лицу невинноубиенного Тимы, желая проверить наличие дыхания. Липовый трупешник услужливо раззявил рот, обдав нас волной перегара, и принялся оглушительно храпеть.

— И правда, живой, — у Насти, как и у меня, просто камень с души упал.

— Фу-у, — я вытер ладонью взмокший лоб и, отложив в сторону ненужный стул, облегченно уселся прямо на пол. — Может, врача ему вызовем?