— О, мне всегда легко! Теперь только самое веселье начинается. Я о таком только мечтать могла.

— Что ж тут веселого, Кло? — в ужасе шептала Эмили.

— Сейчас увидишь, как мы их разделаем.

Они уселись за стол.

— Извините ее, ребята, — заговорила Кло, кладя ногу на ногу. — Все вы детишки взрослые. У всех есть жены. Все вы знаете, какими мы бываем в определенные дни месяца. И когда полная луна. И далеко от дома... Ты, наверно, привык к подобным вещам, Джером, — обратилась она к изумленному Гэлбрейту. — Я имею в виду: ты привык к подобным вещам здесь, в командировке?

— К-какой Джером, — тупо произнес Козел, начиная заикаться.

— Я месяц назад виделась с Синти, очаровательной твоей женушкой, — невозмутимо продолжала Кло. — У нее тоже что–то подобное бывает, верно? А какая она впечатлительная, твоя половина! Причем я заметила, что она очень ревнива. И совершенно безосновательно, правда, милый? Как она иногда мучает тебя своими глупыми подозрениями, сладкий мой мальчик. Мне тебя иногда просто жалко. Помнишь я тебя жалела как-года, а один раз зашла пожалеть и опоздала, тебя уже жалели без меня. Ах, Синти, Синти, — тараторила Кло, — не ценишь ты своего юриста!

— Гэлбрейт, в чем дело? — наклонился к нему Элиот.

— Дело в том, — объяснила Кло, — что наш мальчик слишком много путешествует. С тех пор, как ее отец сделал тебя партнером по фирме. Когда я как–то виделась с ней, она пожаловалась, что дети совсем не видят отца.

— Д-да, — проговорил Гэлбрейт, — я и с-сам п-подумываю о том, чтобы проводить с ними побольше времени.

— А это просто, — посоветовала Кло. — Пусть ваш клиент подпишет мою бумагу и катится с вами на все четыре стороны.

— Подписывай, — произнес Гэлбрейт, переглянувшись с коллегой.

— Подписывать? — спросил Элиот.

— Подписывай, кисуля! — сказала Кло. — Вот так. А теперь прощайте, ребятки. И, Джером, не забудь, пожалуйста, передать нашей Синти, что я заеду к ней нынешним летом. Чао!

Взяв Эмили под руку, она удалялась, покачивая бедрами и напевая что–то из «Битлз».

...Кло рассеянно трогала мужские костюмы в самом дорогом из окрестных магазинчиков, куда они зашли принарядиться перед карнавалом.

— Ты составила документы для китайцев?

— Да, конечно.

— Дэн Сяо Пин х... не подточит?

— Едва ли ему захочется точить х... о такое соглашение, — сдержанно улыбнулась Эмили. Если ей всегда теперь придется общаться с людьми в таком стиле, это не стоит ее гонораров. — Но с китайским законодательством все согласуется.

— Отпечатала?

— Да, девушки все сделали. Три экземпляра, как ты просила.

— И с точки зрения ихних законов там все гладко?

— Более-менее. Конечно, инвестировать что–то в такой отель — рискованное дело, тем более что у китайцев последняя сделка с бразильцами имела место быть сорок лет назад. И тогда ничего толком не вышло. У китайцев шло резкое покраснение, а потом за них краснели бразильцы. Все сорвалось. Но теперь, кажется, Дэн провозгласил контакты, дружбу, жвачку и все такое...

— Откуда ты все это знаешь?

— Училась хорошо, — коротко и корректно сказала Эмили.

— Слушай, — сказала Кло задумчиво. — Ты никогда не хотела быть мужчиной?

— Странная связь. Женщина-юрист ничуть не хуже. Сегодня ты мне доказала, что это даже имеет свои преимущества, — Эмили вымученно улыбнулась.

— Я не о юриспруденции... — Кло была мягкой и задумчивой. Сделка подходила к благополучному завершению, и дозволялось расслабиться. — Я о другом. Почувствовать, что чувствует мужчина... Побыть, например, Уидлером. Хоть пятнадцать минут.

Эмили попыталась представить Уидлера с полицейской дубинкой между ног. Не получалось. А интересно, как это у него выглядит. Если только он не импотент, чего исключать нельзя... Хотя такая бешеная энергетика не может исходить от импотента. Побыть им... Эмили представила себя с полицейской дубинкой между ног. Если бы Уидлер был женщиной, она бы раздела его и пнула ногой: ступай, ты никому не нужен. И пошла бы трахать Гэлбрейта, если бы он был шлюхой. И затрахала бы его до обморока. Она расхохоталась.

— Только если бы Гэлбрейт был бабой, — сказала она Кло. — Тогда, в порядке реванша, — сколько потребуется!..

— Ладно, — остановила ее Кло. — Только не надо мне говорить, что ты не хотела бы хоть раз в жизни, хоть пятнадцать минут, хоть ценой унижения, но побыть в шкуре Уидлера.

Она говорила непривычно медленно и печально.

— Странный–то он конечно странный... Не думай: я не для того тебя ему подсунула, чтобы он проглотил наживку. Его все равно так не раскусить. И не для того, чтобы отвлечь его на тебя: он не должен много разузнать о нашей сделке, а то — чем черт не шутит! — возьмет и перебьет, а если ты его зацепила, это его, конечно, остановило бы... Но не в том дело. Все равно на свидание с ним надо было кому–то идти. Я ничего не подстраивала нарочно. Но я надеялась его раскусить...

Странно, подумала Эмили. Все хотят что–то почувствовать через меня. Собственной чувствительности не осталось, что ли?

— Он, конечно, умелый малый, — задумчиво продолжала Кло, на которую нашел некоторый сентиментальный стих, — Дистанция. Полный контроль... А я хочу, — вдруг резко и решительно сказала она. — Хочу быть Уидлером. Потому что тогда я, может быть, пойму, в чем секрет его власти надо мной.

— Его — над тобой?

— Он меня подсек, как только в его увидела.

Эмили передернуло. Да что же это такое? Мне вовсе неинтересны ее откровения... Господи! Или я ревную? Не может быть, чтобы она — она! такая! — была его любовницей!

— Он появился впервые, когда мне надо было разобраться в одном деле. Я ведь тоже юрист по образованию, знаешь? И передо мной лежала папка. С делом. Об этих ребятах, которые наглым образом отмывали деньги. Он пришел. Увидел. И, соответственно, победил.

Кло говорила непривычно ровно, без единого грубого слова.

— Он пришел и забрал дело. И все. А мне было все равно, я уже принадлежала ему, честное слово. Вот что называется «подсек». А потом он стал меня использовать...

— Использовать как? — спросила Эмили, едва шевеля губами.

— Как своего посредника в разных делах. Как помощницу.

Эмили надеялась, что ее облегченного вздоха никто не заметил. Ни девушка-продавщица, воззрившаяся на них, — и впрямь странно было видеть двух иностранок, разоткровенничавшихся так некстати, — ни сама Кло, решившая вдруг рассказать подруге свою трудную и печальную жизнь. Эмили терпеть не могла таких рассказов и сама, согласно Карнеги, не слишком любила обременять окружающих фактами своей биография.

— Я стала следить за ним. Везде, куда бы он ни мчался. Он колесил по всему континенту, прежде чем осел здесь. Куда бы он ни ходил, за ним следовал мой человек. Я наняла частного детектива, — да, да, даже так! — чтобы проверить его прошлое.

— Я не хотела бы показаться грубой, — сказала Эмили, — но я... — Она собралась с духом: — Я предпочла бы не слушать о вашей личной жизни.

— В этом нет ничего личного, — горько сказала Кло. — Он ни разу до меня не дотронулся. А что, — она прищурилась, — что, если я тебе скажу, что он был сиротой на улицах Чикаго и Филадельфии? Был бунтарем в школе? А потом, в свое время, творил такое!.. Какие безумства! Чикаго, Калифорния, да что там — пол-страны, я уверена, о них говорят!

Ну уж и пол страны, с неприятным ревнивым чувством подумала Эмиля. Ревновать его к такому количеству людей, конечно, смешно, но все–таки он не новый русский лидер, чтобы о его безумствах говорила вся Америка...

— А знаешь ли ты, — мечтательно гладя мужские костюмы, полузакрыв глаза, говорила Кло, — знаешь ли ты, что моя одержимость им стала неуправляемой, невыносимой...

Эмили отметила про себя, что если Кло и приходилось когда–то гладить мужскую одежду, то исключительно рукой. Женщина, свободная от быта, находящая романтичным свое увлечение миллионером и его костюмами. Она и заговорила теперь в том стиле готических романов, на котором, вероятно, была воспитана, пока за ее воспитание не взялась жизнь как таковая.

— Ты не представляешь, до чего доходило! Я переоделась служанкой — ну, горничная (Правильно, подумала Эмили, служанка — это уж из Флобера, из Мопассана). Наколочка, фартучек, блудливые потупленные глазки. (Ну, тут не понадобилось входить в роль, усмехнулась Эмили, глазки есть, осталось потупить). Он меня застукал. Но ни слова не сказал, вида не подал! Я была вся красная, а он стоял и ждал, пока я заправлю постель. Идеально чистая постель, он не приводил к себе накануне никакой бабы, уж я–то разбираюсь, какие следы оставляют бабы. Я была в жуткой панике, что он заставит меня, например, драить сортир, — и я бы пошла, потому что я не могла его не послушаться и потому что я же горничная, куда я денусь... Но он просто стоял, скрестив руки на груди. А я хорошо заправила постель, только с перепуга сначала положила покрывало не той стороной. Высоченная постель, — как воздушный пирог из детства. Он положил на подушку бешеные деньги — чаевые — и не сказал ни слова.

А что, подумала Эмили, это на него похоже. Но только уж больно великодушно. И уж если бы ты мыла номер у меня, то я заставила бы тебя вылизать сортир неоднократно. Интересно, как это можно — с такой легкостью класть на подушку крупные чаевые? Если бы Уидлер разорился — это бы его вывело из себя хоть ненадолго или нет? Похоже, нет. Его ничто не выводит из себя. Потому что такие не разоряются.

— На следующий день, — в полном уже делириуме продолжала Кло, только что не гладя себя между ног, — я получила роскошную коробку. С черным платьем. Потрясающим. Очень простым, но изысканным и стоившим бешеных денег, вот действительно. И я же блондинка, так что ко мне очень шло. К платью была приложена записка: «Если вам так нравится переодеваться, то почему бы не делать это как следует?». Мелкий круглый почерк.

Эмили замерла.

— А что, если я скажу тебе, — она напряглась и покраснела, — что мне это неинтересно?