– А твой интерес в чём? – спросил я.

– Подслащу жизнь Рамону Лавору, – скупо ответила Саша. – Питание в колонии скудное и отвратительное.

– Я смотрю, ты неплохо разбираешься в вопросах жизнедеятельности исправительной колонии, – подметил я. – Даже воровской жаргон освоила: мусора, менты, западло, грев.

– Мой муж – вор в законе, а я здесь живу уже девять лет, – ответила Саша.

Мы полежали некоторое время молча. Затем я спросил:

– Почему ты не разведёшься с Цыганом? Он сломал тебе жизнь. К тому же, вор в законе не может иметь семью и даже состоять в постоянных отношениях с одной женщиной. Что тебя держит?

– Рамона ещё не короновали. Но если потребуется развод – я расторгну брак. А пока мы семья, Рома – отец моего ребёнка.

– У тебя есть сын? – удивился я.

– Да, моему Павлику исполнилось тринадцать лет.

– Где он сейчас?

– В пионерском лагере. А весь учебный год живёт в интернате, в райцентре, это в тридцати километрах отсюда. В нашей деревне есть только начальная школа. На выходные дни я привожу сынулю домой.

– И сколько же тебе будет лет, когда Цыган выйдет на свободу? – задался я вопросом вслух.

– Сложи тридцать семь и оставшийся срок мужа – вот столько мне и будет. Совсем старухой встречу я Рамона.

– Тебе тридцать семь?! – вырвалось у меня.

– Для тебя это новость?

– Никогда бы не поверил. Ты выглядишь, как мои ровесницы, – ответил я.

– Ты мне льстишь.

– Я на полном серьёзе. Ты действительно выглядишь гораздо моложе.

– Это у нас наследственное. Все женщины нашего рода были моложавы до преклонного возраста.

– Да, не сладкая у тебя жизнь, – подытожил я наш разговор.

– Я не жалуюсь на свою жизнь, и меня она вполне устраивает. И тебе не надо меня жалеть – я не терплю состраданий.

– Чувствуется цыганское воспитание, – усмехнулся я.

– Я многое переняла у цыган, – с оттенком гордости проговорила Саша.

– Позволь задать тебе последний вопрос? – обратился я, решив, что настала пора отползать в свою ночлежку. Всё, что было запланировано на встречу – я получил.

– Валяй, – грустным голосом отозвалась Саша, почувствовав, вероятно, о моём намерении покинуть её.

– Кто такой Остап Наумович и какова его роль на зоне?

– Ты хочешь знать, можно ли ему доверять?

– Я хочу иметь о нём исчерпывающую информацию.

– Хм-м, даже не предполагала, что однажды могу стать осведомителем у совершенно постороннего человека, – проговорила Саша с усмешкой. – Но, видать, такова уж участь жаждущей любви женщины – поступиться моралью ради того, чтобы оказаться в объятиях желанного мужчины.

– Ну, если ответ на мой вопрос тебя угнетает – я не настаиваю.

– А на моём месте ты смог бы настучать на человека, который привносит в твою жизнь добро?

– Я презираю стукачей в любой оболочке, – ответил я с презрением.

– Вот видишь? Кем же я окажусь в твоих глазах?

– Умной и порядочной женщиной, моя дорогая. Стукачество – это тайное сотрудничество с властями и правоохранительными органами, сказал я. – Но я не мент и не чиновник. Я твой друг и просто хочу знать биографию человека. Услышать от тебя не клевету и оговор, а правду о человеке. Причём, в наших общих интересах.

– Ну, хорошо, убедил, – согласилась Саша. – Я знаю об Остапе Наумовиче немного. Он – бывший зек. Отсидел тридцать лет от звонка до звонка. За измену родине получил двадцать пять лет и ещё пятёрку ему приплюсовали за организацию побега. Освободился в год моего приезда сюда. В родные места возвращаться не стал, потому что не было у него там ни дома, ни родственников.

– Откуда он родом?

– Из Закарпатья, подростком вместе с отцом прибились к бандеровцам. Отца убили, а он остался жив и много лет скрывался в лесах. Его выловили через несколько лет после окончания войны и осудили.

– Бандеровец, значит, – процедил я сквозь зубы презрительно. Я ненавидел предателей любой масти.

– И что? Он был подростком и подчинялся воле отца. Ты бы в таком возрасте смог перечить отцу?

– Не знаю, – ответил я. – Мой отец герой войны, и я с малых лет горжусь им. Подросткам из «Гитлерюгенда» ничто не мешало убивать советских солдат.

Я встал, включил свет, и стал одеваться.

– Уходишь? – спросила Саша голосом обречённого человека.

– Да, уже слишком поздно, чтобы созерцать богиню красоты.

– А как же насчёт ещё двух марш-бросков?

– Их придётся отложить в связи с появлением непреодолимой полосы препятствий, – ответил я военным языком.

– Тебе хватит трёх дней на подготовку? – спросила Саша, продолжив мою иносказательность. Она стояла против меня, обёрнутая простынёй – тёплая, нежная и милая. В глазах её просматривалась тревога. Казалось, ещё минута – и Саша расплачется.

– Оплата будет вовремя, не волнуйся, – заверил я Сашу и поспешил на выход.

– Я буду ждать тебя через три дня, – услышал я вдогонку и понял: это была мольба одинокой и несчастной женщины.

***

Следующие три дня я переваривал в голове полученную информацию и в конечном итоге принял для себя очень непростое решение: прекратить встречи с Сашей. Это далось мне нелегко. Я впервые за последние годы почувствовал в себе притяжение к этой очаровательной женщине. Её красота завораживала, влекла и манила к себе, словно магнитом. Саша была необычной, необыкновенной и загадочной. За всё время, проведённое с ней, мне было легко и комфортно.

Если бы она была женщиной лёгкого поведения, я бы развлекался с ней в своё удовольствие и не утруждался мыслями о моральной стороне вопроса. Ублажал бы собственную плоть до самого отъезда, а потом распрощался с сексуальной баловницей без всякого сожаления. Поступил бы так, как поступал со всеми предыдущими дамами.

Сейчас всё обстояло иначе. Я почувствовал спинным мозгом, что продолжение отношений может привести к нежелательным последствиям, и это настораживало. Обычный принцип «секс во благо, но без обязательств» здесь не прокатывал. Ситуация складывалась довольно щепетильной. С одной стороны, Саша мне нравилась, а с другой – сложились негативные обстоятельства, пренебречь которыми было невозможно.

Во-первых, Саша оказалась замужем. Во-вторых, эта женщина старше меня на целых тринадцать лет. В-третьих, у неё есть взрослый сын. В-четвёртых, муж – рецидивист, с которым мне придётся встречаться лицом к лицу вплоть до окончания строительства. Не исключено, что тот же Дитяк настучит ему про мои отношения с Сашей. Шила в мешке не утаить, как говорится. В этой маленькой деревне каждый человек на виду и проколоться на встречах – что два пальца в снег сунуть. Каким может быть финал? Я схлопочу заточку в бок, а Сашу порежут на куски? Сорвётся строительство, и вся бригада останется без рубля в кармане? А что ждёт начальника колонии – даже предсказать невозможно! И всё из-за одного похотливого человека – Юрия Орлова!       Через три дня я притормозил на ужине. Когда бригада покинула пищеблок, я встал, подошёл к Саше, без слов сунул червонец в карман халата и зашагал к выходу. Два десятка шагов я проделал в напряжённом ожидании неотвратимой расправы, словно моя Саша могла выхватить автомат и пальнуть мне в спину. Такое же чувство неясной тревоги я испытывал в горах Афганистана, когда поворачивался спиной в направлении возможной засады моджахедов.

Однако, расправы не произошло. Ни автоматных выстрелов за спиной, ни грозных окриков я не услышал. В помещении котлопункта висела гробовая тишина.

Месть оскорблённой женщины наступила на следующее утро, а затем её невидимый шлейф окутал и начавшееся строительство эстакады.

В начале наша братва лишилась дополнительных лакомств в виде блинчиков, пирожков, булочек и пончиков. На следующий день каша оказалась холодной, чай напоминал какие-то мутные ополоски, а вместо сливочного масла на стол была выставлена алюминиевая миска с топлёным маслом, которое почему-то отдавало запахом маргарина.

Дальше – больше. Суп был двух видов – перловый и гороховый, на второе – отварной минтай с картофельным пюре. Наш обед следовал после служителей колонии и, по словам рыжей и мордастой поварихи, которая по какой-то причине подменила на этот период Александру Ивановну, нам доставались лишь остатки. Наш поздний ужин был и того хуже.

Бригада мирилась с таким питанием два дня. Потом зароптала, и попросила меня выяснить причину.

– Орёл, что за дела? – спросил меня Кобра. – Не могу я сильно напрягаться после горохового супчика. Опасно для жизни. Если ты не решишь вопрос в ближайшие дни – я передам свой кувалдометр тебе. Функции молотобойца по забиванию скоб перейдут тебе.

После обеда подошёл Лёха и спросил, щурясь:

– Чем ты обидел Александру Ивановну? Колись!

– С чего ты взял, что бардак на кухне из-за меня? – задал я встречный вопрос.

– Кроме тебя с ней никто больше не контачил.

– Ты что, дневалишь по ночам?

– Не гони пургу, Орёл, – скривился Лёха. – Наша Саша испепеляла взглядом только тебя, другие не попали под воздействие её лазера.

– Да пошёл ты! – ругнулся я. – Тебе же рыжая пышка русским языком объяснила: ассортимент продовольствия урезали, ценных продуктов едва хватает на питание сотрудников колонии. Мы люди пришлые, в штате колонии не состоим, на довольствие не поставлены. Будто ты не знаешь, какое сейчас положение с продуктами питания в стране? Не видел пустых полок в магазинах? В городе – шаром покати, а здесь, понимаешь ли, должен быть полный коммунизм! Скажи спасибо Черновой, что баловала нас, сколько могла, а теперь вот вынуждена поставить крест на нашем меню. Всё, Лёха. От винта. Уступи взлётную полосу.

Я положил руку ему на предплечье, чтобы подвинуть в сторону и пройти, но тот упёрся ногами в землю, как бык перед схваткой с тореадором.

– Нет, не всё, – не унимался Лёха, сбросив с плеча мою руку. – Я же вижу, что между вами пробежала чёрная кошка. Даю тебе пару дней для урегулирования конфликта. Можешь увеличить вознаграждение вдвое, я не возражаю. Бригада, я думаю, одобрит дополнительные издержки.