Отец говорил мне: у нас — серьёзные проблемы, но от шока, что мама в больнице после жуткого ДТП, я не предала этому значения. Просто было неважно. Всё враз померкло. И вот теперь у меня холодеет всё внутри, когда отец озвучивает перспективы. Потому-то, доходит мне, и взял с собой, потащил на эту встречу с Асхадовым-младшим — боится оставлять одну.

Отец тихо плачет от беспомощности.

Асхадов элегантным движением стряхивает пепел с сигареты — за время нашего разговора уже третью выкуривает, в кабинете надымлено, хоть топор вешай. Скоро начну кашлять. Не выношу табачный дым. Но хозяину кабинета плевать на состояние гостей. Холодом и презрением, исходящими от него, можно убивать.

— Спрошу ещё раз — на каком основании я должен вам помогать, Альберт Исаевич? — сверлит папу тяжёлым взглядом.

— Я же не ради себя прошу, — всхлипывает отец, — жена…дочь…

— Это — ваши родные, не мои…

Отец вскидывает голову, улыбается своим мыслям, словно в его голове родилась какая-то идея…

— Ведь мы можем породниться…

— Каким образом? — красивые губы Асхадова кривит ухмылка.

— Вы можете взять в жёны мою дочь.

Асхадов закашливается, подавившись дымом, а потом кивает в мою сторону:

— Её?

И от самого тона, каким это произнесено, становится жутко обидно. Даже глаза щипать начинает. Я, конечно, не красавица, но и уродом не назовёшь. Во мне смешались папина татарская и мамина еврейская кровь. Да, верхние зубы у меня слегка неровные. И, наверное, я слишком худа. Но мама всегда учит, что тонкая кость — признак породы. А невысокий рост — только на пользу.

«Большие женщины созданы для работы, а маленькие — для любви», — любит повторять она.

Единственная моя серьёзная проблема — волосы. Они вьются, кудрявятся, не слушаются. Хоть тонну лака вылей — лягут, как хотят. И цвет определить сложно. Как писала Марина Цветаева: «И в волосах моих — все масти. Ведут войну!» Я их не крашу, меня устраивает этот странный цвет.

Косметикой тоже почти не пользуюсь. Так, слегка, оттенить.

Но всё-таки когда кто-то, настолько безупречно-красивый, как Асхадов, оценивает твою внешность циничным «её?», начинаешь чувствовать себя страшилищем.

Ах да, ноги у меня худоваты. Настоящие спички. А меня угораздило сегодня взлезть в узкую юбку до колен.

— Встаньте! — рявкает Асхадов, и я вскакиваю и вытягиваюсь по стойке смирно. — Пройдитесь.

Боже, чувствую себя товаром на рынке. Причём, не самым качественным товаром. Едва не спотыкаюсь на каблуках, будь они не ладны! Дрожу, как осиновый лист под холодным надменным взглядом мужчины. Его глаза откровенно насмехаются надо мной.

— И вот на ней вы предлагаете мне жениться? — бросает Асхадов в мою сторону. Отец кивает. — Бесформенные вешалки меня никогда не привлекали, знаете ли. И потом, я слышал, ваша дочь учится на библиотекаря…

— На музейного работника… — бормочу тихо, глотая злые слёзы.

— Ещё лучше! — фыркает он. — Да и сама — музейный экспонат. Там самое и место. А мне нужна жена, с которой не стыдно появляться в высшем обществе. Вот это… — он снова кивает на меня, — я с собой на приём у губернатора точно не возьму.

Как унизительно! Мне хочется убежать и спрятаться… И рыдать с подвываниями. Пусть лучше по кругу пустят, чем такие унижения терпеть! Папа, зачем ты меня сюда притащил?! Мама придёт в себя — голову тебе открутит.

— Сколько вы должны, Альберт Исаевич? — неожиданно переходит на деловой тон Асхадов.

Папа озвучивает сумму.

Офигеть! Где он успел так вляпаться?

— Ваша дочь не стоит таких денег. А женитьба — слишком серьёзный шаг. Я, знаете ли, его не планировал пока делать. Так что, полагаю, наш разговор окончен. Где выход — вы знаете.

И мы с отцом, униженные и оплёванные, плетёмся к двери.

2(1)

Пока мы идём к машине — в голове пульсирует только одно: на какие цели отец тратил такие сумасшедшие деньги? Да, у нас трёшка, неплохая, в престижном районе города. Но так и купил отец её не вчера — ещё когда с Асхадовыми дела вёл. Наша «Хонда-Стрим» уже давно просится на заслуженный отдых. В прошлом году на восьмое марта папа за праздничными тостами обещал подарить нам с мамой тур в Европу, в результате вырваться смогли только в Таиланд, и то лишь потому, что друг — хозяин турагентства — подогнал путёвку по дешёвке.

— На что уходили деньги? — спрашиваю, когда мы оказываемся вдвоём в салоне машины.

Отец цепляется за руль, как за спасательный круг, роняет голову на руки.

— Прости меня, доченька. Прости. Из-за меня тебе такое унижение терпеть приходится. Знаешь, у меня так и чесались руки набить морду этому зазнайке. Я когда с ними сотрудничал — Гектор мелким клерком был. Ибрагим его к серьёзным делам не допускал. А сейчас гляди — важный какой!

— Почему не допускал? — удивляюсь я.

— Он же Ибрагиму — пасынок. Тот своих сыновей от первого брака везде тащил. А Гек у них на побегушках был. Хоть он и гений — школу закончил в пятнадцать с золотой медалью, а в восемнадцать — университет экстерном. С красным дипломом. Зануда хренов. Если бы Ибрагим не кинул его тогда на аудит, я бы и дальше ловил рыбку в этой мутной водичке.

Меня накрывает — мой отец едва не продал меня незнакомцу, а сейчас сидит и расписывает, какой он молодец, что проводил финансовые махинации под носом у своего партнёра, который ему доверял. Между прочим, даже когда всё выяснилось, Асхадов-старший не применил к папе никаких санкций. Нигде не напакостил. Просто перестал иметь с ним какие-либо дела вообще. А вот Гектор, после рассказа отца, начинает вызывать невольное уважение. В принципе и сегодня он поступил… благородно. Да, пожалуй. Ведь мог бы согласиться. Купить. Попользоваться. И выбросить. Или вообще — лишь пообещать помощь. Но он был предельно честен. Безусловно, был чрезмерно жесток и резок. Из-за чего сердце до сих пор мучительно сжимается, глаза щиплет и хочется провалиться сквозь землю.

Беспощаден, как скальпель хирурга, — любит говорить мама. Свою мечту о медицине она похоронила в семейной рутине, когда вышла за моего отца. Но словечки и поговорки, связанные с профессией мечты, употребляет охотно. Эта фраза — её характеристика чересчур честных людей. Таких, как Гектор Асхадов.

А вот мой отец — темнит, юлит и не отвечает на прямые вопросы. Поэтому я бросаю ему почти зло:

— Папа, ты несправедлив по отношению к нему.

Отец грозно цыкает на меня:

— Ещё защищать начни! Забыла, как он тебя унизил? — Это ты меня унизил, хочется сказать мне. Но я лишь злобно зыркаю и проглатываю обиду — не привыкла перечить. — Ты совершенно его не знаешь, Аленький. Гек — беспринципная мразь. Потому что слишком уж много совпадений на его пути к креслу главы холдинга. Слишком много смертей. Сначала от сердечного приступа сковырнулся Ибрагим. Эта глыбина! На нём поля вспахивать можно было! И вдруг — бах! — сердце! Вот даже не смешно. Потом — старший брат внезапно умирает от передозировки в одном из ночных клубов. Ну да, Амир любил покутить, и баб любил. Но меру знал. Не мог он передозироваться, ну просто не мог. А через несколько месяцев и Курбан в ящик сыграл. В окно выпал. Несчастный случай! Ты веришь в такие несчастные случаи? Я — нет. И вот наш Гек — скромный интеллигент-ботаник — в кресле главы! Ну не чудо ли?! Ибрагим его матушку из такой нищеты вытащил! Они же с хлеба на воду перебивались. Так Арина в рот ему смотрела потом, щенком у ног лежала, хвостиком виляла. А Гек — хоть Ибрагим ему и свою фамилию дал — так в семью и не вписался. Как был чужаком — так и остался. Теперь вот всех их перевалил и себе всё прегрёб! Урод!

— Папа! — возмущаюсь я. — Как можно бросаться такими обвинениями? У тебя же нет доказательств.

— Дочка! Это только такая наивная и добрая девочка, как ты, может не видеть очевидного!

— И всё-таки, пока вина не доказана, человек не виноват.

— Глупая ты, Аленький, ой глупая! Кто ж его накажет? Он вон с губером нашим вась-вась.

Ловко отец обходит острые углы и переводит тему. Но я упряма, мне надо знать.

— Пап, скажи честно, на что ты всё-таки тратил деньги?

Он сереет, сильнее сжимает руль, видно, расстроен.

— Делал ставки, — выдаёт наконец.

— Что? — от шока у меня просто пропадает дар речи. Я не могу вместить подобное в голове.

— Ал, ну что ты в самом деле, как маленькая! Многие выигрывают же! Миллионерами становятся! Просто мне не фартило! Но я чуял — удача близко. Я и сейчас чувствую.

Глаза его горят нездоровым блеском, руки на руле подрагивают.

— Папа! — кричу я. — Немыслимо! Ты поставил под удар свою репутацию! Маму! Меня! Что с нами будет теперь, папа?

— Всё будет хорошо, Аленький, — натянуто улыбается он. — Папа всегда решал проблемы. И эту решит!

Ужасно! Потому что я не верю ни одному его слову. Реву горько-горько. Хотя хочется орать: «Как решишь? Как?» Квартиру продашь? Машину? Меня?

Мы подъезжаем к дому, отец паркуется. Я хлопаю дверью и бегу вперёд. Не хочу с ним разговаривать. Не хочу его знать. Он так лихо судит других! А сам? Грешно так о родном отце, но я не могу. Меня будто в дерьмо с головой окунули.

Забегаю в свою комнату, закрываю дверь, падаю на постель и плачу от бессилия. Получатся, самый дорогой человек, тот, кому мы с мамой так верили, предал нас. Вот его поздние совещания! Задержки в командировках! Ставки! Только в главной игре — реальности — ставкой стала наша с мамой жизнь!

Вспоминаю, что врачи говорили вчера о дорогостоящем лечении и последующей реабилитации. А отец был таким серьёзным, кивал и обещал всё сделать в лучшем виде.