До сих пор не знаю, кто я для него? Ночами он шепчет: единственная, самая нужная, любимая, а днём — обжигает холодом, гнёт своими домостроевскими замашками, вымораживает цинизмом.

Поманит — оттолкнёт, страсть — лёд…

Такая грустная поэзия нашей жизни.

Вот почему я не счастлива в свой самый счастливый день.

На мне изысканное платье от крутого французского кутюрье — друга семьи Филиппа. Оно стоит баснословных денег. Очень идёт мне, превращая в драгоценную изящную статуэтку. В нём — оказывается — у меня есть фигура. Тонкая, но округлая в нужных местах. В волосах диадема с жемчугом и кристаллами Сваровски. Тонкий едва заметный макияж. Я похожа на эльфийскую принцессу. Филипп сам сделал для меня букет невесты в мятных тонах. Вообще, он не флорист, просто увлекается немного. Но ради меня — расстарался.

Совсем скоро у меня будет кольцо и новая фамилия. И красивый сексуальный богатый муж.

Так почему мне хочется плакать?

Меня радует одно — у нас нет детей. И в перспективе я заводить их не собираюсь. И когда сказала об этом Гектору — он поддержал меня в своей манере:

— Ты права. Только детей нам сейчас и не хватает.

Сам отвёз меня в клинику в край, где мне сделали специальную противозачаточную инъекцию. И это хорошо. Теперь хоть можно не заморачиваться о нежелательной беременности. Не сейчас, когда у нас всё так нестабильно.

…Мама сидит чуть поодаль в своём модном кресле, с которым уже научилась ловко управляться. Сегодня она тоже очень хороша и нарядна. Я забыла, когда видела её такой. За спинкой коляски возвышается её сиделка — Верочка. Хотя к этой тётеньке, которая только на полголовы ниже Гектора, нежно обращение не липнет вообще. Она дородна, розовощёка и пышет здоровьем. У них с мамой странные отношения. Вера ведь такая большая и сильная, что легко поднимает миниатюрную маму на руки. Мама в таких случаях смеётся и смущается. Она любит Веру, а та — её. Сестренско-дружеско-странной любовью.

Не мне их судить.

Мне главное, что мама счастлива и улыбается. Сужу только за одно — Вера позволяет маме пить. Последнее время мама пристрастилась к крепким напиткам. Когда я пытаюсь наставить её на путь истинный, мама только беззлобно ворчит: «Дай хоть на старости лет оторваться!»

Мама уже сейчас слегка пьяна, но ей ведь можно — единственную дочь замуж отдаёт.

— Хороша! Слов нет, как хороша. Правда же, Верочка? — задирает голову, чтобы посмотреть на свою сиделку.

— Да, Риммочка, куколка у тебя, а не дочь, — с умилением басит Вера.

Мама гордо задирает точёный нос:

— Вся в меня!

— Так и есть, Риммочка. Так и есть! — воркует сиделка, не сводя с мамы влюблённых глаз.

— Пора, доченька, — говорит мама. — Регистратор уже подъехала. Пресса собралась. Гости. Иди.

А мне хочется кричать: «Нет, мамочка, удержи! Не отдавай ему!»

Дурное предчувствие сжимает сердце.

Но я надеваю на лицо дежурную улыбку, беру свой роскошный букет и иду. Наряжали меня наверху, в комнате, смежной со спальней, чтобы я красиво спускалась по лестнице.

Шлейф платья струится по ступеням, будто бежит молоко…

Считаю шаги.

Ровно до тех пор, пока Гектор, стоящий в гостиной, не оборачивается и не ловит меня в плен своих глаз цвета ледяной мяты. И выбраться из этого плена невозможно. Так смотрят на божество.

Филипп так изящно вплёл мятные нотки в оформление, выдержав его в холодновато-изысканном, гекторовском, стиле.

Подхожу, протягиваю Гектору руку. Он целует её, обнимает меня за талию и, наклонившись, шепчет:

— Ты так красива, что я завидую сам себе.

Он тоже сегодня очень красив и светится, почти как Руслан рядом с Миланой. И я наслаждаюсь этим, столь редким для меня, светом.

Шафер, находящийся неподалёку, поднимает большие пальцы вверх. Он искренне рад за нас. И Милана, которую я сделала подружкой вместо Дины, тоже.

А я? Рада ли я?

Задираю голову, смотрю в лицо мужчины, который через несколько минут станет моим законным мужем, ловлю его лёгкую улыбку и говорю себе: да, должна быть.

Ведь мама права — нужно быть благодарной: Гектор мог бы попользоваться и выбросить, выпотрошенную, опустошённую, сломанную. Но нет — женится, устроил красивую церемонию, не жалея денег.

Что не так? Откуда это дурацкое чувство, сжимающее сердце.

Роспись. Бесконечные фотосессии. Вереница лиц незнакомых мне людей. Наш танец, в котором муж — теперь уже муж — буквально несёт меня над поляной, где проходит роспись.

Гектор классно танцует. Впрочем, он всё делает классно.

У него сегодня мятный галстук. Он улыбается и смотрит только на меня…

Всё хорошо. Разве не этого ты хотела, Алла?

Ты же сама клялась ему в любви прошлой ночью.

Что с тобой?

Уже вечереет. Сад озаряется иллюминацией. Настоящая сказка.

Гектор привлекает меня за талию к себе и нежно целует в волосы.

— Тебе нравится, любимая? — спрашивает, кутая в бархат низкого голоса.

— Очень, — искренне отвечаю я. Сейчас, когда гости устремляются к сцене, где появляется известная в крае поп-группа, меня почти отпускает. Будто в целом мире только мы вдвоём.

Гектор обнимает меня со спины, скрещивает руки на животе, я накрываю их своими ладонями и откидываюсь ему на грудь.

— Так ты будешь со мной в болезни и здравии, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас? — шепчет он, и в голосе звучат такие непривычные шаловливые нотки.

— Не надейся, что разлучит, — притворно угрожаю я. — Я и после смерти буду тебя доставать.

Он тихо смеётся, и я ловлю себя на том, что впервые слышу его смех. Такой тёплый, что в него хочется закутаться.

И в этот момент у Гектора звонит телефон.

Он бегло целует меня в висок и отстраняется, выпуская из таких надёжных и нужных мне объятий.

Смотрит на экран, тихо чертыхается и говорит мне:

— Прости, сладкая, я должен ответь. Иди в спальню. Жди.

Я отворачиваюсь, чтобы спрятать слёзы. Что — ЧТО? — может быть важнее нашей свадьбы?

Но муж уходит к своим ненавистным мне делам.

Бреду в дом в полном раздрае. К счастью, никто не попадается из гостей. А особенно — знакомых. Никого не хочу сейчас видеть. Разве что маму.

Захожу к ней в комнату — и столбенею.

Вера спит в кресле, запрокинув голову и храпя так, что дрожит люстра. У ног её валяется пустая бутылка коньяку.

Мама же сидит на полу, опираясь на руки, и горько плачет.

Кидаюсь к ней:

— Мамочка, что случилось?

— Прости меня, доченька, прости… прости… — она икает и захлёбывается рыданиями. Мне неприятны эти пьяные слёзы. Я кое-как дотаскиваю её до кровати, укладываю, как есть, в платье и с причёской, накрываю одеялом.

Да уж, свадьба определённо удалась.

Ухожу в спальню, начинаю медленно вытягивать шпильки из причёски, только сейчас понимая, как дико устала.

Дверь открывается так, что едва ли не слетает с петель. Влетает Гектор, но мне кажется — демон: взъерошенный, взвинченный и страшно злой.

Прежде чем я успеваю что-то сказать — хватает меня, швыряет на кровать и начинает грубо сдирать платье…

2(21)

— Гектор! Остановись! Прошу! — умоляю я, пытаясь вырываться, освободиться, но силы слишком неравны.

— Замолчи! — грозно рявкает на меня. — Не до твоих истерик!

Переворачивает меня на живот, тянет вверх за бёдра, вскидывает юбки. Они окружают меня белой пеной. У меня платье узкое до колен, а ниже — расходящееся фалдами. Гектор разрывает его по шву. Трещит дорогая ткань, разлетается бисер и жемчуг.

— Прошу… любимый… — скулю я, пытаясь воззвать к его человечности. Но, видимо, её лимит на всего закончен.

Муж грубо берёт меня за волосы и выгибает мне шею, рыча в ухо:

— Мне на хрен не нужны твои признания. Я просто хочу тебя трахнуть. Отодрать, как последнюю суку.

Вою:

— За что? У нас же брачная ночь!

Моё сознание сходит с ума. Я не верю в происходящее. Мне кажется, это глупая игра, она сейчас прекратится, и Гектор снова станет таким, каким я знаю его в спальне — страстным, неистовым, моим… Будет шептать нежности и ласковые пошлости, от которых я млею и теку…

Сейчас я сухая. Мне страшно.

А он…

— Заткнись! — чувствительно встряхивает меня, засовывает руку под юбку, срывает мои трусики и заталкивает их мне в рот.

Остаётся лишь округлять глаза, недоумевая, мотать головой, пытаясь избавиться от кляпа и жалобно мычать.

На миг наши взгляды пересекаются — мой, размазанный слезами, и его — злой, стеклянный, неживой. Его действительно будто выключили.

Он заламывает мне руки назад и жёстко скручивает их ремнём. Сдёргивает остатки юбки и вламывается в меня. Сразу на всю свою длину.

Меня пронзает дикая острая боль. Слёзы плещут из глаз. Я скулю в кляп.

Гектор трахает меня, дерёт в буквальном смысле, потому что берёт на сухую. В таком темпе, что у меня перехватывает дыхание и сердце заходится в груди…

Напор такой, что, кажется, сейчас протаранит меня насквозь. От каждого удара внутри скручивает болезненный спазм. И, усиливая мои муки, хватает за волосы, выгибая дугой.

Вою ранено и тонко, вцепливаясь зубами в ажурную вещицу.

Тугой корсет впивается в ребра.

Хочу лишь одного — чтобы он побыстрее кончил и оставил меня.

Мне больно…