Просто раздирает изнутри.

Будто бур выставили и крутят…

Я бы орала тонко и надсадно, но тряпка во рту глушит звуки…

Когда он начинает бурно кончать в меня, я отключаюсь…

Прихожу в себя медленно…

Мне кажется, болит всё тело, словно меня пропустили через мясорубку. На руках и бёдрах синяки. На рёбрах, наверное, тоже — корсет надавил. Вся зарёванная, в разодранном платье…

Между ног — пылающий ад. Сворачиваюсь клубочком, тихо и горько всхлипываю.

За что? Что я такого ему сделала?

Чувствую себя выпростанной рыбёшкой. Резиновой куклой, которой попользовались и отбросили.

Грязной. Гадкой. Мерзкой.

Больше всего сейчас мне хочется убить себя. Удавиться. Вскрыть себе вены.

У меня нет сил даже ненавидеть.

Просто мёртво внутри.

Пусто. Воет.

Добился, заморозил.

Теперь я его, урода, на пушечный выстрел к себе не подпущу.

Собираю себя по кусочкам, кое-как доползаю до ванны. Вытаскиваю лезвие из бритвенного станка. Какое-то время тупо пялюсь на него. А потом начинаю срезать исковерканный, как моя жизнь, корсет. Потому что самой со шнуровкой мне не справиться.

Папа, это ты проклял меня? Это потому, что я вышла замуж без твоего благословения? Прогнала тебя тогда, да?

Папочка…

Зачем? Зачем в тот день ты привёл меня к нему?

Зачем показал монстру беззащитную добычу.

Куски тряпки, которые ещё недавно были дизайнерским платьем, падают к моим ногам. И я таращусь на себя в зеркало — тощая, бледная, вся в синяках, с растрёпанными волосами и опухшими от слёз глазами.

Молодая жена после первой брачной ночи!

Запрокидываю голову, истерично хохочу, а потом — разбиваю зеркало, раня руки…

Кажется, меня кто-то оттягивает, умывает, воркует надо мной, укладывает в осквернённую постель.

Людмила Васильевна и Зина.

Хватают старшую горничную за руку и говорю ей, хотя открывать потрескавшиеся губы больно:

— Его не разморозить.

Она лишь прикрывает глаза и качает головой. На лице — сплошное отчаяние. Она и сама понимает…

Утром едва выползаю из комнаты — двигаться больно. Заматываюсь в длиннющий байковый халат.

Меня трусит.

Надо бы показаться врачу…

Лестница вниз кажется непреодолимой. Но я справляюсь.

Мама и Вера сидят перед огромной телепанелью и сморят новости — по местному каналу крутят репортаж о нашей с Гектором свадьбе. Кадр останавливается на моменте, когда мы стоим, держась за руки, и смотрим друг на друга. В глазах Гектора — такая любовь! Я слышала — камера не врёт. Она фиксирует подлинные эмоции. Нам, наверно, попалась бракованная.

Хватаю вазу — их тут полно, нас вчера задарили цветами, — и пуляю в экран. Метко.

Треск, грохот, что-то бьётся.

Может, ваза. Может, телевизор. Может, то и другое.

Я тоже падаю на пол и бьюсь в истерике.

Вера хлещет на меня водой, мама смотрит строго.

— Верочка, дорогая, подними её.

Верка, как ребёнка, поднимает меня с пола и усаживает в кресло, напротив мамы.

Та смотрит взволновано.

— Доченька, что с тобой? — спрашивает она, накрывая мою ладонь своей. Внимательно смотрит в глаза.

— Он изнасиловал меня, — шепчу, подаюсь вперёд, рыдаю у неё на плече.

Мама гладит меня по волосам.

— Доченька, — грустно говорит она, — мужья не насилуют жён. Тебе не поверят, даже если ты сейчас обратишься в больницу и полицию. После этого, — она кивает головой на разбитый (всё-таки разбитый!) телек, — никто не примет твоих слов всерьёз. Решат, что ты клевещешь на честного бизнесмена. Хочешь отжать бабок и, как там говорит ваша молодежь, хайпануть. А ещё, — она совсем понижает голос, практически шепчет мне в ухо, — охранники сказали, что ночью он уехал с толпой вооружённых мужчин на бронированных машинах. Он — опасный человек. Очень опасный, доченька.

Твой любимый зять, хочется орать мне, но я вижу, что мамины глаза — тёмно-янтарные — сейчас расширены от ужаса. Она напугана и в отчаянии. Ведь она не смогла защитить свою дочь. И понимаю — мы лишь слабые хрупкие женщины в мире сильных мужчин. Куда мы пойдём? Маме нужен уход, у неё ещё не сняли с одной ноги жуткий аппарат. У нас нет квартиры. Мы обе — недоучки.

У нас нет выбора — только обняться и плакать от сознания собственного бессилия.

Смиряться и терпеть.

Я должна. Ради мамы. Самой мне не вытянуть её.

— Вчера ты просила у меня прощения? — всхлипываю ей в плечо. — За что?

— За то, что напилась… доченька… — она краснеет, как школьница. — Так стыдно! Должна была быть с тобой рядом, а наклюкалась.

Вера похлопывает её по плечу:

— Полно, Риммочка, не вини себя. Ты дочь отдавала замуж.

— Да, мама, — немного успокаиваюсь я. — Это меньшее из зол. Что делать мне теперь?

Мама гладит меня по волосам:

— Знаешь, милая, умные люди говорят: не можешь изменить ситуацию — измени своё отношение к ней. Постарайся найти что-то позитивное. Не циклись на негативе. Было же во вчерашнем дне что-то хорошее?

— Да, безусловно, было, — не хочу лгать себе — у меня была эталонная свадьба. Очень красивая.

Мама права — не стоит циклиться на негативе.

И Гектор… Может, у его срыва были причины? Ведь за секунду до того звонка мы флиртовали и кайфовали рядом друг с другом… Целый мир был для нас.

А потом… уехал в ночь с ворожёнными мужчинами. Тот случай, когда его подстрелили.

Он опасный человек.

Что ты знаешь об аудиторах?

Мой шеф не связан с криминалом…

Кто он? Чем занимается?

Простить? Нет, простить не получится. Но можно спрятать. Подальше. Как прячут нечто грязное и стыдное.

И жить дальше, находя позитив.

Постель? Это же всего лишь супружеский долг. А долги всегда нужно отдавать.

Безэмоциональный физиологический процесс.

Я смогу…

…так началась моя семейная жизнь.

3

Прихожу в себя на широкой мягкой постели. Я полностью одета и даже обута, но руки пристёгнуты к изголовью пушистыми наручниками. На глазах — плотная тёмная повязка.

Н-да, оригинальный у моего мужа способ поздравлять. И главное притащил сюда, в дом. Я не была здесь уже долгое время.

Решила, что если это жилище пропиталось моими болью и слезами, то его нужно сменить. Верила, глупая, что на новом месте получится свить семейное гнёздышко. Мне казалось, что у нас — как говорила мама — может всё наладиться.

…Тогда, после жуткой браной ночи Гектор явился только под вечер, — измученный, запылённый, грязный. Я лежала на кровати и тупо смотрела перед собой. Он, не говоря ни слова, сгрёб меня в охапку, проигнорировав слабые попытки отбиться, и повёз меня в клинику к Завадскому. Там — лучшие специалисты в нашем городе. Меня пригласили на осмотр, я проходила мимо кабинета главврача и услышала, как тот распекал Гектора.

— Скотина! Надо было тебя ещё в тот раз упечь! Девочка тебя защищала!.. А ты?!

Я не услышала, что ответил Гектор.

Завадский настоял — меня оставили в стационаре. Он несколько раз приходил и настаивал, чтобы я написала заявление. Но у меня в голове раз за разом всплывали слова мамы: «Тебе не поверят». Да и не хотела я всего этого — судебных тяжб, вынесения сора из избы.

Хотела покою.

Возвращаться из больницы в тот дом мне не хотелось — и Гектор перевёз меня в одну из квартир в новом жилищном комплексе, который строил его холдинг. Роскошная трёшка в самом престижном и комфортабельном районе города.

Маме с Верой купил маленький домик с садиком — они так пожелали. Я была рада за маму — она обрела своё странное счастье.

А я в новой квартире принялась учиться быть образцовой женой. Научилась готовить, чтобы ждать мужа с работы с горячим ужином. И хотя по хозяйству мне помогала клининговая компания, я старалась во всё вникать и даже поддерживать чистоту, создавать уют с помощью мелких милых безделушек. Некоторые из них научилась делать сама — декупаж, кракелюр…

Но счастье в нашем мирке так и не поселилось. Гектор словно ещё сильнее заморозился, отстранился, ушёл в работу — у него была куча новых проектов. Я же проходила преддипломную в муниципальном музее, училась и надеялась. Несмотря на то, что секс у нас превратился в механический процесс — я каждый раз внутренне сжималась, когда Гектор ко мне прикасался. Поэтому мы обычно… скучно выполняли супружеский долг и всё. Нет, иногда бывало, что в нём просыпалось что-то, и у нас снова случалась феерия в постели. Очень редко, но всё же. Но и этого мне хватало, чтобы цепляться. Надеяться.

Именно такая — надеждная — ночь была у нас и в канун Дня Святого Валентина. Мы выпили немного шампанского, Гектор завалил меня романтичными подарками, а потом унёс в спальню и любил до утра. Так, будто прощался.

А утром я проснулась одна в постели.

Гектора не было.

Его телефон не отвечал.

И вот теперь — такой оригинальный способ появиться.


— Гектор, — зову мужа. Я не могла ошибиться.

Чувствую, как прогибается матрас под тяжестью большого тела. Блудный муж ложится рядом со мной, обнимает, целует в висок.

— Гектор, сними повязку и освободи меня!

Не знаю, откуда прорезается приказной тон. Может быть, на меня так действует Международный женский день. Ведь он связан с тем, что женщины начали бороться за свои права. За право выбора. В том числе — и как провести вечер.