Они сидели в недорогом кафе на углу Малой Бронной, пили сок и говорили о Коле. Марина хотела понять, как это бывает, что чувствуешь, когда любишь, — и не могла. Они сидели под красным зонтиком, заслонявшим от жаркого солнца белый стол, на котором еще можно было различить разводы от кофе, который когда-то разлила Лиза, а также, глубокие порезы, похожие на шрамы, и невидимые следы чьих-то прикосновений. Сколько людей успело побывать в этом маленьком кафе, сколько судеб тут переплелось — просто странно.

Однажды, устроившись за одним из этих столиков, Вера увидела, как Лиза переходит дорогу, и окликнула ее (она едва вспомнила ее имя). С тех пор Лиза полюбила это кафе и однажды пришла сюда с Юлей. И тогда они тоже говорили о Коле. Коля знал это кафе раньше: как-то он был тут с Коленым.

Пройдет месяц, а может, год, и Марина придет сюда снова. Она придет не одна. Почему нет? И тогда он скажет: «Я тебя люблю». И начнется еще одна история.

— Странный тип, — сказала Марина. — Где-то я его видела.

— Кто? — не поняла Юля.

— За тобой.

Юля обернулась.

— Ты его знаешь, — сказала она, — это Витамин.

— Витамин, — вспомнила Марина. — Именно!

Ночью, когда папа ввязался в драку, он тоже был там, на площади. Это он был в косой куртке.

— Что ему тут надо?

— Ничего не надо, — удивилась Юля. — Просто шел мимо — и зашел.

Марина допила сок и встала: — Пойдем?

— На пруды?

— На пруды.

Витамин посмотрел на часы и тоже встал. Его круглая голова и плоское лицо — все это действительно напоминало таблетку, — наверное, поэтому он получил это смешное прозвище. К круглой голове самым нелепым образом было наспех приделано долговязое туловище. Его румяное гладкое лицо украшала застенчивая улыбка. Если бы Марина была писателем, она бы сказала о нем так: луноликий и солнцеподобный Витамин. И добавила: злой и гадкий. Но скажи она кому-то, никто бы не поверил, что этот расплывшийся в добродушной улыбке блондин, этот голубоглазый ангел может ударить человека.

— Пора, — сказал Витамин.

Только теперь Марина заметила, что он был с приятелем, — наверное, он отходил, а потом вернулся. Марина никогда его не видела. На вид им обоим было лет по шестнадцать.

«А он ничего, — подумала Марина и спохватилась: — Кто — ничего? Этот монстр? Какое нелепое прозвище — Витамин».

— Марина, ты забыла кошелек.

Уже смеркалось, когда девочки вышли из метро.

По дороге домой они снова говорили о Коле. Теперь Марине казалось, она вспомнила, что значит — любить, потому что она много раз была влюблена, просто это быстро проходило.

— А по-настоящему, — сказала Марина, — только один раз.

— Это когда?

— Давно.

— Я его знаю? — спросила Юля.

— Нет.

— А почему я никогда об этом не слышала?

— Не знаю почему. Сначала я боялась, что ты будешь смеяться, а потом я об этом забыла. — А почему я должна смеяться?

— Потому что он намного старше.

— Намного — это как?

— Десять, двадцать… На тридцать лет.

— И что в этом смешного? — спросила Юля.

— Наверное, ничего.

Юрий Петрович был директором НИИ, где работал Евгений Николаевич, но это не мешало их дружбе. В детстве они жили в одном дворе, и их родители тоже дружили. Петрович — так называл его папа. Это была старая дружба, проверенная временем, выдержанная, как хорошее вино.

Когда Марина была маленькой, Петрович приходил к ним каждую субботу, и всякий раз она ждала этого дня, как ждут дня рождения или Нового года. «Дядя Юра пришел!» — кричала Марина и бежала в коридор, чтобы встретить его первой. Когда ей было десять лет, Петровича назначили директором — и Марина им гордилась. Три года назад Петрович женился и теперь приходил реже. Его жена, тетя Люся, Марине сразу не понравилась.

Тетя Люся, пышная брюнетка, пахнущая французскими духами и громкая, как сто барабанов, работала в художественном салоне и много говорила о картинах. Марина любила картины, но от этих разговоров у нее болела голова и она хотела спать.

С годами Марина стала замечать, что с появлением в их доме Петровича она вдруг теряется и страшно глупеет. Наверное, в его глазах она выглядела смешной — так ей казалось. Когда он приходил, ей хотелось умереть — только бы он не видел, какая она дура. Что касается Петровича, его сердце переполняла нежность: своих детей у него не было, и его привязанность к Марине, которую он знал с первых дней ее жизни, доходила до страсти. Он целовал ее при встрече, дарил ей подарки и обращался с ней, как с маленькой, то есть любил. Но как раз это было хуже всего. «Я уже не ребенок, — хотела сказать она. — Я тебя люблю!» Но вместо этого она говорила: «Здрасти, дядя Юра. Как дела, дядя Юра?» И улыбалась. И краснела.

— А сейчас? — спросила Юля.

— Что сейчас?

— Сейчас ты его любишь?

— Не знаю, — сказала Марина и, подумав, добавила: — Иногда.

— Это как?

— Когда вижу — люблю. И потом еще три дня люблю. И еще неделю. Но это быстро проходит. А лотом снова вижу — и снова люблю.

— А говорила…

— Теперь это все равно.

— Почему?

— Я же говорю: это папин друг.

— Разве вы не будете встречаться?

— С папой? Наверное, будем.

— Ну вот, придешь к нему — и увидитесь.

— Приду куда? — спросила Марина. — К Кошке домой?

— Да, неприятно, — согласилась Юля.

Они вошли в подъезд и вместе поднялись на второй этаж. Марина вызвала лифт.

— Даже не могу себе представить, — грустно сказала она, — приду домой, а его там нет.

У нее был потерянный и несчастный вид. Марина развела руками, как тот старик у телефонной будки, и тихо сказала:

— Нет.

Юля молчала. Она не могла ей помочь. Никак.

— Нет папы, — сказала Марина.

И заплакала.

19

Мама так часто плакала, что оставаться дома было невозможно. Генриетта Амаровна тоже плакала и говорила:

— Так я и знала. Так и знала! Как в воду глядела! Марина позвонила Юле.

— Сегодня идем на американские горки, — сказала та.

— Зачем? — не поняла Марина.

— Помогает, — объяснила Юля. — Адреналин!

Смысл этого загадочного слова был Марине не вполне ясен, но она поняла главное: это помогает. — Глупо, — сказала мама: — Это самоубийство.

— Мама, пожалуйста. Не тут же сидеть: бабушка плачет, ты плачешь. А этот халат? А тапочки? Так же можно с ума сойти!

— А деньги? — грустно сказала Елена Викторовна. — У меня сотрудница, Мария Сергеевна, дочку замуж выдает: мы собрали, кто сколько мог. В долг, конечно. А до получки еще десять дней.

Елена Викторовна вышла в коридор и достала из сумочки кошелек. Но Марина ее остановила: — Не надо. У меня есть.

— Есть?

— Папа дал.

Елена Викторовна подняла на Марину грустные заплаканные глаза.

— Раньше, — объяснила Марина. — Ну, я пойду?

— Иди.

— Мам, — сказала Марина, когда она была уже на лестнице. — Знаешь, как я тебя люблю?

— Как? — улыбнулась Елена Викторовна.

— Больше всего на свете!

Начинать нужно с малого. Самые маленькие американские горки были на ВДНХ — и они отправились туда.

Была суббота, но утром народа в парке оказалось немного.

— Может, лучше на колесе? — осторожно спросила Марина. — Вон оно какое огромное. Разве не страшно?

— Страшно, — деловито сказала Юля, — но не так. Горки — лучше.

Вот так же, наверное, говорил Александр Иванович, совершая утренний обход: «А почему норваск не принимаем? И что за упрямый народ! Надо норваск принимать. А витамины тут ни при чем. Как дети, честное слово».

— Негр, — сказала Марина.

— Что негр? — не поняла Юля.

— Там негр работает. Вон он, у входа.

— И что?

— Не знаю. Плохая примета.

— Во-первых, — сказала Юля и по крутила пальцем у виска, — такой приметы нет. А во— вторых, Я бы, тебе не советовала называть его негром, потому что он как представитель афро-негроидной расы может обидеться. Марина, это мавр!

И как только Юля запоминает все эти слова. Однажды, пересказывая Кахоберу Ивановичу параграф из учебника, Марина пыталась вспомнить слово «абориген» — и не смогла.

— Марина, это мавр! — сказала Юля. — И он красив как Бог.

— Эй! — Марина толкнула ее в бок. — А Коля?

— Вместо того чтобы сеять вражду между дружественными народами, — тихо сказала Юля, — подумай о подруге. Потому что я тоже боюсь.

Миновав ряд заграждений, они оказались за высокой оградой.

— Юля! Я боюсь.

Табличка, прикрученная проволокой к металлической решетке, гласила: «Билеты возврату не подлежат!»

— Я не хочу! — И, как зверь, за которым захлопнулась дверца клетки, Марина бросилась к выходу, но, если ты уже проходишь через турникет, вернуться назад нельзя.

— Здеся, — сказал «мавр», и это означало: садитесь в эту кабинку.

— Мы что, вдвоем поедем? — спросила Марина. Пускай они умрут. Но почему вдвоем?

— Дывоем, дывоем, — сказал мавр, показав ослепительно белые африканские зубы. — Дывоем! Хоросо!

— Нет! — успела сказать Марина.

— Мама! — сказала Юля.

— Мама! — сказала Марина.

Ей казалось, что вместо головы у нее живот, а голова, наоборот, — в животе.

Все вокруг грохотало и кружилось. Пронеслись мимо облака, дома и деревья. В толпе мелькнуло круглое улыбающееся лицо.

— А-а-а…

Кто это? Нет, она не ошиблась: это он, Витамин.

— А-а-а…


«Смотри, — хотела крикнуть Марина, — Витамин!» Но вместо этого из груди вырвался слабый стон: