Они стояли рядом и молчали. Ежов озирался по сторонам. Теперь сигарета была бы как нельзя кстати. Юля еще раз отметила, что он не просто выше ее, а выше на две головы. Рядом с ним она чувствовала себя хрупкой и беззащитной. Как ни странно, особенное впечатление на нее произвели его оттопыренные уши и потерянный вид. В нем было что-то детское и трогательное, что-то, от чего щемило сердце. Ей было мучительно жалко Колю Ежова и страшно хотелось его поцеловать.

Не говоря ни слова, они направились к стоявшему у входа охраннику. Толстый и приземистый, он был похож на маленького бегемота. Освещая охранника неровным таинственным светом, над его головой то исчезали, то снова вспыхивали разноцветные неоновые буквы: «Кашалот».

Юля никак не могла вспомнить, кто это — кашалот — кит или гиппопотам. Бегемоты — злые, но если это бегемот, то, наверное, добрый. Юля вспомнила передачу, где показывали разъяренного бегемота, который пополам перекусил аллигатора.

«Киты — добрые, — думала она. — Но если кашалот — это кит, то он злой. Или добрый?»

Юля представила добродушную морду с печальными круглыми глазами. Из пасти воображаемого кашалота торчал опасный желтый клык. Кит это или гиппопотам, его лучше не сердить.

Юля протянула флаер охраннику. Виду него был строгий, на поясе висела дубинка. Охранник одобрительно кивнул.


Это была обыкновенная дискотека с парой диджеев средней известности и безумно дорогой колой в баре. Юля посмотрела на Ежова. Раньше он ни с кем не встречался, и вид у него был глупый и растерянный. Ему казалось, что в его теперешнем положении он должен вести себя как-то особенно, но не знал как именно. Может, он должен ее поцеловать. Но целовать Юлю ему почему-то не хотелось.

«Ну и вид», — подумала Юля. Но музыка играла громко, вокруг танцевали, и вскоре ей стало легко и весело.

Они танцевали до утра, иногда тайком поглядывая друг на друга. И за все это время не произнесли ни слова.

Когда они вышли на улицу, уже рассвело. Пустые улицы выглядели странно. Окатив их водой, мимо с грохотом пронеслась поливальная машина. Снова стало тихо. Запахло мокрой пылью, как после дождя.

— Я тебя провожу, — сказал Ежов, — можно? Юля кивнула.

Домой решили идти дворами — так было ближе. Всю дорогу они молчали, и Юля чувствовала себя неловко. Она столько раз представляла, как однажды его поцелует, потому что уже давно его любила, и все расскажет, все-все: и про бессонные ночи и как плакала в подушку, и как пыталась забыть и ждала… Но разговор не клеился. Коля шел рядом, разглядывая свои ботинки, дома, деревья, и пыльный асфальт, и ослепительное утреннее небо, и молчал. Он всегда отворачивался, когда сталкивался с Юлей в коридоре, и краснел, когда с ней разговаривал. А разве это не доказательство любви? Но теперь ей казалось, что она никогда ему не нравилась. Зачем себя обманывала? Он даже не смотрит в ее сторону. Как глупо!

До самого дома они не проронили ни слова. Но, уже стоя у подъезда, Коля вдруг обнял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал. Он сам не понимал, как это получилось: если бы он хотя бы на минуту задумался, то никогда бы на это не решился. Но все вышло само, и он ничего не мог с этим поделать. Значит, не зря Юля надеялась. Значит, она не ошиблась. Значит, он тоже не, спал ночами. И думал. И ждал. И все будет хорошо…

— Ты ходила с Лизой? — спросила Марина, когда на следующий день они пошли в парк.

Наступила пауза.

— С Колей, — наконец призналась Юля. — С Ежовым. в парке было шумно, как всегда в первые дни лета. На лавочке сидели Лиза и Максим. Юля сразу их заметила, но сделала вид, что не видит. Просто не хотела им мешать.

— Ежов — хулиган и двоечник…

— Марина, он меня поцеловал.

— Юля, — всплеснула руками Марина, — тише!

5

Когда Марине исполнилось четыре года, ее дедушка купил летний дом в Загорянке. Там же, в Загорянке, купил дом и Юлин папа.

Теперь, когда наконец началось лето, Александр Иванович взял отпуск и решил вместе с Юлей отправиться на дачу. Марина тоже ехала — с мамой, папой и Генриеттой Амаровной.

Александр Иванович отремонтировал разбитые «Жигули» и с нетерпением ждал воскресенья. Елена Викторовна, мама Марины, отказалась составить ему компанию. У нее начался отпуск, и она решила не ждать воскресенья, а уехать в пятницу.


В электричке было душно, свободных мест не было. Генриетта Амаровна надела синий тренировочный костюм и глупую желтую бейсболку. Марина смотрела в окно, а Генриетта Амаровна следила, чтобы кто-нибудь ненароком не повредил саженец, бережно укутанный в старую простыню. Елена Викторовна оказалась в другом конце вагона, а Евгений Николаевич — в тамбуре. Он то и дело высовывал из толпы голову и делал знаки Генриетте Амаровне: мы, мол, здесь, пожалуйста, не беспокойтесь, а Генриетта Амаровна кивала и сдержанно улыбалась так, как обычно теща улыбается зятю.

— Ну и жара.

Марина надела джинсовый комбинезон и ботинки на платформе. И теперь ей было жарко. Оделись не по сезону, потому что взрослым всегда кажется, что на даче холодно и идут дожди.

— Осторожно. — Генриетта Амаровна оттеснила к окну испуганного студента с помятым лицом и вежливо улыбнулась уголками губ.

Зимой умер дед, и она как-то вдруг осунулась, но даже теперь Генриетта Амаровна не выглядела старой.

— Извините. — Студент сунул конспекты под мышку и уставился в окно.

А Марина подумала, что дедушка когда-то тоже был молодым. Он учился в морской академии и был влюблен, а теперь ничего этого нет. И никогда больше не будет.

Никогда. Марина помнила его лицо так ясно как если бы они виделись только вчера.

Веселый и красивый, дед был высокого роста. Он всегда держался прямо и напоминал белого офицера. И имя у него было совсем русское — Виктор. Но глаза у деда были черные, и говорил он с легким кавказским акцентом, потому что родился в Ереване и был наполовину армянином.

В октябре дед заболел. В комнате пахло лекарствами. Марина хорошо помнила, как однажды Генриетта Амаровна села на край его кровати, а дед сказал: «Я хочу, чтобы вы посадили дерево».

Дед не случайно купил дом в Загорянке. Он считал, что человек не должен отрываться от земли, и всегда мечтал иметь собственный дом.

«Дерево?» — удивилась Генриетта Амаровна. Марина смотрела в окно и думала, что дед скоро умрет. Тогда она не понимала, что это значит. Но теперь она знает.

«У сарая, — закончил дед. — Там, где старая яблоня».

«Мужчина должен сделать в жизни три вещи, любил говорить дед, — посадить дерево, построить дом и родить сына».

Но так вышло, что как раз этого ему сделать не удалось.

«Я хочу, чтобы вы посадили дерево», — сказал дед.

Через месяц он умер.

6

Евгения Николаевича отпустили с работы только в пять, так что, пока добрались до места и поужинали, уже стемнело.

Утром первой проснулась Генриетта Амаровна. Через пятнадцать минут был готов завтрак.

— Бабушка, ты что, с ума сошла? — сказала Марина, гремя умывальником и разбрызгивая вокруг себя воду. — Восемь часов.

Но Генриетта Амаровна была настроена решительно. Этого дня она ждала полгода. Полгода шли переговоры. Дед хотел, чтобы они посадили дерево, но какое — не сказал. Евгений Николаевич считал, что нужно посадить сосну, потому что это было его любимое дерево. Генриетта Амаровна настаивала, что сосна — дерево заурядное, а вот дуб — это благородно.

— Разумеется, дуб. Это же очевидно.

— А я думаю, сосна.

— Нет, дуб.

— А я говорю, сосна.

Никто не знает, как долго это могло продолжаться, но однажды в спор вмешалась Марина. Она посмотрела на папу, потом на бабушку и наконец сказала:

— Яблоня.

Елена Викторовна обычно не принимала в этом участия, но поскольку она все равно проходила мимо, то не могла не согласиться с дочерью. Дело в том, что у сарая, где следовало посадить дерево, раньше росла именно яблоня.

— Это разумно, — согласилась Елена Викторовна. — Конечно, яблоня.

— Точно, — подхватили остальные. — Как это мы сразу не догадались?

А Марина сказала:

— Эх вы, что бы вы без меня делали.


Пока Марина и Елена Викторовна завтракали, папа под руководством Генриетты Амаровны осторожно вынул саженец из простыни и принес из сарая лопату.

— Тут здоровенный пень, — сказал Евгений Николаевич, обследовав указанное место.

— Его надо выкорчевать, — объяснила Марина. И папа принялся за работу. Он снял майку и остался в рваных сандалиях и выцветших шортах, цвет которых определить было трудно: что-то между серым и желтым, но точно не бежевый.

— Ну и вид, — сказала Елена Викторовна. В понедельник куплю тебе новые шорты.

Некрасивые люди с детства вынуждены заботиться о своей внешности, чтобы как-то скрыть врожденные недостатки. Евгений Николаевич не был похож на Джорджа Клуни и уже начал лысеть, однако благодаря атлетическому телосложению, всегда нравился женщинам. Кроме того, сейчас он был занят деревом. Поэтому при чем тут шорты?

— Тут что-то есть, — сказал Евгений Николаевич, воткнув лопату в землю.

Марина давно не верила в пиратов и сокровища.

— Это пень, — С уверенностью сказала она.

— Это не пень, — уверенно констатировал Евгений Николаевич и вытащил из земли большой коричневый портфель.

Когда-то дед был капитаном. А потом его списали на берег, и он служил в министерстве. На службу дед ходил с портфелем, и Генриетта Амаровна сразу этот портфель узнала. Теперь таких портфелей нет.

У Генриетты Амаровны от удивления вытянулось лицо, а Елена Викторовна спросила:

— Что это?