– Я не могу чувствовать к ней прежнего расположения, – произнес Мартин решительно, – она дурно поступила с вами и с нами. Но я не отвернусь от нее: она еще молода, и это первое огорчение, которое она мне причиняет. Трудно будет мне сообщить об этом ее тетке. Отчего не приехала Дина с вами? Она помогла бы несколько успокоить ее тетку.

– Дины не было в Снофильде, она отправилась в Лидс две недели назад, и я не мог узнать от старухи даже и адреса, где она находится в Лидсе, иначе я привез бы ее вам.

– Ей было бы гораздо лучше жить у своих родных, – сказал мистер Пойзер с негодованием, – чем ходить проповедовать среди чужих людей.

– Я должен оставить вас теперь, мистер Пойзер, – сказал Адам, – потому что у меня бездна работы.

– Конечно, вам будет лучше за работой, а я должен рассказать хозяйке, когда возвращусь домой. Это трудное дело.

– Но, – сказал Адам, – прошу вас убедительно, не рассказывайте о случившемся недели две. Я еще не говорил об этом моей матушке. Как знать, чем это все кончится?

– Конечно, конечно, меньше скажешь – скорее исправишь. Нам нет нужды говорить, почему свадьба расстроилась, и мы, может быть, услышим о ней через несколько времени. Дай мне пожать руку, друг мой. Как мне хотелось бы сделать тебе удовлетворение!

В эту минуту в горле Мартина Пойзера было что-то такое, что заставило его произнести эти несколько слов отрывисто. Но Адам так же хорошо понимал их значение, и оба честных человека пожали друг другу руку с чувством взаимного понимания.

Ничто теперь более не мешало Адаму отправиться в путь. Он просил Сета сходить на Лесную Дачу и объявить сквайру, что Адам был принужден немедленно отправиться в путь, а также говорить то же самое всякому, кто стал бы расспрашивать о нем. Если Пойзеры узнают, что он уехал опять, то они поймут – Адам был уверен в том, – что он отправился отыскивать Хетти.

Он намеревался было прямо отправиться в путь с господской фермы, но побуждение, уже испытанное им несколько раз перед тем – зайти к мистеру Ирвайну и сообщить ему обо всем, – пробудилось в нем с новою силою, которую вызывает последний благоприятный случай. Он готовился предпринять продолжительное путешествие, затруднительное путешествие, морем, и ни одна душа не будет знать, куда он отправился. А если с ним случится что-нибудь? Или если ему непременно потребуется помощь в каком-нибудь деле, касающемся Хетти? Мистеру Ирвайну можно было довериться; и чувство, препятствовавшее Адаму рассказать что-нибудь, что составляло ее тайну, должно было уступить перед нуждою в том, что Хетти должна была иметь еще кого-нибудь, кроме него, кто был бы приготовлен защищать ее в крайнем случае. Что ж касается Артура, то хотя последний, может быть, и не совершил никакой новой вины, Адам не чувствовал себя связанным хранить молчание ради него, когда интерес Хетти требовал того, чтоб он говорил.

«Я должен сделать это, – сказал Адам, когда эти мысли, развивавшиеся по целым часам во время его грустного путешествия, теперь охватили его в одно мгновение, подобно волне, собиравшейся медленно. – Это так и следует. Я не могу долее оставаться один в этом деле».

XXXIX. Известия

Адам повернул по направлению в Брокстон и пошел самым скорым шагом, посматривая на часы, из опасения, чтоб мистер Ирвайн не выехал из дома, может быть, на охоту. Опасение и торопливость привели его в сильное волнение, прежде чем он дошел до ворот дома приходского священника. Перед воротами он увидел глубокие свежие следы подков на крупном песке.

Но следы были обращены к воротам, а не шли от них, и хотя у дверей конюшни стояла лошадь, то не была, однако ж, лошадь мистера Ирвайна: она, очевидно, пробежала в это утро немалое расстояние и, должно быть, принадлежала лицу, приехавшему по делу. В таком случае мистер Ирвайн был дома, но Адам едва мог собраться с духом и спокойно передать Карролю, что хочет переговорить с мистером Ирвайном. Двойной гнет определенной грусти начинал потрясать сильного молодого человека. Буфетчик посмотрел на Адама с удивлением, когда последний бросился на скамейку в коридоре и бессмысленно устремил глаза на часы, висевшие на стене против него. Карроль отвечал, что у его господина был кто-то, но он услышал, что дверь кабинета отворилась, посетитель, казалось, выходил, и так как Адам торопился, то пошел тотчас же доложить о нем своему господину.

Адам продолжал смотреть на часы: минутная стрелка пробегала последние пять минут до десяти часов с громким, тяжелым, однообразным шумом, а Адам наблюдал за движением и прислушивался к звуку, будто имел какую-нибудь причину на то. В минуты нашего горького страдания почти всегда бывают эти паузы, когда наше сознание делается онемелым ко всему, и мы понимаем и чувствуем только маловажное. На нас как бы нападает слабоумие, чтоб позволить нам отдохнуть от воспоминаний и страха, которые не хотят оставить нас и во сне.

Карроль, возвратившись из комнаты, вызвал Адама к сознанию его горестного положения. Он должен был тотчас же идти в кабинет.

– Я не могу себе представить, зачем приехал этот странный господин, – добавил буфетчик, единственно лишь потому, что, идя впереди Адама к двери, не мог удержаться от замечания. – Он пошел в столовую. Да и у моего господина какой-то странный вид, будто он испуган чем-то.

Адам не обратил внимания на эти слова: в нем не возбуждали участия дела других. Но когда он вошел в кабинет и посмотрел на лицо мистера Ирвайна, то в одно мгновение почувствовал, что лицо имело новое выражение, странно отличавшееся от выражения теплой дружественности, с которым мистер Ирвайн всегда встречал Адама прежде. На столе лежало открытое письмо, которое мистер Ирвайн прикрывал рукою, но изменившийся взгляд, который он бросил на Адама, нельзя было приписать вполне тому, что мистер Ирвайн был озабочен каким-нибудь неприятным делом, потому что он с особенным выражением посматривал на дверь, будто приход Адама производил в нем сильное беспокойство.

– Вы хотели говорить со мною, Адам, – сказал он тихим, принужденно-спокойным тоном, каким обыкновенно говорит человек, когда решается подавить волнение. – Сядьте вот здесь.

Он указал на стул прямо против него, не более как на аршин расстояния от его собственного стула, и Адам сел, чувствуя, что такое холодное обращение мистера Ирвайна было новым, более неожиданным затруднением для его объяснений. Но когда Адам решался на какую-нибудь меру, то отказывался от нее разве только по самым крайним причинам.

– Я обращаюсь к вам, сэр, – сказал он, – как к джентльмену, которого уважаю больше всех. Мне нужно сообщить вам нечто весьма неприятное… что вам будет столь же неприятно слышать, как неприятно мне сообщить вам. Но если я вам стану говорить о зле, совершенном другими, то вы увидите, что я заговорил, имея на то основательные причины. – Мистер Ирвайн медленно кивнул головою, и Адам продолжал несколько дрожащим голосом: – Вы знаете, что вам приходилось женить меня и Хетти Соррель пятнадцатого нынешнего месяца. Я думал, что она меня любит, и считал себя счастливейшим человеком в приходе. Но меня постиг страшный ударь.

Мистер Ирвайн вскочил с своего стула, как бы невольно, но потом, решившись подавить свое волнение, подошел к окну и стал смотреть в него.

– Она скрылась, сэр, и мы не знаем куда. Она сказала, что отправляется в Снофильд в пятницу две недели назад. В прошлое воскресенье я поехал за ней, чтоб привезти ее домой, а она вовсе не была там; она поехала в дилижансе в Стонитон, но дальше этого я не мог отыскать ее следов. Теперь же я отправляюсь в далекий путь искать ее, и никому, кроме вас, не могу доверить, куда отправляюсь.

Мистер Ирвайн отошел от окна и сел на свое место.

– Не имеете ли вы какой-нибудь идеи о причине, по которой она скрылась? – спросил он.

– Довольно ясно, что она не хочет выйти за меня замуж, сэр, – сказал Адам. – Она была недовольна, что срок свадьбы так приблизился. Но я боюсь, что это еще не все. Я должен сказать вам, сэр, что здесь еще нечто другое. Это дело касается еще другого человека, кроме меня.

На лице мистера Ирвайна, выражавшем чрезвычайное беспокойство, показался луч чего-то, походившего почти на облегчение или на радость. Адам смотрел на пол и молчал несколько времени: не легко было ему произнести теперь то, что он должен был сказать. Но когда он стал продолжать, то поднял голову и посмотрел прямо на мистера Ирвайна. Он сделает то, на что решился, не отступая ни на шаг.

– Вы знаете человека, которого я считал своим величайшим другом, – сказал он, – и я, бывало, гордился мыслью, что проведу всю жизнь, работая для него, и питал к нему эти чувства с тех самых пор, как мы оба были еще мальчиками…

Мистер Ирвайн, как бы совершенно лишившись власти над собою, схватил руку Адама, лежавшую на столе, и сжал ее крепко, как человек, чувствующий сильную боль; губы его были бледны, и он тихим, торопливым голосом вымолвил:

– Нет, Адам, нет… не говорите этого, ради самого Бога!

Адам, удивленный необыкновенным порывом чувства мистера Ирвайна, раскаялся, что слова сорвались у него с языка, и сидел в печальном безмолвии.

Мистер Ирвайн, однако ж, мало-помалу перестал сжимать его руку, откинулся назад на своем стуле и сказал:

– Продолжайте, я должен знать это.

– Этот человек играл чувствами Хетти и вел себя с нею так, как не имел никакого права поступать с девушкой ее звания… делал ей подарки и обыкновенно ходил встречать ее, когда она выходила из дома. Я узнал об этом только два дня перед тем, что он уехал отсюда… я видел, как он целовал ее, когда они прощались друг с другом в роще. Тогда еще не было ничего сказано между мною и Хетти, хотя я и любил ее уже давно и она знала о том. Но я упрекал его в дурных поступках, и мы обменялись оскорбительными выражениями и ударами. После этого он торжественно уверил меня, что все это был вздор и только пустое волокитство. Но я заставил его написать Хетти письмо и сказать ей, что он не имел никакой серьезной цели. Я видел довольно ясно, сэр, по различным обстоятельствам, которых я не понимал в свое время, что он овладел ее сердцем, и я полагал, что она, вероятно, все будет думать о нем и никогда не полюбит другого человека, который захотел бы жениться на ней. Я отдал ей письмо; она, казалось, переносила все это гораздо лучше, чем я ожидал… стала обращаться со мною все ласковее и ласковее… я думаю, она в таком случае не знала своих собственных чувств, бедняжка!.. и все это возвратилось снова, когда уже было слишком поздно… Я не хочу порицать ее… я не хочу думать, что она хотела обмануть меня. Но я видел подтверждение своей мысли, что она любит меня и… остальное вы знаете, сэр. Но мне приходит на мысль, что он поступил со мной неискренно, сманил ее из дома и она бежала к нему… И я теперь отправляюсь искать ее, так как я не могу более работать, пока не буду знать, что с нею сталось.