Теперь Элиза залилась краской по уши, а сердце ее стучало так бешено, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Как бы меня ни восхищал твой романтический склад ума, позволяющий делать такие предположения, тетушка, я вынуждена усомниться в их достоверности. Если бы полковник Гамильтон на самом деле читал письмо отца к генералу Вашингтону, он бы знал, что я должна была приехать не вчера, а днем ранее. Значит, судя по всему, вчера он был на дороге по важным делам.

Элизе показалось, что тетушка посмотрела на нее почти с жалостью, словно не могла поверить, что можно быть настолько наивной.

– Может быть. Но доктор Кокран говорил, что полковник Гамильтон отсутствовал несколько дней подряд без разрешения командования, чем вызвал заметное недовольство генерала Вашингтона.

Находился в самовольной отлучке из-за нее? В той записке Петерсон, похоже, написал нечто невероятное, в этом-то все и дело. Элиза не могла посмотреть тетушке в глаза. Она потянулась было за своей чашкой, но та оказалась пуста. Девушка собиралась позвонить в колокольчик, чтобы принесли другую, когда рука тетушки накрыла ее собственную.

– Элиза, я вынуждена спросить: вы с полковником Гамильтоном встречались прежде?

Она не знала, как ответить на этот вопрос. Простое подтверждение не могло считаться ответом на заданный вопрос. А пространный ответ грозил перерасти в разговор, который Элиза даже не знала как начать, не говоря уже о том чтобы вести.

– Он был гостем на балу, который матушка устраивала около двух лет назад. Наша встреча была… мимолетной, – ответила она, тогда как в памяти всплыло, что полковник больше двух лет хранил у сердца платок, пахнущий ее духами.

Тетушка Гертруда рассмеялась.

– Мы с твоим дядей встретились всего за неделю до свадьбы. Думаю, твои бабушка с дедушкой хотели пристроить меня в хорошие руки намного сильнее, чем я сама. Они обещали доктору Кокрану отличное приданое, если он женится на мне. В нашем браке не было ни капли романтики, вот что я хочу сказать.

Женщина поправила камею на блузке.

– Ах, но этот союз был удачным, моя дорогая, и стал еще удачнее благодаря взаимному уважению и заботе, родившимся за долгие годы. Тем не менее я знаю, что такое любовь, в немалой степени благодаря отношениям твоих родителей, чья страсть…

Элиза поперхнулась.

– Страсть и моя мать? Мы говорим об одной и той же миссис Скайлер?

– Повежливее, дорогая. Не думай, пожалуйста, что твоя мать всю жизнь была матроной сорока с лишним лет, занятой воспитанием восьмерых детей. Когда-то и она была молодой и хорошенькой – прямо как ты.

Элиза поджала губы и с сомнением покачала головой.

– Но я не об этом, – продолжила тетушка Гертруда, прежде чем Элиза успела сменить тему, – а о том, что узнаю́ увлечение, если вижу его. Полковник Гамильтон, определенно, увлекся тобой. И, хотя он красив и умен – прямо скажем, гениален, – а возможно даже, причастен к рождению нашей юной нации… – тут плечи тетушки опустились, – …но мне кажется, что ты считаешь его интерес нежелательным.

Элиза глубоко уважала эту женщину, идущую своей дорогой вопреки ожиданиям и ограничениям общества, налагаемым на женщин, и не смогла ей солгать. Так же, как не смогла заставить себя сказать правду, в немалой степени потому, что сама не была уверена, в чем та заключается. С фактами проще: дайте Элизабет Скайлер несколько ярдов ткани или пару фунтов баранины, и она точно скажет, сколько выйдет пар штанов или порций рагу. Но к чувствам не полагались выкройки или рецепты. Девушка подозревала, что ей нужно собрать все части этой головоломки, чтобы увидеть картину целиком.

– Нежелательным и маловероятным, – сухо подтвердила Элиза. – Я сомневаюсь в искренности его интереса. Прошу прощения, тетушка. Полковника Гамильтона можно считать неплохим уловом, но эта рыбка мне не по зубам.

Тетушка пристально посмотрела на нее, а затем вернулась к шитью. Долгое время в комнате не слышно было ничего, кроме потрескивания поленьев в камине и скрипа грубой нитки, прошивающей толстую, плотную ткань.

Затем тетушка почти неслышно произнесла:

– Не прибедняйся, деточка. Это ты добыча, а полковник Гамильтон – охотник, и, смею заметить, если ему не удастся тебя поймать, значит, он тебя недостоин.

12. Решительные шаги

Особняк Фордов: штаб-квартира Континентальной армии, Морристаун, Нью-Джерси

Февраль 1780 года


Алекс бессмысленным взглядом уставился на документ, лежащий перед ним. Хоть он и узнал свой почерк, но не сразу вспомнил, кому только что писал. Как единственный человек в штабе генерала Вашингтона, свободно говорящий по-французски, он частенько писал по двадцать писем в день командованию французской армии и аристократам, оплачивающим ее.

Самой большой проблемой для Алекса были феноменально краткие распоряжения генерала Вашингтона. Его Превосходительство, как Алекс называл главнокомандующего с равной степенью почтительности и добродушной иронии, мог сказать: «Вели Ла Бошамбро перебросить войска к Шарлотте» или «Попроси у герцога Нормандского еще пять тысяч франков на кампанию в Джорджии». И предоставить Алексу превратить полдюжины слов в несколько страниц дипломатической речи с лестью, призывами к светлой стороне натуры адресата, комплиментами детям, женам и любовницам и даже с тщательно завуалированными угрозами. Нелегкая задача.

Хотя официальным представителем Штатов во Франции был Бенджамин Франклин, которому в заслугу ставили вступление французов в войну на стороне Америки, именно благодаря деликатности и дипломатичности Алекса, ведущего переписку, они все еще из нее не вышли. Несмотря на то что конфликт развивался с черепашьей скоростью и никаких немедленных выгод им не сулил, унижение британцев являлось само по себе достойной целью, к которой французы готовы были стремиться без особого поощрения.

Алекс снова посмотрел на письмо и попытался вспомнить, кому оно адресовано. А! Джону Лоуренсу, подполковнику Континентальной армии, в данный момент несущему службу в своем родном штате – Южной Каролине, и по совместительству лучшему другу Алекса.

– Дорогой Лоуренс, – прочитал он, виновато оглядываясь, дабы убедиться, что никто не стоит за плечом.

В начале послание носило довольно формальный характер, сообщая последние новости с фронтов, но уже к середине Алекс свернул к личным делам. Ранее он уже рассказывал Лоуренсу об истории с платком. Тогда Алекс хотел разобраться во всем немедленно, но Джон убедил его подождать, пока закончится суд над генералом Скайлером, поскольку Элиза без сомнений отвергла бы всякие ухаживания человека, выступающего против отца.

Алекс согласился с разумностью доводов друга, хотя ему потребовалась вся сила воли, чтобы не писать Элизе одно любовное послание за другим. Но когда он ошеломленно сообщил Джону, что девушка приезжает в Морристаун на зиму, тот понял, что его дорогой друг пал жертвой женских чар.

– Я считаю, Гамильтон, что пришло время предпринимать решительные шаги.

Именно Джону пришла в голову идея следить за почтовым трактом, чтобы иметь возможность перехватить экипаж Элизы, хотя в его плане и не было сломанного колеса. Это была бы полная победа. Вместо этого Алекс все испортил, представ в глазах дамы сердца настоящим повесой и ужасно обидев ее.

Два года он тосковал по решительной девушке, которая так ловко поставила его на место на балу. Молодой человек помнил каждое мгновение того вечера, словно все случилось вчера, и не мог выкинуть из головы ее смеющиеся глаза и острый язычок. От тех часов, которые они провели вместе, добираясь до Морристауна, остались воспоминания о тонкой талии под его руками, мягких волосах у щеки и остроумных репликах, которыми она легко парировала все его выпады. Целомудренная и благоразумная, красивая внешне и щедрая душой – качества, которые он когда-то перечислял Лоуренсу, описывая свою идеальную спутницу, – все это было в Элизе. И Алекс понял, что она нравится ему еще сильнее теперь, когда знал, что записка была написана не ею.

Но разве не глупцом он был, рассчитывая, что девушка ответит на его чувства? В конце концов, во время их совместной поездки она ясно дала понять, что питает к нему лишь отвращение, подтвердив это позже, когда отказалась принять его в резиденции Кокранов. Но Алекс достаточно поднаторел в любовных играх, чтобы знать: нет лучшего способа привлечь внимание поклонника, чем не проявлять к нему ни капли интереса.

Элиза отталкивала его, чтобы подзадорить, или действительно не питала к нему никакого интереса?

Если бы он увидел ее еще раз, то смог бы это выяснить, лишь бы она согласилась с ним поговорить. Возможно, юноша грезит о мифическом Эльдорадо и ему пора переключиться на более реальные цели?

Но если у Алекса, безродного сироты с Карибов, который красноречием проложил себе путь в штаб самого Вашингтона, чего-то и было в избытке, так это упорства.

Шел легкий снежок, когда Гамильтон очутился перед белым двухэтажным домом на Чепл-стрит, в четверти мили от штаба Его Превосходительства. Во всем здании было освещено лишь одно окно – кабинет доброго доктора. Алекс остановил Гектора перед домом и уставился на темные окна второго этажа. Такую задачу он поставил перед собой сегодня – охранять дом Кокранов от возможного нападения красноспинных, но, сказать по правде, скорее, вглядываться в окна в отчаянной надежде, что в них мелькнет силуэт Элизы, если та, по счастью, пройдет неподалеку.

Он замер в седле под прикрытием дерева и нес свой караул. Потерев руки друг о друга в попытке согреться, он склонился к шее верного коня и как следует почесал его гриву.

Гектор был счастлив отправиться на прогулку по ровной, залитой слабым лунным светом дороге со своим человеком и чувствовал небывалый прилив сил. Снег прекратился, луна вышла из-за облаков. С дальнего поля позади дома донеслось ржание, которое, по мнению Гектора, явно издала кобылица. Конь заплясал на месте и затряс головой, похотливо взбрыкивая задом. Алекс вполне мог его удержать, но знал, что старый добрый Гектор может быть очень норовистым.