Внезапно перед ним возникло лицо капрала Вестона. Его щеки раскраснелись от жары, а язык заплетался под действием винных паров.

– Полковник Гатильмон! – воскликнул капрал. – То есть половник Галлином! Вы пр… пришли на вечеринку!

Он схватил Алекса за плечи и собирался было запечатлеть на его щеке слюнявый поцелуй, но полковник оттолкнул его.

– Капрал Вестон! – требовательно спросил он. – Вы видели полковника Ливингстона?

– Полка… Кого?

– Ливингстона! – выкрикнул Алекс, пытаясь пробиться сквозь шум толпы и пьяный ступор капрала Вестона.

– Порка Ливистон? – рассмеялся капрал Вестон. – Никогда такого не встречал! – Он поднял свой стакан. – Но я выпью за его здо… здоровье. Ура Порку Ливистону, кем бы он ни… ни был!

Он сделал большой глоток пенного пива.

– Но это его вечеринка! – настаивал Алекс.

– Вече…ринка Ливистона? Ох, да-да-да, – согласился Вестон, яростно кивая головой.

– Так где же он?

– Без понятия. Счез. Опре… пределенно счез!

– Исчез! Но разве он не должен жениться на мисс Скайлер завтра? – потребовал ответа Алекс, чувствуя растущее раздражение.

– Мисс Скайер! – Капрал Вестон сверкнул глазами. – Крас-савица, правда? – И внезапно выпалил: – Она сбежала!

– Что? – выдохнул Алекс. – Но ведь сбежала мисс Анжелика Скайлер. А я говорю о мисс Элизе Скайлер!

– Не говорите мне нет! – с огромным возмущением воскликнул капрал Вестон. – Я знаю мисс Анжелабет, мисс Элизику, мисс… – он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, – мисс Элизабет Скайер и знаю, что она сбежала. Еще вче… вчера утром.

Алекс потрясенно смотрел на капрала.

– Мисс Элизабет Скайлер, – выдавил он наконец. – Элиза. Она… она уже замужем? Вы уверены?

Капрал Вестон радостно закивал, словно только что сообщил собеседнику лучшую новость в мире.

– Мисс Скайер, – протянул он мечтательно, глядя на одну из танцовщиц, поймавшую своей шалью полураздетого офицера и тянувшую его, словно на аркане, к лестнице на сеновал. – Я б и сам не прочь про… прогуляться на сеновал с генеральской дочкой.

Алекс опешил, но его кулак полетел вперед помимо его воли. Мгновение спустя капрал Вестон без сознания валялся на грязном полу, с пьяной улыбкой, по-прежнему приклеенной к разбитым губам.

Гамильтон с удивлением посмотрел на тело у своих ног. Он не представлял, что этот удар может принести ему такое облегчение, но так и случилось.

Развернувшись на каблуках, он выскочил из амбара прямо в дождливую ночь.

30. Вольности

Гостиная Кокранов, Морристаун, штат Нью-Джерси

Апрель 1780 года


«Вечеринка», какой бы она ни была, закончилась. Кучер Китти Ливингстон, проспавший шесть часов в коконе из одеял, был разбужен и, полусонный, отправлен на облучок, чтобы Китти не утруждалась пройти полмили до дома, где остановились они с братом и мать, приехавшая на запад ради венчания. Она забрала Пегги с собой, заявив, что в последнюю девичью ночь Элизе захочется получить кровать в свое полное распоряжение, а тетушка Гертруда, которая, похоже, перебрала мадеры, нетвердой походкой отправилась в кровать, оставив Элизу присматривать, как горничная убирает следы вечеринки.

Их было немного. Посуду после ужина убрали больше четырех часов назад. Оставалось лишь раздвинуть мебель по местам и собрать угли в камине, после чего Элиза велела горничной отправляться в кровать, чтобы хоть пару часов отдохнуть перед тем, как начнется предсвадебная суматоха.

Однако сама она решила остаться в гостиной, в которой все еще было тепло. Взяв лампу, девушка подошла к книжному шкафу и начала просматривать корешки, пока не наткнулась на «Клариссу» Ричардсона, которую они с сестрами читали друг другу вслух по очереди, когда в девичьих сердцах стали пробиваться первые ростки романтики. Она вытащила первый том с полки и некоторое время лениво листала его, пока не наткнулась на знакомый отрывок, четко выделявшийся на странице, несмотря на тусклый свет единственной лампы.

«Признаюсь вам, что не знаю в совершенстве своего сердца и свободы его от привязанностей. И, молю, позвольте спросить, дражайшая матушка, какое поведение мое можно поставить мне в вину, если меня, как легкомысленную девицу, принуждают к замужеству, чтобы спасти… Но от чего? Заклинаю вас, матушка, встать на защиту моей чести! Не позволяйте своей Клариссе быть ввергнутой в то состояние, которого она всеми силами не желает…»

Элиза вздохнула. Конечно, она отлично помнила этот отрывок. Они с Анжеликой и Пегги по очереди декламировали его, соревнуясь в том, у которой из них получится эмоциональнее, печальнее и трогательнее. И теперь она гадала, является ли этот отрывок своего рода знаком, что ей нужно следовать зову сердца и избежать навязанного брака любой ценой, или просто собственный разум подсказал ей обратиться к красноречию писателя, чтобы выразить чувства, которые трудно было облечь в слова.

Она могла бы сбежать, твердила девушка себе. Получилось бы как с побегом Анжелики, только вместо побега к жениху Элиза бежала бы от него. В распоряжении Скайлеров теперь было не так много наличных денег, как до войны, но их бы хватило, чтобы добраться до Филадельфии, найти там Анжелику и Джона Черча и попросить переждать у них, пока Генри Ливингстон не оставит мысли о свадьбе. Она бы нашла работу, возможно, стала бы гувернанткой, или учительницей, или даже горничной у знатной дамы. И больше не зависела бы ни от отца, ни от мужа в выборе собственного жизненного пути. Она сможет свободно добиваться тех великих неотъемлемых прав, которые мистер Джефферсон закрепил в Декларации независимости: права на собственную жизнь, свободу и счастье.

Но даже в те мгновения, когда ее новая жизнь мелькала перед мысленным взором, как картины в галерее, она уже знала, что жизнь эта не более реальна, чем изображения на холсте. В конце концов, она была Элизой Скайлер. Средней сестрой. Самой практичной, с умом скорее исследовательским, нежели изворотливым, как у Анжелики, с красотой скорее человечной, чем величавой, как у Пегги. Она была той дочерью, о которой отец, когда ей еще и семи не исполнилось, сказал: «В некоторой степени я вовсе не возражаю, если у меня не родится сын, ведь есть Элиза. В ней есть присущая мужчинам стойкость духа и изобретательность, но нет отличающей наш пол тщеславности». Даже после того, как Филипп родился и пережил все те детские болезни, которые унесли жизни почти половины детей Скайлеров, отец всегда говорил своему тезке и наследнику: «Потрудись всегда брать пример с Элизы, и ты никогда не опозоришь нашу фамилию».

Ведь, как бы то ни было, она – Скайлер и гордится этим. Ее семья присутствовала при рождении страны, бывшей тогда под властью датчан, принимала участие в первом большом политическом перевороте, когда к власти пришли англичане, а сейчас боролась с ними за независимость. Она не хотела отказываться от этого наследия. Элиза хотела внести свой вклад, расти на благодатной почве, помогать Соединенным Штатам стать такой страной, которой они стремились стать, местом, где все люди – белые и черные, мужчины и женщины – могут реализовать свой потенциал, несмотря на то, где и кем они были рождены.

Поэтому она не сбежит. Она останется и выполнит свой долг. Будет высоко держать голову, и никто не сможет ее ни в чем упрекнуть.

И разве это будет так уж плохо? Элиза понимала, что Анжелика выбрала Джона Черча не за мужественное лицо или статную фигуру, а за то, что он был внимателен к ней и мог обеспечить пропуск в то общество, частью которого сестра всегда мечтала стать… Они проживут вместе замечательную жизнь – такую, как хотела Анжелика. И Пегги заставили принять ухаживания Стивена ван Ренсселера, растянувшиеся на два с половиной года, поскольку он был слишком молод и довольно занудлив. И все же он боготворил ее и был добр, а когда они наконец поженятся, сказала Пегги, это будет союз не двух незнакомцев, пытающихся преодолеть взаимную неловкость, а двух друзей, шагнувших на следующую ступень отношений, имеющих многолетнюю историю (хотя в данном случае одна из них воспитывает другого согласно собственным представлениям об идеальном спутнике, уверенная, что он будет обращаться с ней как с королевой, выполняя любую прихоть). Элиза же была находчивее Анжелики и Пегги вместе взятых. И если они смогли влиять на своих мужчин, почему бы и ей этого не сделать?

Но причина проста: она не хотела выходить за Генри Ливингстона, поскольку была отчаянно, безнадежно влюблена в другого. В того, кто, несмотря на все заигрывания и милые глупости, нашептанные ей на ушко, все намеки на глубину и пылкость чувств, так и не объяснился с ней. И даже не попросил у ее дяди с тетей разрешения ухаживать за ней, на что справедливо указала Китти, не говоря уже о том, чтобы открыто попросить ее руки.

Его репутация говорила сама за себя. Александр Гамильтон был повесой и ловеласом, но она все равно влюбилась в него. Однако это было неважно, ведь он по-прежнему никак себя не проявлял. Он отбыл в Третий Нью-Джерсийский полк за сражениями и славой, покинул город, ни разу не обернувшись.

Подобные мысли крутились в ее голове, когда она услышала шум в задней части дома, рядом с кухней. Один из слуг, решила она, пробрался на кухню ухватить кусочек чего-нибудь съестного, пока хозяйка спит. Или, может быть, это были Китти и Пегги, кто знает. Но мгновение спустя раздался громкий грохот падающей посуды, а за ним слышимые даже через две двери ругательства и сопровождающий их смех.

Элиза отложила книгу и, взяв лампу, вышла в прихожую. Здесь было заметно прохладнее, и ей пришлось накинуть шаль на открытые плечи и декольте.

– Эй, – позвала она тихо, стараясь не разбудить спящих наверху, – если они, конечно, до сих пор не проснулись.

Дверь кухни распахнулась, и в проеме возникла мужская фигура. Она нетвердым шагом направилась к Элизе, но лишь когда между ними оставалось не более пары футов, свет упал на лицо загадочного визитера.