Елена Макарова - Алмаз

Ощущала, словно меня поливают ледяным душем.

— Хватит, — хотелось заткнуть уши не слышать ни слова, — прекрати. Зачем ты мучаешь меня? — боялась услышать, что в этом и была суть его игры.

— Ты сама говорила, что жизнь порой уродлива, — злился. — Я совершал много не красящих меня поступков, и игра с тобой была одной из них. Но пока я придумывал все новые способы охмурить тебя, больше узнавал… Я осознал, что давно не играю, что все серьезно, тогда на озере ты впервые доверилась мне. Именно тогда понял, что не могу причинять тебе боль, а наоборот, хочу оградить от нее. В тот момент ты не была строптивой дикаркой, я увидел в тебе нежную девочку. Мою девочку. И ничью больше. И с тех пор мне стало не интересно играть, я делал все, чтобы завоевать тебя, добиться взаимности. Мечтал, что ты полюбишь такого гада, как я.

— Поздравляю, у тебя получилось, — хотелось кричать «за что» и колотить его кулаками в грудь, но сил просто не было. — Я твоя. Что теперь? Я свободна? Найди с кем еще поиграть.

— Больше никаких игр, — приблизился, нежно касаясь, как мой прежний Костя. — Я люблю тебя, и делаю всё, чтобы быть достойным тебя. Давно сказал «нет» разгульной жизни. Теперь светские тусовки — это только работа. Никакой наркоты, алкоголя, женщин. Зачем мне дешевые подделки, когда у меня в руках настоящий бриллиант?

— Зачем ты это рассказал? — чувствовала какую-то апатию и не сопротивлялась его рукам и губам. — Тот человек, о котором ты рассказываешь, не ты. Я люблю другого Костю.

— Тот и другой Костя — всё я. Во мне есть темная и светлая сторона. Я такой. Если ты любишь одного (того, что тебе больше нравится), если не принимаешь моего прошлого, значит, не любишь вовсе.

Осела на диван, выскальзывая из Костиных объятий.

Что теперь делать? Как поступить? Не понимала, что чувствую. Люблю? Да. Пара слов не перечеркнет чувства, что он так тщательно взращивал, и что крепко укоренились в моем сердце. Взращивал — будто любовь к нему было не добровольным порывом, а навязанным его игрой чувством. Он заставил полюбить себя, претворяясь другим человеком? Но разве можно заставить сердце биться чаще при мысли о нем и не видеть других мужчин, кроме него? Могла обвинить Костю в лицемерии, но разве я не догадывалась чем он жил до меня? Конечно, знала, но закрывала глаза. Принимала? Наверное. Потому что любила.

Я, подобрав под себя ноги, сидела на одном крае дивана, Костя, напряженно ожидая моего решения — на другом. Медленно скользнула рукой по шероховатой обивке к его руке, покоившейся на диванной подушке, и чуть коснулась, цепляясь за пальцы. Он тут же отреагировал — повернул ко мне голову. Я придвинулась к нему, ныряя под "крыло" и прижимаясь к груди.

— Что за женские игры, Марго? — хмыкнул, и вибрации голоса отдались в его груди.

— Я еще не начинала играть, — уткнулась носом ему в шею, вдыхая его запах, и поцеловала. Потом еще и еще, пока не обралась до его губ. — Люблю тебя любого, со всеми твоими недостатками. Как и ты меня.

— Как и я тебя, — подтвердил. — Больше жизни, Марго. — На этот раз позволила ему распахнуть мой халат и освободить от так и не высохшей сорочки. — До боли. До безумия.

Судебные разбирательства… Они вселяли в меня ужас и навевали болезненные воспоминания, но с упорством мазохиста я присутствовала на каждом слушанье Костиного дела. Даже не знаю, кто кого поддерживал больше в такие моменты: он меня, зная мое прошлое, или я его, расхлебывая вместе с ним наше настоящее.

Вопреки словам Вани, что инцидент будет замят, этого не произошло. Даже вмешательство Андрея не спасло от широкой огласки неприятной истории в клубе.

— Идиот, *** твою мать! — не скупясь на эмоции, кричал тогда Андрей на понуро сидящего на диване брата. — О чем ты думал?! Ты вообще думал? Это надо умудриться попасть в такую задницу! Если ты еще скажешь, что был под кайфом, я тебя придушу собственными руками!

Костя ни разу не возразил, выслушивая все оскорбления, будто считал себя заслуживающим их. Тогда я не выдержала, и раздраженно бросила Андрею:

— Может, прекратишь орать и дашь дельный совет?! — Прекрасно понимала, что его злость, как и моя, лишь из-за того, что мы оба переживает за Костю. — Что теперь делать? — с надеждой посмотрела на него, смягчившись.

Андрей быстро взял себя в руки.

— Что делать? — повторил, запрокинув голову назад, разглядывая потолок. — Звоните этому вашему другу-юристу, — обвел нас с Костей взглядом, — а я пообщаюсь с нужными людьми. Но предупреждаю, — достал телефон, листая список контактов, — всё это будет долго, нудно и …готовьтесь к атаке журналистов, — угрюмо заключил.

Уже на следующий день разразился крупный скандал, который СМИ активно муссировали в прессе, и разжигали всё новыми лживыми фактами. Чуть ли не каждый день «жертва нападения» давала слезливые интервью, обвиняя Костю в «унижении человеческого достоинства и попрания чести» и требовала законной справедливости. В суде.

Теперь единственный, кто мог нам помочь, был Лёша. Долгое время я держала его на расстоянии, но теперь снова пришлось впустить в свой дом и отношения. Сейчас в приоритете была Костина свобода, а не чьи-то чувства и желания.

На последние репортеры желтой прессы глубоко плевали и гонялись за скандальной сплетней, сулившей большой гонорар. Они бесцеремонно рылись в «грязном белье», и скоро по всему интернету повсплывали фотографии из прошлой разгульной жизни Кости и «сеть» наполнилась новыми домыслами: «Константин Соболев — наркоман». «Константин Соболев страдает алкоголизмом». «Константин Соболев скрывает проблемы с психикой». На фоне этого мне часто задавали вопросы, спокойно выслушивать которые требовались все мои душевные силы. Одними из моих «любимых» были: Как вы справляюсь с тяжелым заболеванием Константина? И почему терпите его многочисленные измены?

По совету Лёши мы с Костей ничего не комментировали, а любой выпад в нашу сторону игнорировали — не давали поводов для еще большего раздувания скандала.

Тогда журналисты нашли другие рычаги вызвать у нас так необходимую им агрессивную реакцию: в прессе начали полоскать имя моего отца. Так и не разобравшись, что на самом деле произошло, объявили меня отъявленной преступницей и обвинили в том, что это я толкнула Костю на кривую дорожку.

Но оба были на взводе, и, казалось, каждый мог сорваться в любой момент из-за какой-нибудь мелочи.

В таких условиях вести привычный образ жизни было сложно. Не заметила, как в институте началась зачетная неделя. Новый год не стал беззаботным и весёлым праздником детства, а некогда напряженная и волнительная сессия пролетела как один день, превратившись в рутинные мелкие хлопоты. Все мои мысли были о Косте. Он старался держать лицо и не показывать насколько сильно его пугает исход судебного дела, но чувствовала его тревогу. А еще свою вину.

Меня мучило глупое и необоснованное самоедство. Я жалела о каждом шаге и слове в тот злосчастный день: зря я поехала в клуб, зря оказалась на ковровой дорожке. Надо было остаться дома и наблюдать за всем по телевизору. Я не вписывалась в светскую жизнь, теперь казалось, что и она всеми возможными способами отвергала меня.

Я успокаивала себя тем, что вряд ли Костю посадят, обойдутся условным сроком и немалой моральной компенсацией, но всё же… А вдруг?

Из-за этих мыслей совсем перестала спать. Всё ворочалась с бока на бок, а смирившись с тем, что не засну, находило себе какое-нибудь дело по дому.

Так одной такой ночью Костя застал меня, когда я как одержимая чистила раковину на кухне. Я так увлеклась, что не слышала шагов и от его сонного чуть хриплого «Рита» вздрогнула, выронив из рук щетку. Наверное, выглядела затравленной и, возможно, совсем безумной, потому что после некоторой паузы он произнес:

— Это не нормально.

— Знаю, — стало неловко, будто он поймал меня за чем-то неприличным. — Все, что сейчас происходит вокруг нас не нормально, — потянулась за упавшей щеткой, решая остановиться или продолжить начатую уборку. Костя первым взял ее и отложил в сторону.

— Хватит, — его голос был тих и ровен. — Знаю, ты устала, — подошел и обнял за плечи. Его спокойствие постепенно начало окутывать и меня.

— Я не устала, — зачем-то спорила. Наверное, уже выработалась привычка защищаться от журналистов и опровергать любое слово, прозвучавшее в мой адрес.

— Передо мной не обязательно храбриться, — напомнил, что перед друг другом не надо притворяться.

— Я должна тебя поддерживать, — убеждала себя, что это не притворство, а сила воли и стойкость. — Кому нужна моя слабость? — стань я плаксой, это не помогло бы ему. Только прибавилось бы забот.

— Мне, — его рука медленно скользнула верх-вниз по моему плечу, поглаживая.

Та моя слабость теперь вышла нам боком.

— Ты уже защитил меня, — Я положила голову ему на грудь, слушая размеренный ритм его сердца, и закрыла глаза от усталости, — и смотри, к чему это привело, — едва не зевнула.

— Никому не позволю причинять тебе боль, — давление пальцев на плече стало чуть сильнее, — если придется вновь объяснять это кулаками, я с готовностью сделаю это.

От испуга распахнула глаза, спать сразу перехотелось.

— Если нечто похожее дойдет до СМИ или суда, — вскинула на него голову, надеясь, что это всего лишь слова и в глазах не встречу подтверждения тех безумств, что он произнес, — тебе конец, Костя. Ты понимаешь? — Меня охватила паника: — Никогда не смей произносить ничего подобного! Слышишь? Не смей! — окончательно расклеилась и расплакалась. Я и правда устала.

Костя ничего не возразил, молча держал меня в объятиях, дожидаясь, когда я выплачусь — это лучшее, что он мог сейчас сделать.

Чувства к нему перевернули все во мне. Я больше не думала о своем счастье, комфорте. Его неудачи или разочарования ранили меня больше собственных. У меня были свои цели в жизни, и я уверено шла к ним, но они стали какими-то побочными. Казалось, если его не будет рядом, то все это мне не нужно, просто бессмысленно. Нельзя так любить! Настоящее сумасшествие.