И поскольку первым и пока единственным в будущем длинном списке преданных Гапоненко людей значился муж красивой учительницы, Дмитрий назавтра вызвал его к себе повесткой.

Крутько был внешне спокоен, но даже непосвященному бросилась бы в глаза его напряженность. Прежде чем определить, какую роль отвести ему в своем плане, Дмитрий Ильич решил выяснить, кто предстанет перед ним: фанатик революции, человек без определенных убеждений или затаившийся монархист?

Николай Иванович Крутько происходил из семьи мелкопоместных дворян, а из этой среды выходили как верные слуги царя, так и пламенные революционеры.

Гапоненко решил в разговоре с ним сразу брать быка за рога. Он всегда действовал по принципу: главное – ввязаться в бой, а там – где свои, где чужие – разберёмся. Он пристально посмотрел на сидящего перед ним военврача: тот побледнел и стал нервно хрустеть пальцами. Проняло! Значит, не потерял силу знаменитый убийственный взгляд Чёрного Паши. Мало кто прежде мог его выдержать. Вот и этот опустил глаза, ждёт своей участи с покорностью жертвенного тельца…

– Догадываетесь, зачем я вас вызвал?

– Думаю, требовать мою душу.

– Значит, вот куда вы меня определили? В дьяволы? Советского офицера, стоящего на страже интересов рабоче-крестьянского государства?

Не мешает припугнуть этого интеллигента!

Николаю Ивановичу стало не по себе. За маской внешней доброжелательности у майора ОГПУ явственно проглядывали волчьи зубы.

– Но ведь для чего-то же я писал вам расписку? Кровью…

– И вы решили, что услуга, которую я от вас потребую, будет непременно богопротивна?

– Услугу другого рода я мог оказать вам и так, из благодарности, по зову сердца…

– Простите, но я не знаю вас настолько, чтобы доверять свою тайну и требовать, чтобы она была сохранена. Но, как говорится, раз уж вы пришли… Словом, для одного конфиденциального дела мне нужен человек… Верный! Как вы относитесь к кодексу чести? Кое-кто из наших товарищей считает, что это – пережиток прошлого…

– Выходит, я человек старомодный, и сам уже пережиток, но верю: общество, отвергающее понятие чести, обречено на вымирание. Вернее, на деградацию, что, впрочем, ещё хуже…

– Хорошо, не будем витать в эмпиреях! Скажите, Николай Иванович, вы никогда не хотели стать Шерлоком Холмсом? Или Натом Пинкертоном?

Глаза Крутько заблестели.

– Господи, Дмитрий Ильич, какой мальчишка не мечтает об этом!.. В детстве, помню, я был выволочен за ухо из отцовского кабинета – изучал сквозь лупу какой-то его документ!

– Чем больше общаюсь с вами, тем больше жалею, что пришлось воздействовать на вас таким грубым методом. Но вы должны меня понять работать в учреждении, где никто никому не верит, а если и верит, то непременно проверяет… Ни одного надежного человека на примете! Вот и пришлось на вас нажимать… Дело в том, что на Кубани – не в разведке, не в военных действиях – в обычной деловой командировке был убит мой лучший друг!

Тут Дмитрий Ильич покривил душой, но иначе как было объяснить свой интерес к этому делу?

– Убит подло, ножом в спину… Ко всему прочему, дело попало в чужие равнодушные руки, было наскоро закрыто и сдано в архив. Убийца остался безнаказанным, смерть друга – не отомщенной. И я считаю делом чести – уж вы-то меня понимаете! – найти и покарать преступника. К сожалению, дело на доследование вернуть мне не удастся, а привлекать к себе внимание собственным расследованием – значит заранее обречь его на поражение… Словом, мне нужна ваша помощь!

– Понимаю, – протянул Крутько, хотя на самом деле он не понимал ничего: что может сделать военный врач, который знает в совершенстве лишь одну науку – как лечить людей!

Гапоненко протянул ему два листка.

– Вот кратко обстоятельства его гибели. А это – словесный портрет человека, который внедрился в отряд, выдавая себя за полковника Рагозина.

"Со стороны, конечно, всё выглядит крайне неубедительно, – думал Гапоненко, – следователь ОГПУ привлекает к раскрытию преступления постороннего человека – какого-то военного врача! Но Крутько должен верить, что я без него не обойдусь. Он знает, что обязан мне освобождением своей жены и будет преданно помогать по мере сил… Ещё не знаю, как, но предчувствую, что этот простодыра и вправду окажет мне немалую услугу…"

Николай Иванович внимательно прочел оба документа, и на лице его поочередно отразились задумчивость, изумление и озарение.

– Послушайте, Дмитрий Ильич, вы удивитесь, но я… знал этого человека! Ну, который выдавал себя за Рагозина. Если бы не шрам на запястье в виде буквы "т", я бы ещё усомнился, но это… Моя первая серьёзная операция, разве такое забудешь! Осколок мины прошел по касательной, оказалось порванным сухожилие. Я потом гордился: сшил всё так, что рука сохранила полную двигательную активность!.. Не знаю, как зовут этого человека сейчас, и кто он по званию, но тогда моим пациентом был поручик второго пехотного полка Михаил Михайлович Воронов. Прошло девять лет, но я помню, будто это было вчера… Кстати, накануне войны поручик три года прожил в Китае – изучал боевые искусства в каком-то древнем монастыре.

Лучшего подарка майор Гапоненко не мог бы и ожидать! От радости он готов был расцеловать военврача. Прежде Дмитрий Ильич не знал, за что и ухватиться. Шрам на запястье казался ему несущественной деталью – его всегда можно было прикрыть рукавом. Оказывается, это серьезная особая примета. А владение боевыми искусствами? Разве это не след? Пожалуй, теперь он справится и сам. Пусть Крутько идёт к своей красавице-жёнушке и радуется, что дёшево отделался.

Гапоненко прошёл к сейфу и вынул из него расписку-признание военврача в преступной деятельности против советского государства и отдал ему.

– Можете это порвать. Прямо сейчас!

– Правда? – осветился радостью тот. – Большое спасибо!

И стал с удовольствием рвать бумагу.

– Последняя просьба, Николай Иванович: не возражаете, если понадобится необходимость в установлении личности преступника, я ещё разок вызову вас в наше негостеприимное заведение?

– Ради Бога! – тот с облегчением поднялся и пожал протянутую следователем руку.

На улице моросил холодный осенний дождь, но на душе у Крутько было солнечно. Он уже стыдился своего предубеждения против Дмитрия Ильича. "Непонятно, чего это Ян им так недоволен? Наверное, скрывает что-то… А Светаша права: майор – хороший человек! Хочет найти убийцу друга, так это же – святое дело! Я бы и так ему помог, без этого дурацкого признания! Он, видимо, заставил меня написать его от отчаяния – наверное, работая в этом учреждении, поневоле начинаешь всех подозревать и остерегаться!"

Он шел в госпиталь и мурлыкал про себя любимый мотив, не подозревая, что с легкой руки "хорошего человека Дмитрия Ильича" вступил на путь, откуда нет возврата…

Глава восьмая

Катерина просыпалась медленно, будто поднималась со дна к поверхности легкого, освежающего сна. Она ощущала себя совсем юной; так бывало с ней далекими веснами, когда солнце поднималось из-за цветущих яблоневых деревьев, окрашивая лепестки в розовый цвет, а под окнами стрекотала неведомо откуда прилетевшая желтая птаха…

Она повернула голову – недавнего любовника рядом не оказалось, хотя его постель была ещё теплой. Катерина подошла к двери, ведущей на мощенную красной плиткой террасу, переходящую чуть повыше в крышу, и увидела: Николай Николаевич в майке и спортивных брюках методично отжимался от пола. Она некоторое время смотрела на него с улыбкой, сродни материнской – все мужчины просто взрослые дети. Вместо того чтобы рядом с женщиной ожидать её пробуждения или осторожно разбудить…

"Караул!" – чуть не закричала она. В первый же день после своего приезда не ночевать в собственном номере, да ещё возвратиться в него так поздно, чтобы об этом узнали другие? Что они скажут?!

В ванной комнате она лишь провела по лицу мокрой рукой – чисто кошка! – сорвала с вешалки высохшее платье. Ей даже некогда было причёсываться! Она просто заколола волосы гребнем, по счастью оказавшимся в её сумочке…

Уже закрывая за собой дверь номера, Катерина услышала жалобный вскрик Николая:

– Катюша!

И остановилась на пороге.

– Прости, Николушка, я должна бежать. Позже прийти в отель мне нельзя, понимаешь? Я и так проспала! – она послала Астахову воздушный поцелуй, стараясь не смотреть в его растерянные глаза.

Пустынную площадь Катерина перебежала в несколько секунд и хотела сразу же пройти в двери отеля, но какой-то заспанный мальчишка с кипой газет преградил ей дорогу и, суя в руки одну из них, частил на немецком:

– Читайте, мадам, последние новости! На берег реки Шпрее выбросило труп молодой женщины! Жуткие подробности! Покушение на английского консула! Мышьяк в кофе со сливками!..

Она схватила газету, сунув ему не глядя несколько пфеннигов  – наверное, опять много, хоть и мелкая монета, потому что мальчишка от радости так широко улыбнулся, что его веснушки стукнулись друг о друга. Катерина подумала, что пора бы ей узнать, сколько стоит газета или поездка на такси, потому что её оплата за эти услуги похожа больше на подарок, чем на чаевые…

Она независимо прошла мимо швейцара, мимо портье, который лишь невозмутимо скользнул по ней взглядом, и втайне порадовалась, что при выходе не стала отдавать ему свой ключ. Впрочем, он, наверное, скоро всё равно сменится и пойдёт домой спать, не утруждая себя мыслями: ночевала ли в отеле одна из его постоялиц?

У двери своего номера Катерина увидела Петрушу, который зачем-то дергал ручку и пытался что-то разглядеть в замочную скважину. Мягкая ковровая дорожка заглушала звук шагов, так что она смогла подойти почти вплотную к увлеченному своим занятием врачу.

– Здравствуйте, Петенька, – сказала она подчеркнуто ласково, как говорит любящая мамаша нашкодившему сынку. Петруша отскочил от двери, как ужаленный.