– Алексей Алексеевич, – растерялся юноша, – я не могу!

– Можешь! – рассердился тот. – Что же мне его, на барахолку нести? А у тебя девушка появилась. Примеряй, не зли меня!

Пиджак оказался Яну немного великоват, а брюки коротковаты.

– Брюки-то я в момент удлиню, – заглянула ему в глаза Виринея Егоровна. – Бери, Янек, Алеша тебе от чистого сердца дарит! А от меня галстук прими, давай я тебе его бантом завяжу… Гляди, Алешенька, какой красавец! Перед таким любая девка не устоит!

За обедом они засиделись. Ян давно чувствовал себя своим в доме профессора и, хотя старался не злоупотреблять гостеприимством старших товарищей, бывал здесь с удовольствием, восполняя этими встречами тоску по домашнему теплу, которого у него давно не было.

В половине шестого Ян должен был встречаться на условленном месте с Таней. Времени у него оставалось совсем мало, и Ян предложил Подорожанскому отправиться вместе.

Девушка стояла на самом ветру, не догадываясь хотя бы спрятаться в подворотне, а когда мужчины подошли поближе, они увидели, что лицо у Тани залито слезами, и она продолжает тихо плакать, всхлипывая как ребенок.

– Янек, – она посмотрела на него своими большими глазами, в которых плескалось отчаяние, и перевела взгляд на профессора. – Здравствуйте… Я выскочила на минутку, предупредить, чтобы меня не ждали. Моя мама… Она заболела, я не могу её оставить.

– Что с вашей мамой? – мягко спросил Подорожанский.

– Не знаю, – даже в неверном свете уличного фонаря было видно, как покраснела Татьяна; она вообще легко краснела и оттого смущалась ещё больше. – На первый взгляд у неё все здоровое: печень, сердце, почки, но она слабеет день ото дня, а я ничего не понимаю в медицине…

Ян, обычно спокойный и легко забывающий огорчения, от волнения девушки и сам разволновался. Он взял её за руку:

– Не стесняйтесь, Танюша, мы ведь не случайные прохожие, а профессор Подорожанский – светило советской медицины.

– Правда? – Татьяна обратила сияющие глаза на Алексея Алексеевича, но тут же спохватились: – Вы ведь собрались на праздник, а тут я со своими бедами…

– А у нас есть свободных минут пятнадцать, – обратился профессор к Яну, как будто тот, а не он, был старшим.

– Конечно, Алексей Алексеевич, если мы и ненамного опоздаем, нам всё равно будут рады!

В небольшой комнате на застеленной кровати лежала женщина в темно-зеленом шерстяном платье с наброшенной на ноги изрядно потертой беличьей шубкой. На её бледном как мел лице выделялись такие же большие, как у Татьяны, глаза, только не серо-голубые, а скорее, серо-зеленые. Пряди красивых русых волос, уложенные, очевидно, прежде в безукоризненную прическу, теперь в беспорядке падали на мраморный лоб.

Она напоминала утонченный изысканный цветок с надломленным стеблем, и выглядела скорее старшей сестрой Татьяны, чем её матерью.

– Господа, вы ко мне? – прошептала она и сделала попытку подняться. – Неудобно, я так некстати расхворалась…

– Лежите, лежите, – Подорожанский привычным жестом взял её за запястье и, вытащив из жилетного кармана часы, принялся считать пульс.

– А вы – кто? – спросила его мать Татьяны.

– Врач.

– Но у меня ничего не болит. Просто временами кружится голова…

– И в обмороки падаешь! – всхлипнула Татьяна.

– Танюша, зачем ты об этом говоришь? Обычная женская слабость!

– Извините, сударыни, – проговорил Подорожанский, – мне нужно сказать два слова наедине моему молодому другу.

Они вышли в общий коридор, странно пустой для коммунальной квартиры и этого времени суток.

– Ян, одна нога здесь, другая там, лети ко мне домой! Захвати мой докторский чемоданчик и скажи Егоровне, пусть нальёт в банку горячего бульону, да пирогов завернёт. Проследи, чтоб укутала потеплее…

– Алексей Алексеевич, – высказал удивление Ян. – Впервые вы меня к больной близко не подпустили! Разве моя помощь вам больше не нужна?!

– Твоя помощь нужна тысячам других больных, – потрепал его по плечу профессор, – а здесь… У Танечкиной мамы типичное истощение, отсюда и голодные обмороки. Её кормить надо, батенька!

Виринея Егоровна просьбе Подорожанского не удивилась, быстро приготовила всё необходимое и вручила Яну. Он в который раз мысленно отметил расторопность и сообразительность старушки.

Когда он, запыхавшись, вощёл в комнату Филатовых, профессор о чём-то оживленно беседовал с матерью Татьяны. Вернее, Подорожанский рассказывал что-то весёлое, а женщина с улыбкой кивала. Сама Таня сидела на стуле, так и не сняв пальто. Профессор поднялся навстречу Яну, забрал всё, что тот принёс, и скомандовал:

– Живо бери Татьяну, и через минуту чтобы вас здесь не было!

– Но я не могу оставить маму одну, – запротестовала девушка.

– То есть как это "одну"? – нахмурил брови Подорожанский. – Вы меня за человека не считаете? Или моего профессорского звания недостаточно для того, чтобы посидеть у кровати Александры Павловны?!

Татьяна опять покраснела.

– Я не то хотела сказать. Просто я подумала, что вы не обязаны…

– Не волнуйся, Танечка, – улыбнулась старшая Филатова. – Алексей Алексеевич любезно согласился побыть возле меня. Думаю, мы можем ему довериться…

– Поплавский, я вами недоволен, – проговорил Подорожанский. – Раньше вы были куда расторопнее… Ну посуди сам: студенческая свадьба! Что будет делать среди молодежи такой старый мухомор, как я? А с Александрой Павловной нам найдётся, о чем поговорить. Так что идите и рано не возвращайтесь!

Молодые люди покорно пошли прочь, а у порога Татьяна замешкалась и выпалила профессору:

– А вы вовсе и не старый!

Подорожанский с Александрой Павловной засмеялись.

По улице они шли рядом, но брать Таню под руку Ян не решался, а осмеливался только в редкие минуты поддерживать её под локоть, если она спотыкалась или могла оступиться.

Непонятная робость овладела им. С девушками, встречавшимися ему прежде, Ян вёл себя не в пример смелее. Не то чтобы был развязан или чересчур настойчив, а просто чувствовал себя в своей тарелке: ко времени находил нужное слово, мог удачно пошутить или что-нибудь кстати рассказать, а к Татьяне боялся прикоснуться, и вообще его язык точно примерзал к небу.

Татьяна сама невольно пришла к нему на помощь, потому что он уже несколько минут тщетно пытался придумать, о чём завести с нею разговор.

– Как вы думаете, Янек, профессор действительно установил мамину болезнь, или он меня успокаивал, найдя у неё что-то очень серьёзное?

– Нет, Алексей Алексеевич вас не обманул, да и вы же сами сказали, Танечка, что у вашей мамы внутренние органы здоровы.

– Потому что я так вижу, – опять смутилась девушка, – но ведь может быть, что моё внутреннее зрение отчего-то искажается! У мамы вроде всё здоровое, а свечение вокруг тела слабое, колеблющееся. Выходит, она нездорова, а в чём дело, я понять не могу.

Ян вздрогнул. Девушка совершенно спокойно говорила, что видит не только то, что у человека внутри, но и какое-то свечение вокруг него! А если у неё не в порядке с головой? Он сосредоточился, но никаких отклонений в ней не почувствовал. Вообще, он раньше считал: то, что может он сам, не могут другие. Ян так и жил с чувством непохожести на других и оттого испытывал некоторое превосходство над простыми смертными. Татьяна же, наоборот, была непохожа на других, а жила так, будто все вокруг этими способностями обладали. Какое такое свечение вокруг тела? Можно подумать, это – само собой разумеющееся!

– Таня, – спросил он осторожно, – то, что вы называете свечением, есть вокруг каждого человека?

– Конечно! – девушка даже остановилась, удивлённая его непонятливостью. – Вокруг вас, например, оно зеленоватое.

– И вы всегда это видели?

– Не всегда, – задумчиво проговорила девушка, – только после того, как я стала вглядываться. А потом я к этому так быстро привыкла, что временами мне кажется, что такое видят все люди… Я не знаю, как правильно оно называется? Может, ореол? Или нимб? Знаете, как у святых на иконах.

– Что нужно сделать, чтобы его увидеть?

– Я же говорю, вглядеться! Когда я болела тифом и лежала в больнице с высокой температурой, я подолгу не открывала глаз: больно было смотреть на свет. Но ведь так просто лежать скучно. Я стала пытаться смотреть с закрытыми глазами. Сначала выходило плохо, всё виделось нечетко. А с каждым днем у меня получалось всё лучше, я могла видеть всё дальше, даже через препятствия, ну там, через стены… Вам, Янек, наверное, неинтересно, а я разболталась, остановиться не могу. Кроме мамы я об этом не могла никому говорить, а она уже сказала товарищу Головину…

Она замолчала, наверное, опять засмущалась, а Ян не мог подобрать слов, чтобы сказать ей, как ему интересно всё, что касается её, и что он мог бы слушать её всю жизнь!

Правда, сказал он ей вовсе не то, что собирался:

– Возможно, вы, Таня, не согласитесь, но я всё же хотел бы попросить вас… Давайте перейдём на "ты". А то мои друзья… Они наверняка начнут подшучивать над нами. Мы могли бы сделать вид, что давно знакомы…

– А почему они станут подшучивать над вами? – Таня подняла на него глаза, и у Яна опять екнуло сердце.

– Потому что прежде никто из них не видел меня с девушкой, а я, честно говоря, позволял себе над ними подшучивать: мол, девушки отнимают их время и мешают учиться… Конечно, это не очень красиво, они даже за это кличку мне дали – Монах!

Таня засмеялась и взяла его под руку.

– Попробую, но вы учтите, Янек, у меня ещё никогда не было молодого человека!

В студенческой столовой все уже собрались, но не спешили усаживаться за столы. Юноши кучкой стояли по одну сторону от двери, девушки – по другую. Гости в основном были между собой знакомы. Если же приходил незнакомый юноша, он попадал под опеку Поэта: незнакомую девушку принимала в объятия его подруга Элеонора, в которой Поэту, по мнению его друзей, могло понравиться только имя…