– На, горемычный, владей! – Саныч протянул ему пол-литровую бутылку из-под «Московской». – Только прежде чем пить, хотя бы пару раз язык свой прополощи, продезинфицируй. Я бы поучаствовал, но мне на сегодня уже хватит: у нас режим – выпьем и лежим. – Доктор тяжелым шагом направился к своей постели и уже через минуту мирно сопел в подушку. Олег поблагодарил Сан Саныча, на что тот, лежа на животе, лишь приподнял правую ногу, как бы прощаясь до завтра.

Выйдя в коридор, он увидел идущего с ужина Серегу Погодько, водителя ГАЗ-66, с которым к тому времени успел подружиться. На предложение выпить рюмку-другую на сон грядущий, тот с удовольствием согласился.


– …Я вот как это дело вижу, – философски заметил Серега, когда они уже успели пару раз опрокинуть в себя разведенный водой спирт. – В хозяйстве перво-наперво нужна не какая-нибудь крутая стереосистема, не пианино, как меня тут один из ваших, из переводчиков, убеждал, а самое что ни на есть основное, так сказать, базовое – хорошая крепкая мебель, стиральная машина, холодильник, чтобы себя и, главное, детей было откуда кормить и в чем обстирывать. И только потом – все остальное.

– А у тебя их сколько, детей, – поинтересовался Олег, – ты ж меня, вроде, года на три всего старше?

– Да нисколько еще. Мы с жинкой моей, Иришкой – у нее родня, кстати, не откуда-нибудь, а из-под Казани, – договорились, что, как приеду, так первого и зачнем. А пока я так, думаю, размышляю. У нас на Запорожье говорят: «Дурак думкою богат». Вот и я, командировочные еще не получил, а уже прикидываю, как их буду тратить.

– Моя уже давно на сносях, скоро должна родить. – Олег чуть погрустнел, вспомнив дом и Лизу.

– О, так за это надо выпить! – Сергей с готовностью потянулся к бутылке со спиртом, налил полстакана, долил доверху воды, плотно прикрыл емкость ладонью левой руки, а правой начал выписывать круги, будто колдуя: «Крекс-пекс-фекс!». Подождав около минуты, он отнял ладонь и вылил половину разбавленного спирта в эмалированную кружку, из которой пил Олег: – Дожили, даже рюмками нормальными не обзавелись! – он поднял стакан и чокнулся с поднятой Олеговой кружкой. – За твою няньку!

– Какую такую няньку? – удивленно переспросил Олег.

– А это, опять же, у нас на Украине так говорят: «Сначала роди няньку, а потом – ляльку». То бишь, сперва пусть родится девочка, немного подрастет, а потом можно и мальчика: будет кому с ним заниматься. Вот так!

– Так-то оно, может, и так. Но откуда ж мне знать, кто там появится первым, и будем ли мы еще второго рожать? Да и не принято у нас, думаю, и у вас тоже, – ни поздравлять с беременностью, ни за детей пить еще не родившихся. Давай лучше за мою Лизавету: пусть у нее все будет хорошо! – друзья, наконец, выпили.

В тот вечер они лечили припухший Олегов язык часов до трех ночи, так что он чуть было не проспал на работу. Саныч, замеряя экипажу давление перед полетом, сам с привычно помятым «утренним» лицом, лишь кивнул, похлопал коллегу по плечу и с киношным немецким акцентом сочувственно произнес: «Ми вас понималь, Иван Андреич!..».


Доктор, оказавшийся наряду с инженером отряда Николаем Петровичем соседом Олега по квартире, часто просто-напросто страдал бездельем, отчего придумывал себе разные занятия, помогавшие скоротать время, а кроме этого, не забывал выпить рюмку-другую, иногда и с утра пораньше. Спирта у Саныча было предостаточно. Померив перед вылетом давление членам летного состава, он был предоставлен сам себе вплоть до вечернего возвращения экипажа из рейса. Да и тогда в нем, по большому счету, тоже было мало необходимости, если только, не дай бог, кто-нибудь за это время вдруг не заболеет или не поранится. Сан Саныч, прихватывая с собой маленький чемоданчик с красным крестом, как у доктора Айболита, повадился ездить встречать экипаж на аэродром. Назад он возвращался вместе с летчиками, занимая таким образом одно из отведенных для членов экипажа мест в их микроавтобусе «Нисса». В машине с водителем было 11 мест, ровно для 8 человек из постоянного экипажа плюс для Олега как бортпереводчика и для командира отряда.

Командир, майор Кручин, выпускник Балашовского военного училища летчиков, невысокого роста коренастый мужчина лет около сорока, Вениаминыч, как по-свойски и одновременно уважительно обращались к нему подчиненные, каждый новый маршрут в Анголе обкатывал на себе: садился за левый штурвал командира корабля и проверял все особенности полета и, главное, посадки на местных аэродромах. Пару из них он отверг как невозможные для посадки на них АН-12, и поэтому, к особой радости Олега, его экипаж не летал уж в самые медвежьи ангольские углы, где черт знает, чего можно было ожидать. Кручин был, как он сам о себе рассказывал, потомственным военным. От деда, служившего еще в царской армии, до отца и братьев – все в его семье служили Отечеству верой и правдой, минимум, положенные двадцать пять лет. Правда, потом, по его же выражению, «штык – в землю, и на дембель», мол, надо пожить и для себя. Такого же будущего, с загородным домом и огородом, Вениаминыч, как и всякий нормальный советский человек, ожидал для себя, своей любимой жены, которой не забывал писать длинные пространные письма, и, наверное, внуков.

Увидев как-то после встречи экипажа на аэродроме, что Олег, видимо, решивший не отстаивать свои законные права перед старшим его и по возрасту, и по званию доктором, поехал с Серегой Погодько на ГАЗ-66 вместе с обслуживающими самолет техниками, Вениаминыч резко остановил «Нюську» и вышел из машины. Он открыл дверь салона:

– Саныч, а ты-то какого здесь делаешь?

– Так, я… на случай, вдруг кому плохо станет… – промямлил Сан Саныч, потрясывая своим чемоданчиком с красным крестом.

– Это транспорт для экипажа, – перебил его Вениаминыч. – И вообще, не хера тебе на аэродроме делать, пока я не прикажу.

С тех пор доктор еще чаще стал прикладываться к огромной двадцатилитровой бутыли имевшегося у него – исключительно для медицинских целей – спирта. Иногда к вечеру от количества принятого на грудь чистого 90-градусного алкоголя он с трудом соображал, где находится и чего от него хотят.

Как-то, когда Олег с экипажем были в городке Сауримо, на северо-западе Анголы (это был завершающий полет на неделе, и впереди летчиков ждали долгожданные выходные), увидев, что разгрузка самолета завершена, командир Толя Тельняш приказал экипажу забираться на борт, прихватив с собой нескольких пассажиров из раненых фапловцев, летевших в Луанду, и кое-что из продуктов, которые за прошедшие минут сорок удалось выменять у местных на привезенные заранее из Союза сахар и муку.

АН-12 запустил двигатели, вырулил на взлетно-посадочную полосу и доложил, голосом Олега, связавшегося с диспетчерской вышкой, о готовности к взлету. Получив сначала разрешения от ангольца диспетчера, а затем от кубинца, традиционно дублировавшего ангольцев дополнительным подтверждением от своих, что все в порядке, экипаж разогнал машину до положенной для взлета скорости, и уже менее чем через минуту машина оказалась в воздухе. Предстоял крутой вираж влево, потом вверх, по уже привычной для летчиков спирали, строго над аэродромом, прежде, чем не наберется недоступная для унитовских «стрел» высота.

В тот самый момент, когда АН-12 уже был готов встать на курс, в своих наушниках Олег услышал истошный крик ангольского диспетчера. Тот сбивчивым голосом объяснял, что ему только что позвонили из города и сказали, что его десятилетний сын подорвался на мине. У парнишки оторвало обе ноги, и он истекает кровью. Обращаясь к Олегу, с которым он несколько раз виделся, диспетчер просто умолял, буквально рыдая, чтобы «камарада совьетико» вернулся и забрал сына с собой в Луанду, иначе он истечет кровью и умрет. В Сауримо для того, чтобы спасти мальчишку, не было почти никаких условий: единственный госпиталь был недавно взорван практически до основания, и из врачей был один фельдшер, у которого имелись только самые простые обезболивающие, йод и бинты. К концу произнесенной им страстной тирады диспетчер уже говорил одними междометиями, понимая, что ради него одного машина не станет разворачиваться и снова рисковать находящимися на борту людьми и экипажем.

Нужно сказать, что раньше Олег уже видел, как Тельняш «отшил» в похожей ситуации высокопоставленного советника, полковника, который, опоздав к назначенному времени приказал через диспетчера остановить уже выруливавший на бетонку АН-12: «Мы что ему – такси что ли?!» Однако здесь, услышав от Олега переведенные ему слова диспетчера, командир, не долго думая, приказал экипажу снижаться. Перечить ему никто не посмел, несмотря на то, что все понимали, насколько это рискованно.

Через несколько минут после посадки на полосу к самолету уже подъезжала «скорая», из которой четверо ангольцев бережно вынесли носилки с потерявшим сознание мальчишкой, вернее, половиной от него: оказалось, что они со сверстниками играли в войну рядом с брошенным после недавних боев в поле советским танком, рядом с которым, как назло, оказалась неразорвавшаяся мина… В Луанде мальчика тут же перевезли в центральный военный госпиталь и сразу сделали операцию, что спасло ему висевшую буквально на волоске жизнь.


С Анатолием потом разбирался Главный военный советник, обвинив его в самоуправстве: «Как ты мог нарушить данный тебе приказ?!» Однако, помня еще совсем недавние афганские заслуги Тельняша, ГВС Петруньковский, служивший ранее в Афгане примерно в то же время, что и он, вскоре сменил гнев на милость и, пригрозив командиру еще раз для порядка, пообещал, что не станет писать рапорт в Москву.

В тот день, перед отбоем Толя зашел к Олегу, поблагодарил его за оперативность и сообразительность, предложив выпить коньяку – за то, чтобы служба поскорее закончилась и все вернулись домой целыми и невредимыми.


Экипаж АН-12 проводил примерно двести часов в воздухе Анголы и в среднем через три месяца командировки самолет нужно было отправлять в Союз на то, что автомобилисты называют техосмотром. Летчики улетали туда своим же бортом, который перед отправкой особо тщательно проверяли, прогоняли все рабочие системы, и на их место прибывал другой экипаж. Техники отрабатывали здесь две такие же трехмесячные смены и улетали домой со вторым экипажем через полгода.