Ринат Валиуллин - Алмазы для Бульварного кольца

– Мы люди подневольные и вынуждены подчиняться приказам, – успокоил тот коллегу. – Ты лучше скажи, в твоей комнате найдется второе спальное место?

Саша оказался необычайно эрудированным человеком: он знал буквально все и обо всем. За день он умудрялся прочесть одну или даже две книги совершенно из разных областей знания – от лингвистики и медицины до архитектуры и истории Древнего мира, не говоря уже о текстах на нескольких иностранных языках. Из каждой командировки – а летали они с главным военным советником либо одни, либо по его поручению не только по Анголе, но и в соседние страны, например, в Заир, он привозил по большой связке книг, а еще целую стопку дисков с западной музыкой: джаз-рок, прогрессивный рок и авангард.

В Союзе достать такое было невозможно, и Олег, мало кого знавший, кроме обожаемых им «Битлов» и сольных дисков каждого из участников группы, благодаря Саше Комову открыл для себя новую музыкальную вселенную. Это была музыка умная, далекая от рок-н-ролльных квадратов, непредсказуемая, развивавшая не только чувства, но и интеллект. О текстах, которые они на досуге очень подробно разбирали, и говорить нечего: самая настоящая поэзия!

Александр будто бы стремился узнать все в этой жизни и ни за что не желал тратить время на сон, посвящая ему обычно по три-четыре часа в сутки. Их долгие, бесконечно интересные и познавательные для Олега разговоры часто заканчивались в пять утра, когда Олег отпрашивался у товарища поспать, понимая, что до очередного рейса с экипажем оставалось всего чуть-чуть. Сашу скоро, примерно через две недели, снова вернули в военную миссию, и так их долгие беседы неожиданно закончились. Оказалось, что навсегда: в одной из командировок Александр подхватил какое-то тропическое заболевание неизвестного происхождения. После недолгого лечения в ангольском госпитале, где так и не смогли поставить диагноз – то ли укус мухи цеце, то ли неизвестная форма желтой лихорадки, – Сашу было решено отправить в Союз. Но, к сожалению, там вообще понятия не имели, как лечить подобные заболевания. Спасти Александра в его двадцать четыре года так и не удалось…

По выходным Олег и Гриша частенько встречались в Луанде. Эти встречи были для Олега и бальзамом на душу, и откровением. Только Грише он мог так довериться, и только Гриша мог так внимательно слушать и понять. И тогда «штормовое море души Олега разбивалось о гранитные волнорезы здравого смысла Григория», как иногда в шутку, в минуты их дружеских откровений говорил сам Олег. Еще бы не волноваться: после переезда к свой матери, от Лизы не было никаких вестей. «Что там творится? Как дочь?»

– Ну что я могу сказать, старик, – успокоил его Григорий. – Когда нет погоды, надо позвонить тому, от кого она зависит.

– Легко сказать – позвонить…

– Легко, пока Москва рядом. Я имею в виду крейсер «Москва». Сможешь завтра к двенадцати подъехать в порт? Встретимся, где обычно. Я постараюсь обо всем договориться.

Атлантическая набережная была, наверное, самой комфортной частью города, потому что здесь даже в тридцатипятиградусную жару всегда дул свежий ветер с океана. Огромные пальмы раскачивали зелеными лапами, словно опахалом пытались сбить городу температуру. Под одним из деревьев три дородные негритянки с большими корзинами на головах, полные сушеной маниоки, весело болтали на смеси кимбунду и португальского. Они с интересом разглядывали белого человека в военной форме.

Вдалеке, на холме возвышалась построенная несколько веков назад португальцами крепость Сан-Мигел, повернутая фасадом к серому океану, пробуждавшему ее от мрачных мыслей гудками кораблей. Порт находился рядом, а дом далеко. Так далеко, что от одной этой мысли бросало в дрожь. Была в этих спонтанных, как казалось с земли, звуках вселенская тоска, долгая, протяжная, многокилометровая. Будто сама Родина дула в геликон и звала. Уходивший в открытое море корабль прогудел трижды, прощаясь с городом, который когда-то называли «жемчужиной империи». Его белый силуэт, набирая ход, начал уверенно отдаляться от берега, оставляя на нем грустно смотревшего ему вслед Олега.

– Ты чего такой кислый? – улыбнулся Гриша, пытаясь его подбодрить.

– Все в порядке, только вот что-то душа волнуется как море, – Олег неуклюже пошутил, пока они шли к стоявшему на якоре крейсеру.

– А ты как хотел? Думаешь, она там прохлаждается?

– Да, ты прав, но это для меня слабое утешение. В последнем письме она писала про тайник в ее душе, о котором я должен, видимо, догадываться. А я понятия не имею, о чем она говорила.

– Ну, вот сейчас все и прояснишь!

Связь с Москвой, пусть и не с первого раза, но была установлена:

– Алло, алло, – услышал женский голос в трубке Гриша. – Нажимай на кнопку и говори, потом отпускай и слушай, – протянул старпом трубку Олегу. Тот прижал ее к уху.

– Здравствуй, Лиза.

– Олег? Ты?

– Я.

– Ты что, в Москве?!

– Нет, нет, в Анголе. Звоню тебе с корабля. – Голос Лизы в трубке звучал даже чуть громче, чем обычно, непривычно отчетливо и казался таким близким, что возникало непреодолимое желание потрогать его рукой. – Друзья организовали, – посмотрел он на друзей, которые понимающе покинули рубку. – Ты только меня не перебивай, говорим по очереди. Расскажи первым делом, как Машуня? Давай!

– Все в порядке, если только не считать того, что мы с мамой теперь спим по очереди как солдаты. И неважно, какое на дворе время суток! – Лиза нервно засмеялась в трубку.

– Как летчики, – поправил ее Олег.

– Что-что? – переспросила Лиза, не услышав окончания фразы из-за того, что Олег перебил ее.

– Я говорю, как летчики. – Теперь Олег ответил уже после некоторой паузы, чтобы соблюсти регламент этого хитроумного, черт бы его подрал, телефонного общения через океан. – Наши ребята рассказывали мне, что в советской армии только военный летчик, когда его разбудят в три часа ночи и скажут, что вылет через час, послушно поплетется в столовую и прилежно съест все, что ему навалят в тарелку. Другие заявили бы, мол, не хочу, не могу я есть ночью, и так далее. – Олег понимал, что говорит это с единственной целью – немного разрядить висящее между ними напряжение. – Ты представляешь, а наш брат-летун, как хомяк, может есть в любое время суток. Потому что знает: кормить будут только по прилету, а в воздухе из-за вибрации вся его еда переварится ровно через час, и он будет голодным как волк! – Олег снова попытался изобразить смех. Лиза поняла, что он таким образом пытается ее успокоить и освободиться от неловкости, все еще сковывавшей обоих.

– Очень рада тебя слышать, дорогой мой, – продолжила Лиза, несколько успокоившись. – Читаю твои письма как книгу – это потрясающе! Как я могла отпустить тебя на целый год. Легче стало, внутри образовалось столько тепла к тебе, что ходишь и любишь. И знаешь кого? Себя! – сбивалась с мысли Лиза, собственным волнением.

– Ну ты же знаешь, все письма читаются, поэтому пишу только то, что не поддается цензуре.

– Понимаю. Наша переписка – это как выйти из строки вон! Я выхожу и читаю между строк.

– Я понимаю, что нежности в моих письмах крохи. Но я не хочу, чтобы ее читал кто попало.

– А мне плевать, пусть читают, в крайнем случае – пусть завидуют. Ты лучшее, что есть у меня! Я мечтаю обнять тебя, чтобы видеть, разглядывать, говорить с тобой. Когда уже ты вернешься?

– Думаю, через полгода, как и договаривались, буду твой. Раньше не получится, у меня же контракт.

– Ты там теперь один, в рубке?

– Да. Один.

– Никогда не подозревала, что меня этого лишат. Физической близости. Будто бы меня берегут, любят, любуются моей улыбкой и умом, как картиной, но не берут. Ты писал, что женщина выглядит настолько, насколько ее хотят. Я красивая, манящая. Но близости нет. Моя погода меняется ежеминутно. Поэтому не обращай внимания на мое настроение, точнее, его отсутствие. Нет настроения – нет писем. Помнишь, как у Булгакова? Что он подарил Мастеру… Покой! И у меня сейчас так. Спокойно. Только Маша иногда шалит.

– Расскажи, как там наша малышка?

– Хорошо. Ей везде хорошо. Поела – и спать. Особенно на свежем воздухе, засыпает на раз. Так что мы много гуляем здесь в парке с коляской.

– Как мама? – отжал кнопку и улыбнулся в трубку Олег.

– Не очень. У нее обнаружили макулодистрофию сетчатки. Один глаз стремительно слепнет, второй пока держится. Ей помощь нужна.

– Ты реже стала писать.

– Так много думаю о тебе, что даже писать некогда. Вот вру и краснею. Не знаю, не было настроения, может, и слов не было. Время замерло.

– А у меня дни летят как угорелые. Наконец-то время сжалось, песочные часы перевернуты, и пошел обратный отсчет. Каждое утро просыпаюсь и вспоминаю, блин… ты же есть у меня и Маша. Очень смешанные чувства. С одной стороны – восторг и душевный подъем от сознания масштаба события, и что именно ты его участник. А с другой – тревога и беспокойство в преддверии неизведанного и совершенно нового, потому что неизвестно, что будет завтра. Башню сносит. Сплошной адреналин. И это хорошо! В этом есть что-то настоящее.

– По телефону ты гораздо щедрее. Я уже начала думать, что ошиблась, что за скупого вышла. Шутки шутками, а ты зашел в мою жизнь весь, полностью, открытый и честный, да и я в твою тоже. Точнее, мы только заглянули, но очень, видимо, правильно и честно, и со всей душой. Мне очень страшно было, когда ты уехал, хоть я и не люблю показывать своих эмоций. Страшно, остаться на год без страховки. Я очень верю тебе. И спасибо огромное, что ты в моей жизни натворил. Добавить просто нечего…

– При всем моем красноречии, ты трижды права, все так и есть. Заглянул я в тебя на расстоянии и провалился весь куда-то в бездну твоей вселенной, неизведанной, загадочной и такой притягательной… Странно все это. Так раньше со мной еще не было. Может быть, я преувеличиваю… Не знаю. В потоке дел забываю про тебя. Мне кажется порой, что мы так мало знаем друг друга.