Окончательная развязка этой истории случилась несколькими днями позже, когда работавший с группой наших советников водитель-анголец в разговоре с Олегом заметил, что вокруг них, в радиусе пяти-десяти километров, полно фазенд, где растет огромное количество фруктов, только никто их не собирает. «А что так?», – простодушно поинтересовался Олег, рассказав про их почти доверху наполненный ананасами кузов. И анголец ответил, что на ту фазенду местные не ходят, поскольку унитовцы, вместе с ее ушедшим в лес хозяином, в свое время, чтобы не воровали урожай, понатыкали там мин…


В бригаде Олег провел уже неполных три месяца и ждал скорой замены. По негласной традиции, переводчиков, закончивших военный вуз и направленных в командировку в бригаду, старались менять через полгода, гражданских, как менее подготовленных к участию в боевых действиях, – через три месяца. Позже это правило соблюдать перестали.

В один из тех дней ожидания смены и хотя бы временного возвращения в Луанду, 25 августа 1981 года – он не предвещал ничего особенного – на военный городок налетела юаровская авиация. Это было одно из самых мощных наступлений войск ЮАР за все предыдущие годы, операция под кодовым названием «Протея». Целью ЮАР были не столько ангольские военные подразделения, сколько расположенные в Намибии и на территории соседней Анголы лагеря СВАПО, вооруженной политической организации Юго-Западной Африки, которую всячески поддерживало и прикрывало ангольское правительство, а вместе с ним и его союзники – советские и кубинцы. Вероятно, терпению юаровцев настал конец, и они решили наказать ангольцев за помощь сваповцам, а заодно разгромить их распложенные неподалеку от ангольской границы лагеря.

Городок был бомбардирован и обстрелян с воздуха, и через несколько минут после начала бомбежки с неба посыпались листовки. В них сообщалось, что поселение взято в кольцо и предлагалось сохранить эти листки и присовокупить к ним при капитуляции приведенных с собой пленных или убитых фапловских офицеров или советских военных советников. На размышление давался один день.

На следующий вечер, когда стало понятно, что фапловцы вряд ли выдержат натиск противника, старший группы советников, расквартированных в Ондживе, несмотря на полученный по рации шифрованный приказ от советника командующим Пятым военным округом «держаться до последнего, в плен не сдаваться», отдал приказ на самостоятельный выход из окружения на имеющейся в распоряжении технике, за исключением той, что было решено сжечь, чтобы она не досталась противнику.

Юаровские истребители «Миражи» появились ниоткуда и прицельно бомбили поселок и утюжили его очередями из крупнокалиберных пулеметов.

Однако при первом же временном затишье, когда истребители начали заходить на второй круг, Олег и еще группа военных побежали к ГАЗ-66, чтобы скорее покинуть зону обстрела и прорваться на север, к своим. Ближайшее от Ондживы место, где были кубинцы – Матала, километрах в трехстах пятидесяти. Туда из Луанды регулярно летали АН-26, жизнь там была почти мирной, а до столицы было чуть более двух часов лета.

Занимавшийся в бригаде ремонтом техники Николай Стрельцов, с которым Олег успел подружиться, крикнул ему, чтобы тот бежал к грузовику, добавив, что сам он будет прорываться в составе второй группы: ему еще предстояло сжечь несколько оставляемых ими машин.

Отъезжая с набившейся в кузов ГАЗ-66 небольшой группой советников, Олег увидел, как высокий, на шнуровке армейский ботинок прапорщика прошило осколком. Слегка прихрамывая, он, тем не менее, побежал за стену здания, где стояла часть техники. Как только машина успела вырваться из города, не более чем через минуту брошенная едва различимым в небе «Миражом» бомба попала в стоявший рядом с домом прапорщика УАЗик. Находившиеся всего в нескольких метрах от него советник замполита бригады, а также жена Николая, изрешеченные осколками, тут же упали замертво.


В кузове грузовика, кроме Олега, было четверо советников и супруга одного из них.

Отъехав от городка всего на пару километров, один из сидевших за рулем фапловцев увидел в небе еле заметную точку – юаровский «Мираж», летевший на высоте не менее четырех тысяч метров. Скомандовав «Воздух!», он заставил всех высыпать из крытого брезентом кузова и рассредоточиться по окружавшей их саванне. Попадание в машину было таким же точным, как и во время бомбардировки Ондживы, и теперь они оставались без транспорта, за несколько сот километров до ближайшего крупного населенного пункта, где были фапловцы и кубинцы.

Двигаясь и днем, и ночью – когда приходилось пересекать потенциально опасные участки, стараясь избежать плена и не погибнуть от пуль унитовцев, – группа преследовала лишь одну цель – выйти к своим и сделать это не будучи схваченными. Ни еды, ни воды, ни рации у них с собой не было. Пытаясь хоть как-то утолить голод, они набрели на неубранное поле с еще не созревшим земляным орехом. Плоды его росли, как картофельные клубни, в земле, скорлупа недозревшего ореха была еще мягкой, а сам он внутри был белым, совсем еще небольшим, но приятным на вкус. Нежные и сладкие сердцевины будущих орехов позволили хоть немного забыть о голоде и иметь с собой небольшой запас на менее удачные дни. Пить приходилось прямо из оставшихся после дождя луж и небольших, частично заболоченных водоемов. Несмотря на жару и влажность, после того, как один из советников к концу первого дня ужасно обгорел, все поняли, что голубая легкая рубашка с коротким рукавом, которая была частью фапловской униформы – не самая лучшая одежда для того, кто бредет долгими часами по саванне под палящим солнцем. Они натянули на себя теплые, на ватной подкладке форменные куртки защитного цвета. Тело под ними почти сразу же становилось влажным от пота, но зато кожа была защищена от прямых солнечных лучей, и под курткой образовывался свое-образный, пусть и не очень комфортный микроклимат. Олег теперь на своем опыте понял, почему кавказские горцы не расстаются с шерстяной буркой и папахой: под ними они чувствуют себя волне защищенными и не рискуют получить солнечный удар даже в самую жаркую погоду.

Несколько раз они проходили настолько близко от палаточного лагеря унитовцев, что слышали музыку – современную, западную. На второй день голод стал ощущаться еще сильнее, и, руководствуясь первобытным инстинктом, начали искать в лесу съедобные корни, высохшие грибы, редкие ягоды. Кто-то вспомнил, как ангольцы обучали его есть мякоть небольших плодов кактуса, освобожденного от кожуры и мелких, едва заметных крючкообразных иголок. Еда была вполне сносной, даже вкусной, но застрявшие в пальцах и, что самое неприятное, на языке иголки потом еще долго беспокоили. Даже если это делалось в некоем подобии перчаток в виде обрывков целлофанового пакета, один-два кактусовых заусенца после снятия кожуры все равно неизбежно оказывались в мякоти и потом – во рту.

Исход длился восемь суток. Первые два дня «Миражи» не оставляли их в покое, продолжая окучивать пулеметными очередями. Потом они стали прятаться в небольших пролесках, попадавшихся на пути, и юаровцы постепенно потеряли их след. Со временем они научились слышать и замечать самолеты задолго до начала налета, заблаговременно прячась под деревьями или в небольших ложбинах.

В начале второй недели пути они увидели далеко на горизонте пригородные хижины. В бинокль у стоявшего на подступах к одноэтажным каменным строениям часового Олег разглядел знаки различия ФАПЛА и понял, что они наконец-то пришли.

* * *

– Как он? – спросил доктор у медсестры, едва зашел в кабинет. Он сел рядом с пациентом и взял его руку.

– Кажется, приходит в себя. Вчера всю ночь бредил, после аминазина как-то успокоился. – Медсестра Оливия все еще слышала в своей голове страстный, как в наркотическом бреду монолог пациента, где португальские слова смешались с русскими:

«Я здоров… я абсолютно здоров… Я знаю, я знаю, через неделю, через неделю, на поезде… Лиза, мне надо идти, я опаздываю на поезд… здесь очень жарко, как жарко, включи вентилятор, у тебя есть вентилятор?.. я должен идти, мне надо на поезд… какое тебе дело?.. я еду в Тенк[29]… алмазы везу, алмазы… у меня не будет места, не надо никаких бутербродов!.. не надо… куда ты одеваешься?…жди в Москве… нет, в Москве опасно…встретишь меня в Тенке через неделю? Лиза? Встретишь? Я приеду из Луэны… да не нужны мне твои бутерброды…».

– Хорошо, вечером тогда повторите аминазин, – вернул он руку Олегу, – ему нужно как следует выспаться.


Олега положили на реабилитацию в военный госпиталь в Луанде. Первый день он проспал, поскольку ему сделали инъекцию, чтобы организм мог успокоиться и войти в норму после пережитого стресса. Очнувшись следующим утром и почувствовав небольшой прилив сил, Олег попросил себе бумагу и шариковую ручку и просто стал описывать все, что его окружало и все, что с ним происходило, – просто чтобы быть уверенным, что он не сходит с ума. Это стало первыми строчками его будущего дневника:


Белые стены, белый потолок, белые халаты, черная медсестра. Ее зовут Оливия, почти как чудное дерево, которое посадили рядом с моей койкой. Оливия была настоящим оливковым деревом, в тени которого я прятался от белых стен, пытался встать на землю, обрести чувствительность к тому, к чему прикасался: то как крестьянин, который только ждал урожая, не понимая всей ее истинной красоты, то как спутник, уставший от путешествия, то как мебельщик, желающий сколотить из нее стол, то как ремесленник, желающий выточить из нее оберег и носить его на своей шее.

Мы говорили с ней на португальском, хотя говорил больше я, она только улыбалась, покачивая кроной своих черных волос, спрятанных под белым колпаком. Я рассказывал ей о своей жизни, о своей Родине и что я не люблю оливки, точнее сказать, пробовал их однажды, и они мне не понравились.

– Это были плохие оливки, – смеялась белым-белым снегом эмали Оливия.

– Наверняка, – отвечал я ей. – А ты хорошая?