Эх, матушка, грустно мне,

Боярыня, скучно мне…

Боярыня, грустно мне.

Понимая, что Гриша сейчас, как тетерев на току, никого и ничего не слышит и не видит, кроме ее по-деревенски крепкой, стройной фигуры и божественного грудного голоса, Валя со сцены медленно оглядела его с ног до головы и слегка прищурила озорной взгляд:

Время молодцу жениться,

Пора ехать, ехать со двора…

Ко Настасьину двору…

После концерта с Лизой и Валей за компанию они направились в советскую военную миссию, где на следующий день «Мозаика» должна была также выступать, уже перед нашими советниками и специалистами. Целью была выстраданная для Лизы встреча с Олегом, который и не подозревал, какой сюрприз и даже больше – шок! – его ожидает. Подойдя к воротам миссии Гриша попросил кубинца-охранника через дежурного вызвать к воротам переводчика Хайдарова, что тот и сделал. Своих спутниц он попросил сесть в его «Рено» и не высовываться.

Обменявшим рукопожатием с Олегом, Гриша доверительно шепнул ему:

– Брат, ты только не волнуйся.

– А в чем дело? – непонимающе посмотрел на него Олег. – Ты знаешь, я сегодня так напахался, что мне уже не до шуток, да и спать охота.

– Сейчас я познакомлю тебя с двумя очаровательными дамами, и одну из них ты точно знаешь, – заинтриговал его Гриша.

– Да что ты мне голову морочишь? – начал вскипать Олег, пока Гриша вел его к машине. Гриша открыл зад-нюю дверцу, и Олег увидел Валю и Лизу. Немая сцена. Григорий предложил Валентине выйти прогуляться, посоветовав Олегу с Лизой сесть в машину, подальше от чужих глаз, и спокойно все обговорить.

– Мы прогуляемся и вернемся через пятнадцать минут, – предупредил Гриша, – а потом готовься ехать на Кинашиш, в «Куку», Мигель нас уже ждет. Там сможете договорить.


Григорий с Валентиной взялись за руки и неспешно удалились. Олег открыл переднюю пассажирскую дверь «Рено» и предложил Лизе сесть. Закрыв дверку, он обошел машину и сел на место водителя.

– Как странно. После того, как ты долго-долго едешь, летишь, потом снова едешь, кажется, что жизнь только из этого и состоит, из вечного движения. Вперед. – Лиза достала из сумочки сигарету и пару раз повернула ручкой на дверце, приспуская стекло со своей стороны. – Скажи, а твое время здесь двигалось в какую сторону? Неужели всегда вперед и так ни разу не останавливалось? Вот как сейчас?

– Ноль часов ноль минут. Ты об этом? – попытался уточнить Олег.

– Пожалуй, так будет точнее всего. Когда только от тебя, уже не от обстоятельств или от других людей, зависит, заведутся ли часы и снова по-деловому затикают, тик-так, тик-так, и все снова пойдет своим чередом. Или же эти самые ходики с охрипшей кукушкой надо будет выбросить, чтобы купить новые.

– Ты думаешь, старые уже ходить не будут? Что мастер уже ничего не исправит? – Он внимательно посмотрел в ее увлажнившиеся глаза.

– Мастер – это ведь мы, разве нет?

– И то, что между нами.

– И тот, кто между нами, – уточнила Лиза.

– Как она, Маша, расскажи мне о ней поподробнее? – Олег вдруг решил бросить этот пафосный, как ему в какой-то момент показалось, обмен репликами.

– Хорошо. Я тебе говорила, по телефону, когда ты звонил с корабля: ей везде хорошо. На тебя очень похожа. Если обидят или, если даже посчитает, что ее обидели, может долго молчать, дуться, а потом зато все выдать, так, чтобы никому мало не показалось. Тут тебе и истерика, и слезы, и обиды – на всех и на вся.

– А у меня что – и обижаться уже повода нет? Или Игорь уже не повод? – Олег зло чиркнул зажигалкой и закурил, нервно опустив вниз стекло со своей стороны.

За окном, в двух шагах от них, сидящих в тесном авто, расцветала роскошная африканская ночь. Кусты и деревья, каждый во что горазд, отдавали накопленный и нагулянный за день аромат цветов; ветер, который и днем дул не слишком сильно, сейчас будто выключили, отчего слышались звуки цикад и тропических лягушек, невидимых в траве, но издававших монотонный и необычайно громкий, навязчивый перезвон, похожий на вечное соло маримбы, ангольского ксилофона.

Лиза ничего не ответила, и они сидели молча, пока Олег, усилием воли откинув в сторону тяжелые мысли, не прервал воцарившуюся тишину:

– Я даже представить себе такого не мог! Кому из ребят скажешь – не поверят. Чтобы жена взяла и приехала. Не по вызову к мужу, через «Десятку», не в командировку, «по делу срочно», а просто, минуя парткомы, кордоны и прочие там комсомольские характеристики, условности и запреты! Ты понимаешь, что ты, блин, круче декабристки? Ведь даже тогда не было выездных виз из Союза, которые нужно было получать. Мандатных комиссий, собеседований и всякой прочей ерунды! А как ты переводчицей вдруг заделалась? Я же помню, ты всего пару слов и знала по-португальски, типа, кому се шама и меу номе э Лиза?

– Выучила! – сказала она с лукавой улыбкой. – А если серьезно, то в Госконцерте в кадрах сидит такой божий одуванчик в нарукавниках, Николай Иванович, что к нему на каком языке ни обращайся, он все за чистую монету примет. Пришлось немного пофантазировать, включить нерастраченное актерское мастерство. Ты же мне сам говорил, что переводчик, даже если не знает, что говорить, молчать не должен никогда. Для него это смерти подобно. Вот я и не молчала и плела всякую тарабарщину!

Оба рассмеялись. Олег снова внимательно посмотрел на Лизу и, наверное, только сейчас, впервые за эту короткую встречу успел разглядеть такие родные черты ее лица – морщинки в уголках глаз и смешной, дорогой сердцу маленький носик, вокруг которого россыпью красовались мелкие веснушки…

– А вы, я смотрю, тут совсем не грустите! – Гриша и Валя вернулись с прогулки, светясь, словно два начищенных тульских самовара.

– Ба! – попытался съязвить в ответ Олег, – и вы тоже здесь. А какие загорелые!

– Хорош трепаться, – перебил его Григорий. – Мигель нас уже полчаса как ждет. Забирайтесь назад, поехали!..


В номере Мигеля Орландо, его кубинского друга, уже собралась довольно шумная компания: он сам, военный врач, учившийся в Союзе и сносно говоривший по-русски, и пара его приятелей-кубинцев. Из советских в компании был баянист Виктор, домристка Лена, приветливая дама средних лет и приятной наружности, большой ценитель джин-тоника и хороших сигарет, а также Марина и Саша Филиппенко, очень симпатичная молодая танцевальная пара, а в жизни – муж и жена. Всех их, благодаря усилиям Гриши, правдами и неправдами, удалось выудить из номеров и под покровом стремительно опустившейся на Луанду ночи в два захода доставить к зданию «Куки». Бабуля, строго-настрого запретивший всем употреблять перед завтрашним концертом спиртное, как доложила разведка из числа членов «Мозаики», в это время уже тихо сопел у себя в комнате.

На столе красовались несколько бутылок с заграничными напитками, к которым Витя, Саша и Гриша присовокупили две бутылки джина «Гордонс» и одну «Московской». Имелась и бутылка бразильской кашáсы, довольно противной на запах водки из сахарного тростника, по большому счету, аналога кубинского рома, с которой никто не знал, что делать. Мигель, сожалея, что в супермаркете, где они днем с товарищами отоваривались, не оказалось кубинского рома, показал простой способ «облагородить» кашасу, а заодно и продемонстрировал, как ее употребляют сами бразильцы: в обычный стакан кладется несколько кубиков льда, нарезанная дольками половина лайма, все это дело засыпается – желательно коричневым тростниковым – сахаром и потом толчется и измельчается до единообразной кашицы, как в ступе, деревянным или пластмассовым пестиком. После этого в стакан, примерно до середины, наливается тот самый вонючий самогон из сахарного тростника, содержимое перемешивается – и напиток преображается: неприятный привкус сменяется изысканным ароматом лайма, сдобренного небольшим количеством сахара и почти сорокаградусной крепостью кашасы. Красота! Бразильцы, по месту происхождения, штату Сан-Паулу и по наименованию его жителей, «кайпира», называют напиток ласково и уважительно – «кайпиринья».

После того, как собравшиеся мужчины выпили по первой, а дамы одобрительно вкусили по паре глотков кайпириньи, разговор продолжился тем, что советские артисты, собравшиеся за столом, не хотят жить на гастролях по указке Бабули, который тщательно следит за «облико морале» своих подопечных:

– Он мне не Карабас-Барабас, а я ему не Буратино! – в сердцах воскликнул баянист Витя и тут же предложил выпить до дна за кубинско-советскую дружбу, как будто ища у «компаньерос» защиты от их изверга-худрука.

Разговор время от времени расползался на «междусобойчики», поскольку каждому хотелось высказаться, а перевод, который обеспечивал Гриша, не всегда успевал за горячими мыслями и словами собравшихся. Периодически внимание собеседников приходилось собирать в кучу дежурными патриотическими тостами, на которых хоть как-то концентрировалось растекавшееся в разные стороны коллективное сознание. Кубинцы, не очень привыкшие к крепким напиткам, пьянели быстрее, но их советские товарищи, будучи более стойкими к алкоголю, тем не менее, брали количеством и частотой тостов, столь же успешно достигая нужной им кондиции.

Мигель начал рассказывать об Эфиопии, где советские и «кубаши» выполняли миссии, сходные с теми, что им приходится выполнять и здесь, в Анголе. Когда они с Григорием отошли в сторону от стола, чтобы не дымить на всегда берегущую свой голос Валентину, размякший от спиртного кубинец по секрету сообщил ему, что в Эфиопии он переболел несколько раз малярией, и на ее фоне у него развился цирроз. Как врач он прекрасно понимал, что жить ему осталось недолго. Гриша как мог попытался отвлечь кубинца от тяжелых мыслей и поведал ему, что к его другу Олегу приехала жена, и у них сейчас происходит довольно тяжелый разговор. В ответ Мигель как истинный сын горячего и страстного кубинского народа предложил тост за любовь.