Ринат Валиуллин - Алмазы для Бульварного кольца

Ребята из «Мозаики» были поражены, узнав, что кубинцы являются врачами-добровольцами и работают в Луанде по договору, подписанному между двумя правительствами: зарплаты они не получают, в отличие, кстати, от неплохо зарабатывавших советских специалистов, гражданских и военных. Единственное, на что они могут рассчитывать, правда, в неограниченных объемах – это на еду, спиртное и сигареты, имея полное право приглашать к себе друзей и угощать их за счет ангольской стороны.

Гриша, как и многие молодые люди его поколения, умел немного играть на гитаре. Взяв у Мигеля инструмент, он исполнил песню, которую нашел как-то в одном кубинском песеннике:

– Я никогда не знал ее мелодии, и поэтому придумал свою. А певца вы должны хорошо знать, – сказал он, обращаясь к «кубашам». Это – ваш мастер революционной песни Освальдо Родригес.

Услышав известное имя, кубинцы воодушевились. Мигель добавил, что он очень хорошо знает Освальдо и предложил:

– Давай запишем твою версию на магнитофон, и я передам ее Освальдо. Если она ему понравится так же, как и его собственная мелодия, амиго Грегóрио, я тебе обещаю, что попрошу его спеть ее специально для тебя на очередном конкурсе песни в польском Сопоте, договорились?

Григорий запел «El Amor Se Acaba», о том, что любовь может кончиться, если ее, как тлеющий огонь, постоянно, ежечасно и ежеминутно, не поддерживать:

– Я посвящаю это исполнение своему другу, чья любовь, к моему большому сожалению, дала трещину, – сказал прежде чем запеть Гриша, обращаясь к закрытой двери в комнату, где по-прежнему выясняли отношения Олег и Лиза.

Освальдо Родригес был известен и даже популярен в СССР. Певец был слеп от рождения, и на сцену его обычно выводил помощник или кто-то из музыкантов. При этом голос у него был просто потрясающий. Песни Родригеса были не только революционными, но и вполне себе лирическими. Мигелю исполнение Григория понравилось, хотя он был знаком и с оригиналом.

В конце записи, когда Мигель уже нажал на паузу на кассетном магнитофоне, от входа в соседнюю с гостиной комнату послышались аплодисменты. Это аплодировали Лиза и Олег, чьи глаза светились недавним примирением и любовью, которую они все-таки смогли уберечь и сохранить.

Присутствующие в комнате взорвались ответными, еще более громкими аплодисментами. Кто-то стал спешно открывать шампанское…

Лиза и Олег стояли будто приклеенные друг к другу, и весь оставшийся вечер больше уже не расставались, как мальчик и девочка из младшей группы детского сада на прогулке, которые боятся потеряться.

К песенному процессу подключилась «тяжелая артиллерия»: Валя, недолго отказываясь, после настойчивых просьб собравшихся, затянула а капелла известную во всем мире песню «Подмосковные вечера». Кубинцы встретили их обожаемую «Las Noches de Moscú» на ура и просили Валю повторить ее как минимум раз пять за весь вечер. Один из друзей Мигеля, слушая ее, все время плакал, почти рыдал. Он не на шутку запал на Валю, и во время их совместного разговора, когда Григорий что-то ему объяснял, посетовал, что не может так же хорошо изъясняться на русском, как он, Гриша говорит на испанском: «Тогда бы Валя точно стала моей уже сегодня ночью».

Григорий решил не расстраивать симпатичного, чуть подвыпившего кубинца тем, что этой ночью Валя снова будет с ним.

Утром, уходя из номера Валентины, Григорий услышал от нее, что ансамбль, скорее всего, через полторы недели еще раз появится в Луанде после гастролей по нескольким соседним странам юга Африки. Оба были рады, что новая встреча ждет их совсем скоро.

Однако уже на следующий день Гриша и Валя отправились в аэропорт провожать Лизу: ее афера с португальским провалилась, и разозленный Бабуля, которому к тому же сообщили, что его музыканты полночи гуляли неизвестно где и еще «общались с иностранцами», настоял на том, чтобы она, отдельно от «Мозаики», вернулась в Союз, мол, такая переводчица нам не нужна, а в Лесото мы как-нибудь обойдемся анг-лийским, которым худо-бедно владеют некоторые из членов коллектива.

Но разве это уже было важно? Главное, чего добивалась Лиза от этой безумно авантюрной поездки – это увидеть Олега и объясниться с ним. И ей удалось. А остальное ерунда.

– Береги дочку, – сказал ей на прощание Олег, – и передай, что папа скоро вернется.

– А ты для нас обязательно сбереги себя, – ответила Лиза.

Валя попросила Гришу, чтобы он не забыл уточнить в посольстве точную дату возвращения «Мозаики» в Луанду после намеченных у них гастролей в Свазиленде и Лесото, куда они отправлялись завтра.

– Не беспокойся, я все уточню. А оркестр и фанфары на встрече обязательно будут.

– Болтун! – оборвала его Валя. – Смотри, не попади до этого в какую-нибудь заваруху!

– Ни за что, теперь у меня есть вполне осязаемый стимул, – засмеялся Григорий, крепко обнимая девушку за талию и, незаметно для других, чуть ниже. Валя резким, но привычным жестом убрала его руку, пряча в уголке рта лукавую улыбку.

«Народная Мозаика» после успешных гастролей в Свазиленде и Лесото, здесь же, в южной части Африки, снова перед отлетом в Москву вернулась на несколько дней в Луанду, чтобы дать завершающий отдельный концерт перед сотрудниками советской военной миссии, нашими гражданскими специалистами и друзьями кубинцами.

Григорий приехал заблаговременно на аэродром и встретил Валю прямо у трапа самолета с огромным букетом невиданных тропических цветов. Валины подруги по ансамблю стали подкалывать ее, в шутку умоляя не проспать завтрашнее выступление, а Гришу попросили относиться к певице как к хрустальной вазе, ибо на ней «весь концерт держится»…

– Как все прошло? – спросил сидевший за столом европеец с густыми темными усами, в камуфляже и темных очках вошедшего в кабинет элегантного мулата, почти белого с аккуратно постриженной треугольной бородкой, державшего в руке увесистый кожаный кофр. На стене комнаты висел портрет вождя, чучела диких животных и большая шкура анаконды, которые вот-вот готовы были наброситься на присутствующих. В этой компании, среди звериных оскалов казалось, будто в любой момент тебе могут перегрызть глотку. На столе лежала карта Африки, на ней – пачка документов. Пепельница с миллионом окурков «Житан» заирского производства закрывала Анголу, сладкий кусок саванны у океана с прослойкой джунглей и плоских покрытых зеленью гор, где в зарослях богатой флоры и фауны прятались страдания и нищета рабочих, шахтеров и крестьян. Видно было, что в глазах у человека в больших солнечных очках было совсем не солнечно, ему хотелось поскорее завершить дело. Душу тяготили камни, которые надо было обработать, прежде чем везти их в Европу, где под пристальным взглядом ювелиров они откроют все грани своего драгоценного характера.

– По плану, – ответил мулат, который на первый взгляд казался кратким и немногословным. Или предельно настороженным.

– Это хорошо, что по плану. Значит, радио не врет. Оно со вчерашнего дня трещит об ограблении почтового вагона и о кожаном саквояже с металлическими вставками: тридцать кило необработанных алмазов, предназначавшихся для южноафриканской «Де Бирс»!

«Мне говорили, что ты никому не доверяешь, кроме себя», – взглянул на пепельницу мулат.

«Этому интеллигенту с щегольской бородкой верить, пожалуй, не стоит, – подумал европеец, пододвинув поближе прикрытый газетой револьвер, нервно перекатывая во рту зубочистку: давно хотел бросить курить, пытаясь одну привычку вытеснить другой. В результате их стало две. – Интеллигент, твою мать!..»

– Все хорошо, если не считать машиниста, – напряженно выдавил из себя мулат, ставя саквояж на стол и неотрывно следя за руками человека в камуфляже.

– А мы и не считаем, – оборвал его португалец. – Одним машинистом больше, одним меньше, – усмехнулось его лицо. – Охранника тоже шлепнул? – увидев, что мулат утвердительно кивнул, военный перекрестился: – Шику, земляк, покойся с миром! Ты же мне сам обещал, что этим все и кончится…

«Интеллигента» почему-то немного отпустило. Он уже мысленно переправил алмазы в Европу. Фальшивые сертификаты о том, что они добыты и проданы законным путем, лежали у него в кармане. Скоро камешки с сопровождающими их бумагами закончат свой путь в торговых центрах Нью-Йорка, Тель-Авива, Лондона и Брюсселя. Скоро он сможет сбросить эти камни с души на плечи чьих-то дорогих жен и смазливых цыпочек!

Человек в очках открыл саквояж и улыбнулся: «Этого хватит не на один десяток лет!». Он любил камни. Пусть даже они, необработанные, по цвету напоминали грязную одежду женщин и детей, которая промокла от пота на плантациях под палящим солнцем. По крайней мере, они ничем не пахли, только будущими деньгами.

В комнате повисла такая тишина, что стало слышно, как в обеих головах шуршат мысли.

Военный внимательно рассматривал алмазы, будто решил лично познакомиться с каждым камешком.

– Как договаривались? – спросил человек в камуфляже. Мулат снова кивнул. Его собеседник выплюнул зубочистку, выгреб из кофра двумя руками несколько пригоршней камней, сгрузил их на большую алюминиевую миску стоявших на столе весов, уравновесив ее с противоположной стороны пятикилограммовой гирей. Потом он добавил к сверкавшей на солнце горке еще пару пригоршней – до тех пор, пока стрелка весов не остановилась посередине, на нулевой отметке. Достав из-за пазухи холщовый армейский вещмешок, он аккуратно пересыпал туда содержимое миски, затянул веревку и положил все это на пол рядом с собой:

– «Врагу – ни пяди родной земли!» – он достал очередную сигарету.

«Ага, и ни грамма из ее недр в собственный карман», – мысленно продолжил за него «интеллигент».

«Свалить, небось, собираешься? – ввязался в их молчаливый диалог военный. – А мне плевать! С такой кучей “кукурузы” я и сам, пожалуй, смажу пятки».

– Курить будешь? – спросили усы.

– Бросил, – ответил «интеллигент», закрывая саквояж.