Спокойная музыка, которая фоном сопровождала их спор, сменилась другой, взволнованной, быстрой, чувственной.

— Это «Весенние воды» Рахманинова! — узнала Катя. — Он такой… такой! Сережа, пожалуйста, если современное — я хочу этот номер! Вика, я хочу!

— Да ты представляешь, какие там поддержки верхние? — Вика встала, хотела идти в гостиную к Стасику. — Я же сказала ему, этот и пробовать не надо.

— Надо, пожалуйста! Я видела записи. Я мечтала! Сережа, мы это сделаем с тобой.

— Сговорились, — Сергей закрыл лицо рукой…

А музыка так и лезла в душу! И как этот черт Стасик играет, наизнанку чувства выворачивает. Хуже, чем стриптиз.

— Клянусь, что нет, не сговаривались мы. — Видно было, что Максим не врет и не меньше Виктории смущен Катиным порывом. — Вика права, опасно это, зачем так рисковать? Мы обойдемся малой кровью.

— Подожди, Макс, — Сергей слушал фортепиано, против этой музыки Рахманинова невозможно было устоять. Она неслась, рвалась вперед, летела, сверкала. — Да, пожалуй, можно «Весенние воды» попробовать…

— Я сейчас, сейчас хочу начать! — вскочила из-за стола Катя. — Сережа, пожалуйста, пойдем в зал.

— Ну что ты, надо репетитора, — остановила ее Вика. — Я подумаю, с кем связаться.

— Нет, сейчас, вот же записи есть. Максим, найди, их много, доставай свой ноут. Посмотрим и сделаем сами. Стасик сыграет, он так играет!

— Да, он большой музыкант, ему бы тоже на конкурс, — сказал Адриан. — Но сначала вы с Сергеем.

***

Катя и Сергей опять шли по парку. Ее тянуло к пруду, солнечным днем там было даже приятно.

— Идем Ваську покормим, я булку взяла, немножко ему можно. — Возбуждение Кати сменилось задумчивостью, это отвлекло Сергея от воспоминаний о ночных видениях. Да и было ли что, скорее, приснилось, слишком резко они взяли с репетициями, так нельзя, сломаться можно.

— Хочешь, завтра устроим день отдыха, в город поедем? — спросил он.

— Хочу, — неожиданно легко согласилась Катя. — Мне нравится с тобой ездить.

— Почему?

— А ты не обхаживаешь.

Сергей усмехнулся — другая бы обиделась, а эта рада. Вне сцены он общался с ней по-дружески, вернее, вне репетиционного зала, потому что до сцены дело еще не дошло.

Катя покормила лебедя, присела у самой кромки, протянула руку, Васька неловко выбирал булку с раскрытой ладони. Сергей стоял, смотрел. Под солнцем вода в пруду не казалась темной, она отражала ясное небо, ветра не было, кусты, деревья составляли на водной глади перевернутую картину мира. И в ней Васька собирал куски булки с ладони Кати, а Сергей так же стоял рядом. И двойники казались более живыми, ярче, отчетливей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи, а в домике для гостей кто-то жил раньше? — без всякой связи спросил Сергей.

— Нет, он всегда пустой стоял, гости в замке живут, там полно комнат. А почему ты спрашиваешь?

— Просто…

— Смотри, как осторожно берет, не то что белые руку щиплют, — она бросила остатки булки в воду, — это потому, что он пуганый, большие его долбают. Бедный Васька, — она погладила лебедя, — а он не злой и красивый. А те гуси жирные. Идем на нашу скамейку, — предложила она, — сядем, как Альберт с Жизелью сидели. Любит, не любит — она гадала и все у нее правильно вышло. А он обманул. Я хочу это так показать, чтобы ее жалко стало, уже тогда, в первом акте. Альберт с самого начала обманул, и никакая любовь тут не оправдание. В любви врать нельзя!


Они дошли до скамейки, сели рядом, Катя прислонилась к Сергею спиной, откинула голову на его плечо.

— Альберт не врал, — вздохнул он, — он любил. Может, в первый раз увидел Жизель и влюбился, про невесту забыл, про свой графский титул. И потом он все не мог простить себе, что обманул ее с цветком, и так ведь любил. А потом она умерла, и он не успел ничего объяснить. Это часто бывает: человек уходит и все, а ты думал, успеешь ему все сказать. Не обязательно умирает, иногда просто уезжает.

— Или погибает в автокатастрофе.

— Ну вот! Я опять… Прости.

— Нет, это я опять, все думаю, думаю. Только когда танцую — не думаю, там все хорошо. А у меня тут, — она стукнула себя кулаком в грудь, — плохо, плохо, плохо.

— Перестань, нельзя так.

— А вот скажи, если бы ты не парней любил, а девушек, то меня смог бы? Как… Нет! Не как кого-то, а именно меня? Или я совсем неправильная? А жениться на мне мог бы? Вика хочет, чтобы мы поженились.

— Что?! — Сергей взял ее за плечи, отодвинул от себя, встал. — Как это — поженились?

— Да! И стали самой красивой балетной парой в мире, — она расхохоталась. — Ты, Сережа, наивный такой, Максим ее в этом поддерживает. Это же пиар.

— Да они с ума посходили! Глупость какая… Ну ладно, Макс идиот, но Вика? Придумать такую чушь… Нет, я не в том смысле, что ты не подходишь. Ты очень красивая и ты мне нравишься но… Да, — он стоял перед ней, — идиот, скорее, я…

Катя хохотала, закрыв лицо ладонями, не могла остановиться.

— Ах, Боже мой, бедный Серж… А-ха-ха… Ты тоже мне нравишься. Так давай поженимся, жалко, что ли? — перестала смеяться. — Значит, не согласился бы? Я так и думала.

— Катя, ну что ты? Разве это так должно быть?

— А у меня все так, не я решаю. Сядь, я тебе расскажу, хочешь?

— О чем?

— О моей жизни. Как Золушка стала Принцессой. Садись, я долго буду рассказывать, а надоест — уйдешь.

— Не уйду.

Сергей опять сел, но на расстоянии от Кэтрин, видел, как она сосредоточилась, ушла в себя. «Как перед вариациями», — невольно сравнил он. Все танцем меряется, есть ли у них другая жизнь? Вне его. Сейчас Катя не хочет, чтобы к ней прикасались, больно ей.

Словно отвечая на его вопрос, Катя медленно начала.

— Я уже и не помню, когда сама за себя решала. Ничего не помню, никакой свободной жизни без указки. Сначала воспитатели и старшие, это недолго было. А потом Вика, она меня любит и маму любила. Вот ради мамы старается. Да нет, ради себя…

Она замолчала, смотрела на пруд. Солнце село за деревья, сразу потемнело, Васька потоптался на берегу и пошел в воду, поплыл к островку прятаться в домик. Катя уходить не собиралась.

— Да, ради себя, я это поняла не сразу. Мне бы бежать, да некуда! А она не знает, думает, что все хорошо делала.

— Что делала?

— То же, что и теперь, приму-балерину. С шести лет. А что я тогда понимала? Мне если и не нравилось, Вика умела уговорить. Меня и растягивали, и подъем ломали (3) специальной штукой деревянной, это лучше, чем под диван ноги засовывать, но больнее. И бесконечный коврик (4), а потом палка, палка, палка — середина. Прыжки, пальцы, прыжки, пальцы. Ты и сам знаешь, как это, только у меня раньше было, чем у всех.

Конечно, я стала первой, гордилась. А Вика радовалась. Мне такие костюмы шили! Я была как Фея кукол, мальчикам нравилась. Только не так… Все же знали, кто я, в класс их приглашали, со мной лучших ставили. Они мечтали со мной танцевать, а Вика выбирала. Когда я Машу в «Щелкунчике» танцевала, Принца пригласили из Королевского балета, а спектакль на меня ставили. Вся школа участвовала, и все знали, что это ради меня. Мы и во дворце выступали, перед королем и королевой. И с тобой будем, куда денемся. — Она вздохнула, нахмурилась. — Вилли, это Принц Щелкунчик, он говорил, что любит, но обманывал. Дурачок, решил, что Вика позволит или смирится, когда узнает. — Катя опустила глаза, даже не сказала, а прошептала: — Он приставал… Думал, я не расскажу. А я рассказала, его выгнали из театра, теперь он меня ненавидит, наверно. А говорил, что любит. Многие говорят, но я-то знаю, что из-за денег. Не надоело еще слушать мои жалобы?

Сергей покачал головой, что говорить, он не знал. Представил себе пятилетнюю девочку, из которой методично лепили вундеркинда, девочку-подростка, девушку… У Кати было все, о чем многие только мечтают, но самого простого, человеческого не было. Виктуся поработила ее любовью, танцем, заставила проживать чужую судьбу. А он, выходит, пособник.

— Вот и тебя Виктория выбрала, может, она тебя любила, а? Когда рассказывала мне, какой ты — прямо окрылялась. А когда мы «Жизель» с ней делали, то через каждое слово «Сережа то, Сережа се, мы с Сережей вот так», фото мне ваши показывала и твои, когда ты у Манфея работал. Я про тебя много знаю. Но про Макса она не говорила.

— И до Макса всякое бывало, а до Манфея я из балета уходил. В гимнастику. Обычно наоборот ходят, взять хотя бы Мессерера, он в шестнадцать лет пришел в балет с гимнастики. Знаешь, ты не обращай внимания на дурацкие планы Макса и Вики, если бы я знал, то не согласился бы ни за что.

— Я думаю, они и сами не знали, сначала только про спектакль. А теперь и это придумали. Ты уедешь теперь?

— Нет! Виктуся не все тебе рассказала, не так все было безоблачно. Подставил я ее крепко, перед самой премьерой. Просто ушел и все.

— Почему?

— Думал, любовь…

— Ну и не надо нам ее, проживем. Вот у Альберта с Жизелью была, а что вышло? Ты куда смотришь, Сережа? На лебедей?

— Нет, они спать ушли. А хочешь, ко мне пойдем, еще записи посмотрим?

Сергей не мог признаться Кате, что не хочет оставаться в домике один. В душе он молился, чтобы она согласилась.

— Ты меня в гости зовешь?

— Ну да. И обещаю, что обхаживать не буду. — А сам обнял ее за плечи. — Хорошо, что ты мне все рассказала.

— Да.

— Идем, а то ветер задул, спину протянет. В гостевом у меня тоже камин можно разжечь, я дрова там видел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Они поднялись и пошли в обнимку, обоим стало легче, что прислонили друг к другу свои одиночества. Про странные сны и вилис Сергей рассказывать Кате не стал.