Теперь у них был свой юридический адрес, лицензия на осуществление преподавательской деятельности для детских классов, штат педагогов и головная боль в плане бухгалтерской отчетности. Залесский стал руководителем балетной школы, и это оказалось совершенно не то, к чему стремился Макс!

Тогда Лазарев распустил школу, оставил только классы, которые сдавал в аренду, раскрутил антрепризу и все-таки начал думать о современном спектакле. Сергей страстно желал этого, Максим — нет, он считал, что Залесскому надо танцевать классику.

До серьезного современного коллектива, вроде театра Манфея, им по-любому не дотянуться, нет в команде хореографа, способного создать нечто выдающееся. Так зачем становиться еще одной труппой из тех, что наводняют город второсортными постановками? Легче сдавать им классы в аренду и держаться на плаву. Плюс закрытые мероприятия, они оставались.

Сергей танцевал. С хорошими партнершами, шлягерный репертуар, зарабатывал достаточно и не переламывался, Макс не позволял, он берег Залесского для чего-то большего и уж точно не для презентаций и не для педагогической деятельности.

Школа у Залесского была вагановская, и талант учить — да, этого не отнять, на мастер-классы к нему шли, места не хватало в зале. Пусть он не обладал ни званиями, ни регалиями, но мог показать как никто другой. Так же в свое время показывал ему и Кирсанов. Парни, с которыми занимался Залесский, приобретали редкий аристократический апломб, красноречивость жеста, восхитительные кисти, премьерский взгляд и идеальные стопы. Да много чего еще. Но рано ему все это, рано! Сам он должен большие партии танцевать, а не других учить — вот что свербило Лазарева.

Глава 5. Балетные классы


Они во многом были разные. Или, может быть, чего-то не хватало в их отношениях. Нежности, внимания? Сергей жил в танце, часто равнодушный ко всему остальному — не хватало ни сил, ни времени, жизнь складывалась непросто, требовала жертв, заставляла бороться за каждый успешный шанс. Танцовщик мало принадлежит себе и никак не принадлежит родным и близким. Это надо понимать и принимать.

Максим принимал, не обижался, лишь иногда пробивало, хотелось что-то взамен. Или это неправильно — ждать благодарности за любовь, не бартер же?

А Сергей привык к заботам Макса и принимал их, возможно, с благодарностью, но как должное. Или просто не замечал. Или не знал как выразить, что заметил. Опасался? Боялся близости вне постели? Разочарования?

Но и Максим, который так оберегал Залесского от житейских проблем, не замечал в Сергее главного, отмахивался от болезненно желаемого стремления быть услышанным.

Они никогда не говорили по душам.

Это касалось и секса, и быта, и деловых отношений. Допустим, Макс был прозорлив, опытен, хваток, удачлив. Все так. Но право голоса Сергею иметь хотелось. Может, он бы и пользоваться им не стал бы. Только априори быть подчиненным во всем — напрягало.

Сергей взрослел и начинал тяготиться положением "нижнего", а Максиму в голову не приходило поменяться с Залесским ролями. Да и не вышло бы, чего там греха таить. Лазарев оставался активом.

Хотя основная проблема была не в этом, позиции при занятии сексом можно согласовать или найти другие способы, приемлемые для обоих. А вот непреодолимые препятствия в представлениях о близости, о любви…

Чем дальше Сергей и Макс жили вместе, тем понятнее становилось, что их поведение в совместном быте, досуг, образ мыслей различаются.

Например, Сергею не нравилось в загородном доме, а Максим любил уединенное жилище на природе и категорически отказывался переезжать в город.

Начали полярно расходиться даже в работе. Лазарев все стремился, искал, перебирал варианты, побуждал Сергея к чему-то новому, а Залесский успокаивался, отказывался от своих прежних амбиций. То ли отчаялся, то ли сказал себе "не срослось" и смирился. Да! Он начал смиряться, и выходило, что все старания Максима напрасны.


Время шло слишком быстро! И Максим не знал, как придержать его. Неотвратимо приближался тот день, когда на мобильном должен был высветиться номер Васи Костецкого. И тогда…

А черт его знает, что тогда, ну включат счетчик, будет фору еще месяц, хорошо два. А потом? Пузо припечатают горячим утюгом? Пальцы отрежут? Колено прострелят или яйца? Так денег им это не прибавит. Обвел он их, риски в договоренность не прописал, а эти идиоты ему поверили, надежным показался, процент большой душу согрел, обратно получить рассчитывали вдвое. На самом же деле… А нечего с него и взять, кроме жизни.

Помирать, конечно, не хочется, тем более в грязном подвале. Выход? Наверно, есть, но никак не мог Максим его отыскать. Свою безопасность он в эту схему не заложил.

Но взять с него нечего, да… Лично у Макса ничего нет, студия как бы и частная, а под государственной крышей — не подкопаешься. Пожечь могут, вот этого Лазарев боялся и за Сергея тоже опасался. Убрать бы его из страны, на гастроли, а лучше насовсем.

Залесский ничего не знал, в дела Макса не вдавался. Так с самого начала было, он занимался творчеством, Лазарев — финансами и всем остальным.

Потому для Сергея существовали лишь выступления, подготовка к ним, мастер-классы, бесконечные поиски образа, разговоры с зеркалом. Последние случались все реже, Сергей начал жить старым багажом, копируя из раза в раз то, что нашел однажды. Это уже не было живым. Самое страшное происходило незаметно — он отстраняться и от танца.

Что там было внутри, о чем думал Сергей, к чему стремился — этого Макс не знал. И не спрашивал. Все более удрученный грядущими проблемами, он жил как под дамокловым мечом, и с каждым днем труднее было скрывать правду.

Да, хотелось поделиться, рассказать. Но, узнав, Сергей стал бы соучастником, а этого Макс допустить не мог.

Он начал пить, прикладывался к бутылке по вечерам, снимал напряжение. Залесскому не нравилось, осуждал. Максим чудом сдерживался, чтобы не вспылить, не высказать все, что наболело. Но молчал, отмахивался, отшучивался. Шуточки костью застревали в горле.

Вставал хмурый, с головной болью, смотрел в окно на слякотную осень и думал о том, что если закопают, то в холодной жиже лежать гораздо поганее, чем в промерзшей земле. Лучше бы зимой…

Насчет Васи иллюзий у него не было, тот мог урыть и за меньшее.

Не то чтобы Макс боялся, рисковал он и раньше, и серьезнее ситуации были. Но тогда терять ему по большому счету было нечего. Смысл жизни его дурацкий сводился к одному — доказать матери, которая его и знать не хотела, что он всего добьется сам, поступит в университет, выучится, начнет работать и зарабатывать. Начал, а дальше? Только с появлением в жизни Сергея Макс серьезно стал задумываться о “дальше”, оно оказалось общим, и Залесский в центре. Почему? Макс не задавался этим вопросом, а если бы задался, то вряд ли смог ответить. Любовь? В начале — да, безусловно, горячая, плотская, та самая, которую Максим понимал и признавал, он так хотел Сергея, что яйца в узел скручивало и ломало. Но было и другое, когда он смотрел на Залесского у станка, на идеальные совершенные движения рук, ног, наклоны, перегибы в пор де бра, на игру и напряжение мышц, то чувства плавились, как воск на огне. И вожделение, человеческая страсть превращались в восторг, близкий к молитвенному. Никогда в жизни Макс не признался бы в подобной слабости, но факт оставался фактом — он все больше становился зависим от созерцания, часами просиживал в репетиционном зале. Сергей привык и не спрашивал зачем. Так они и ездили на классику вместе.


Утро началось с обычного спора.

— Снова ведь в пробке настоимся на въезде! — возмущался Сергей. — Ну почему ты не хочешь жить в городе, что за дурь? Денег, что ли, жалко?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И денег тоже. Ты знаешь сколько апарты в центре стоят?

— А тебе обязательно апарты?

— Да не мне! Тебе.

— Ты забыл? Я в хрущевке вырос, и ничего, как видишь, — Сергей развел руки в стороны. Он стоял перед Максом совершенно голый, только из душа.

— Вижу, — усмехнулся Макс, глянув на часы, времени действительно было в обрез. А жаль…

— Чай, кофе? — спросил Сергей, машинально щелкая пультом телевизора.

Макса зацепила меняющаяся картинка.

— Постой… А ну-ка, верни назад.

— Там новости.

— Верни, верни и звук включи.

Сергей щелкнул на шаг назад и поднял звук. С половины фразы Максим услышал преувеличенные с придыханиями интонации в голосе диктора пятого канала:

— … Васильевского острова закончилось перестрелкой. Вчера в четырнадцать часов двое неизвестных обстреляли машину Василия Костецкого, криминального авторитета, известного под прозвищем Костец. От полученных ранений Костецкий скончался на месте, пострадали еще три человека, которые госпитализированы и находятся в состоянии различной степени тяжести. По данному факту возбуждено уголовное дело…

— Да ну их! Перестреляли друг друга, — Сергей вывел звук на ноль, а Макс смотрел на фото Васи, которое возникло на экране.

На нем Костец был живым. Макс хорошо знал его, одно время часто пересекались, когда парни Василия крышевали игровые автоматы Лазарева. Надежная была крыша. Справедливости ради надо сказать, Вася, царствие ему небесное, был честным в договоренностях. Ну так и деньги его пошли на благое дело, может, и зачтется. В новостях не показали, как приехала скорая и труповозка, как продырявленное пулями тело засунули в мешок и застегнули молнию на лице. С экрана, все так же не улыбаясь, Василий смотрел на Макса.

— Да, пора нам ехать, — сказал Лазарев, а сам сел за стол, потянулся за сигаретами.

— Ты чего, Максим? Что случилось?

— Нет… ничего…