И Лазарев сдался, навел через друзей справки и… вернулся в Россию.


Он без особого труда нашел Сергея в подпольном стриптиз-клубе, где богатые дамочки и геи пускали слюни на красивых парней. Мелькание светомузыки в сине-красных тонах, зеркальный шар, орущая в могучие динамики фонограмма, шесты на сцене. В зале столики в середине, поближе к подиуму, и закрытые боковые ниши, огороженные бамбуковыми занавесками-бахромой. В таком укрытии и устроился Лазарев. Заказал коктейль и ждал. На сцену выходили стриптизеры, довольно жалкое зрелище, по сравнению с тем, что Макс видел еще до отъезда. Один из его постоянных клиентов держал казино и стрип-клубы, а встречи с адвокатом назначал на работе. Так Макс и приобщился к элитному обществу любителей подрочить на раздевания.

Может, где в другом месте это и было искусством, но то, что видел Макс, вызывало лишь жалость. Парни на сцене отчаянно хотели понравиться, ведь от этого зависело, сколько купюр им сунут в плавки. И пригласят ли в закрытые кабинки с окном для просмотра. За это посетители платили больше, а стриптизеры раздевались полностью.

Но вот к пилону вышел Сергей, из одежды на нем были только узкие черные слипы. У Макса сердце затрепыхалось, в горле пересохло, он судорожно сглотнул, потянулся за бокалом, рука дрогнула, виски выплеснулся на пол. Макс выругался, вернул бокал на стол — все это не отрывая взгляда от божественной фигуры Залесского. Давид Микеланджело! Все такой же спокойно-отрешенный, как будто похотливые взгляды не скользят с извращенной жадностью по его телу. Сергей встал перед шестом, опустив голову и скрестив руки на груди. Попса замолкла, свет стал ровнее, перестал мелькать зеркальный шар, вместо него вверху над шестом зажегся луч прожектора. Он лег на сцену светящимся кругом ограничивая пространство, отсекая Сергея от зала, погруженного в темноту. Свет и тень. Это было необычно и странно.

Сергей оставался неподвижен внутри светового круга, но вот поднял и раскрыл руки, синхронно этому жесту зазвучала музыка, как будто он призвал её. Что это? Рояль…

Максим не мог связать мелодию и обстановку. Он же знал… знал! Шопен? Нет, не может быть, но да!

То, что делал Залесский, было умопомрачительно красиво, томительно чувственно, и это был танец! Из хвата руками за головой Сергей легко поднялся перпендикулярно шесту, мускулы напряглись, ноги вытянулись, идеальные стопы, крутая дуга подъема, потом разошлись в шпагат, когда изменил положение торса — голени и ступни обхватили шест.

В этом не было ничего непристойного, позы не оскорбляли гармонии звуков, вместе с роялем пело гибкое тело. Сжимаясь и распрямляясь, оно вытягивалось, парило, обвивалось о пилон. Захват ногами, бросок наверх к свету, и ожили руки, кисти, пальцы. Мелодия звучала все громче и отчаянней. Было в ней страдание и восторг. Без страховки он поднялся к навершию пилона, сделал стойку на руках и снова развел ноги в шпагат, отпустил руку, поворот и падение вниз, зал ахнул на опасный трюк и выдохнул, когда Сергей вновь обвился о пилон. Уже заблестели от пота рельефные мышцы предплечий и спины, участилось дыхание, на вдохе раздвигались ребра, напрягался пресс. Танец продолжался. А Максим забыл дышать, горло перехватило рыдание. Он замер и не мог оторвать взгляд от Сергея, от знакомых очертаний плеч и бедер. Это было выше сил человеческих. И те полтора года, что Макс уверял себя в совершенной свободе от Залесского, обрушились сознанием прежнего влечения к нему. К совершенному телу, которое Макс так хорошо знал. К душе, исполненной танца.

Истаяла, отлетела со вздохом последнего аккорда музыка, погас свет. Тишина, и пьяный истерический женский всхлип в зале, нестройные аплодисменты, гомон, зачем-то смех.

Замелькал зеркальный шар, загрохотала попса, и в прежнем красно-синем свете Сергей, накинув подобие черной шелковой рубашки, не смущаясь возгласов и прикосновений, пошел между столиков. Уверенный в себе, он шел той самой расслабленной подиумной походкой, обучение которой однажды свело их с Максом.

Первым стремлением Максима было отступить за штору, не показать присутствия, но он не позволил себе этого малодушия и, когда Залесский подошел, откинул бамбуковую завесу.

Они встали лицом к лицу. Максим не знал, должен ли он упрекать или просить прощения, и потому молчал.

Брови Сергея дрогнули, губы сжались, он сделал шаг назад, но Макс отрицательно покачал головой. Залесский смирился, он принял это.

— Здравствуй, Макс, давно не виделись.

— Давно.

— Подожди, я переоденусь. Не бойся, не сбегу, ты же все равно найдешь.

— Да, найду.

Горячей волной захлестнуло раскаяние, что медлил так долго. Найти Сергея мог гораздо раньше. Как он жил тут? Что пережил? Захочет ли…


И снова май, белые ночи. Снова неспешным шагом по сонному Питеру, по набережной мимо длинного фасада Зимнего дворца. Как будто и не расставались. Но это иллюзия, очертания утерянного счастья в обманчивом свечении северного неба.

— Вернулся в Питер? — Сергей скользил взглядом по панораме Невы с мостом и Петропавловской крепостью, на Макса не смотрел. — Надолго?

— От тебя зависит, Сережа.

Так хотелось обнять, встряхнуть его как следует, чтобы отбросил этот отстраненный тон, ведь оба наколбасили, вина поровну.

— А что я? Теперь вот так… Ты, наверно, и сам все знаешь, раз нашел, то и справки наводил.

— Знаю, но не все. Где с мая по сентябрь в прошлом году пропадал? Никаких следов.

— А, это я в деревне у знахаря жил. Ногу он мне вытягивал. Как видишь, помог.

— Да. Я видел, как ты танцуешь.

— Это не танец! — Сергей в первый раз за разговор повернулся к Максу. — Зачем ты приехал, Лазарев?

— К тебе.

— Зачем?! — повторил Сергей. — Ничего уже не вернуть.

— Я скучал, пойдем домой?

— Нет у нас никакого дома, Максим, и не было. Выпить можем пойти куда-нибудь, почему нет. Я тоже скучал, — сказал, а взгляд не потеплел.

Зашли в первый попавшийся ночной бар, где сесть можно было только за стойкой, остальные места у круглых высоких столов без стульев. Посетителей никого. Сонный бармен открыл бутылку виски, кинул в бокалы лед.

Пили молча. Столько не виделись — и поговорить не о чем? Максим пытался понять, что же осталось от прежнего? Что, кроме влечения, которое нещадно выворачивало его чувственность наизнанку. Как и раньше, он безумно хотел Сергея. А то, что увидел в клубе, лишило его способности мыслить здраво, он хотел Залесского сейчас и любой ценой. Но Сергей изменился, это был уже не тот беззащитный мальчик. Один раз он поверил, пошел за Лазаревым, а что теперь? Что осталось? Обида? Равнодушие? Скорее, последнее. А может быть, Сергей не один? Эта мысль обожгла ревностью, скорее всего, что так, новый друг — лучше старых двух, или как там… наоборот. Но к их случаю не подходит. Что ж так заело? Мать твою… Не производит Залесский впечатления обиженного жизнью человека: одет прилично, костюм джинсовый брендовый, не китайский ширпотреб, дорогая обувь, черная кожаная косуха, по теперешним временам, когда в Рашке все без денег сидят, — это по буржуйски. Не на стриптизе же так поднялся.

Ирландский виски все же сделал свое дело. Они если и не разговорились, то уже оба тянулись друг к другу. При случайных касаниях возбуждались, и скрыть это было трудно. Старую близость не закопаешь. Наконец Макс отбросил сомнения и взял Сергея за руку, тот не отнял.

— Не домой, так пойдем снимем номер, яйца же взорвутся, — взмолился Макс.

— И снимать не надо, — усмехнулся Сергей, — я в гостинице живу, на Четвертой Красноармейской, хочешь — пошли.

— Один?

— Что один?

— Живешь?

— А, ты про это. Да, Яшки мне хватило, один справляюсь, как видишь, получается.

— Да, получается.

Они вышли из бара, было уже по-дневному светло, город просыпался, машин прибавилось, но общественный транспорт еще не ходил.

— Ну что? Ловить такси? В гости ко мне не передумал? — спросил Сергей.

Макс притянул его к себе.

— Не передумал. Лови.

Сегодня пусть так, а завтра видно будет.


В такси на заднем сиденье Макс без всякого стеснения облапил Сергея, зарылся носом ему в шею.

— Все такой же ты, красивый, божественный, крышу сносит так, что стояк мучает и мозги в яйца утекают. Скучал я… А ты?

— И я. Ну ты что… постой, ненормальный… доедем сейчас… Макс!

— Все, все… — Лазарев успокоил руки. Пуговицы и молнии на одежде Сергея уцелели.

Ехали как в тумане, виски из головы еще не выветрился, но больше пьянило нетерпение.

Чуть не бегом рванули от ресепшена к лифту, потом по коридору до двери номера.

В комнате царил творческий беспорядок, постель, как обычно по привычке Залесского, на полу.

Стаскивать с себя одежду начали еще на пороге. Только закрылась дверь люкса и щелкнула ручка, Макс прижал полураздетого Сергея к стене, навалился всем телом, Лазарев был массивней, а роста одного — член к члену.

Пах налился тяжестью, взять бы сразу без всяких этих приготовлений, но Сергей не позволит — чистюля. Макс даже дразнил его “принц-лебедь” за долгое сидение в ванной. Так что сразу не светит, оставалось прижаться, ощутить ответную реакцию Сергея и припасть к его губам.

— Сережа… давай быстрее, а то не выживу.

Залесский внял мольбам, через минут пятнадцать они уже катались по гостиничному матрасу, изо всей силы стискивая друг друга в объятиях, ласкали, целовали, смеялись, матерились. Как будто и не было этих полутора лет разлуки.

Проникая в Сергея сзади, Макс прикрыл глаза, обвел ладонями крепкие ягодицы, вспомнил о танце на шесте и снова испытал удивительное, ни с чем не сравнимое вожделение, даже не физическое, а ментальное, от красоты тела, совершенных движений. Он был близок к разрядке, подался вперед, захватил в ладонь причиндалы Сергея, сжал, тот застонал, Макс взялся за мокрый возбужденный член и только один раз передернул, Сергей забился в оргазме, выплескивая в ладонь, кончил и Макс. Это было слишком быстро, больно и не принесло ничего, кроме желания повторной близости. Обоих выгибало и крючило вожделение.