Мало-помалу Амелия доверилась Каролине и стала описывать ей свою жизнь при императорском дворе, рассказывала о своем безрадостном детстве в монастырском пансионате, где были установлены чрезвычайно строгие правила.

– Мой отец был человеком честным. Он не открывал свое сердце и стеснялся выражать чувства, будучи прежде всего солдатом императора, – призналась однажды она. – Он так и не оправился после преждевременной смерти мамы и отказывался жениться во второй раз. Пожалуй, в отношении меня у него была лишь одна мысль: воспитать меня должным образом. А я нарушила кодекс чести, который для него был непреложным. Когда я поняла, что забеременела от Карла, я испытала жуткий стыд и впала в отчаяние. Я повторяла себе, что отец, даже будучи мертвым, знает о моем проступке и проклинает меня.

– Конечно же нет! – воскликнула Каролина. – Человек, которого призывает к себе Господь, несомненно, прощает все обиды, дорогое мое дитя. Вы стали жертвой судьбы…


В то утро, когда женщины вновь заговорили о радостях и печалях императрицы Австрии, Амелия принялась рассказывать о крестинах маленькой эрцгерцогини Елизаветы Марии, дочери принца Рудольфа и Стефании Бельгийской, а также о празднествах, которые последовали за этим счастливым событием.

– Мне тогда было семнадцать, – продолжала рассказывать Амелия. – Отец был еще жив, но тяжело болел. В связи с этим у него возникло намерение добиться того, чтобы ее величество взяла меня на службу. После всех этих безрадостных лет, проведенных в монастыре, я чувствовала, что нахожусь на пороге новой жизни. Отец сделал все для того, чтобы я была красивой, элегантной, чтобы я привлекла внимание императрицы. На мне были великолепное платье из голубого шелка, украшения из позолоченного сутажа – они достались мне от матери. Я была очень взволнована и, конечно же, пришла в восторг – ведь я была на пороге блаженства…

Нани жестом прервала молодую женщину:

– Могу себе представить, Амелия: Эдмон был в числе приглашенных. Он отправился в путь в компании своего поверенного, занимавшегося поставками о-де-ви. Семейство Латур даже преподнесло маленькой эрцгерцогине превосходный подарок. Да, милая, я помню все это так хорошо, словно это было вчера: мой дорогой племянник отправился в Вену разодетый, как принц, и был так счастлив оттого, что ему представилась возможность совершить эту поездку. По возвращении Эдмон до слез рассмешил меня, рассказывая о своих злоключениях в поезде, не говоря уж о прогулках по венскому Пратеру[17] и щедро орошаемых пивом пантагрюэлевских трапезах.

– А как же Софи? – удивилась Амелия. – Разве маркиза не принимала участия в празднованиях? Ведь она так восхищается Сисси!

Тетя Каролина покраснела и старалась не встречаться взглядом с юной баронессой.

– Я снова совершила оплошность. Господи, о чем я только думаю? Софи так и не узнала об этом. И на то были свои причины…

– Что вы имеете в виду?

– Вышло так, что в день крестин Софи была на водах в Люшоне[18]. К тому же отношения между супругами оставляли желать лучшего. Мне не стоило бы об этом говорить, но я думаю, что маркиза изменяла Эдмону. По доброте душевной, а возможно, потому что Эдмону было все равно, он закрыл на это глаза. Я пыталась завести с ним разговор на эту тему. Он сказал, что его лишенная радостей материнства супруга имеет право развеяться.

– В самом деле? – Амелия была ошеломлена. – Мне трудно в это поверить. Разве можно смириться с неверностью супруги?

– Эдмон не такой, как большинство мужчин: у него своя философия и моральные принципы. Думаете, в противном случае он бы отнесся к вам так тепло и доброжелательно? И потом, на самом деле он тогда достаточно наказал Софи за ее выходки, скрыв от нее свое путешествие в Вену. Прошу вас, милая, храните это в тайне, потому что даже по прошествии трех лет это известие привело бы Софи в ярость, она бы не простила Эдмона.

Благодаря словоохотливости Каролины Амелии открылась обратная сторона отношений четы Латур. Теперь она лучше понимала смысл некоторых язвительных замечаний и колкостей Эдмона в адрес супруги, в то же время допуская, что у прелестной маркизы были смягчающие обстоятельства, да и вообще подвергая это сомнению. В самом деле: подозрения пожилой дамы могли быть беспочвенными.

– Я умею хранить секреты, Нани, не беспокойтесь, – помолчав, заверила она Каролину. – Однако, раз уж у нас такой откровенный разговор, признаюсь, я очень удивлена. Волей случая тогда, в день крестин, я могла повстречаться с вашим племянником. Однако в соборе было столько народу…

Внезапно взгляд Амелии сделался мечтательным, устремленным вдаль. Ей казалось, что она на ощупь ищет какую-то невидимую нить, которая может вывести ее к чему-то очень важному. Она решила, что подумает об этом вечером, в тишине своей комнаты. А пока это было всего лишь слабое ощущение, трудно поддающееся описанию: что-то беспокоило ее, она как будто слышала глухие удары в дверь своей памяти.

– Что с вами? – спросила Каролина, заинтригованная рассеянным видом Амелии.

– Ничего, ничего… Я вспоминаю собор, отца в униформе, принца Рудольфа, его юную супругу, лицо императрицы, серьезность которого так смущала меня, и… пышно разодетых гостей.

Внезапно Амелии вспомнился взгляд янтарных глаз, ласковый и пылкий, который, несмотря на длительность и торжественность церемонии, был все время прикован к ней.

Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на воспоминании об этом взгляде. Да, там, в Вене, в нежном золотистом свете множества восковых свечей, какой-то мужчина, не таясь, не сводил с нее взгляда. Возможно, этим мужчиной был он, Эдмон. В таком случае он уже видел Амелию… и узнал ее, когда она приехала в поместье. Тогда почему же он ничего не сказал ей? Ответ напрашивался сам собой: потому что Софи не знала о поездке Эдмона в Австрию.

– Амелия, я беспокоюсь за вас! – воскликнула тетя Каролина. – Вам нехорошо? Я позову Жанну, пусть сделает для вас сладкий травяной чай.

– Нет, Нани, благодарю. Всего лишь небольшое головокружение, это все от жары. Гроза бы нам не помешала.

* * *

На следующий день тетя Каролина мучилась от жестокой мигрени, из-за которой ей пришлось остаться в постели с влажным платком на лбу. Стояла духота, воздух был насыщен электричеством.

Амелия, поначалу растерявшись от того, что оказалась предоставлена самой себе, после обеда принялась бродить по особняку. Софи показала ей все поместье, однако молодой женщине хотелось как следует осмотреть все помещения. В одиночестве, не торопясь и не будучи обязанной поддерживать беседу.

Она начала с большой залы, где поочередно изучила семейные портреты. После осмотра библиотеки, будуара и столовой Амелия приоткрыла двустворчатую дверь, ведущую в кабинет маркиза, где царил порядок и пахло мастикой. Затем она осторожно поднялась на чердак, заваленный дорогим сердцу старьем, среди которого оказалась и люлька из ивовых прутьев; в ней, должно быть, укачивали не одного младенца.

Спустившись с чердака, она заглянула в комнаты третьего этажа, предназначенные для гостей. В них не оказалось ничего интересного. Наконец, вновь очутившись на втором этаже, Амелия подошла к покоям хозяина Бельвю, которые располагались в угловой башне.

«Я не могу туда войти, это было бы невежливо с моей стороны!» – подумала она.

Однако что-то подталкивало ее к тому, чтобы осмотреть эти помещения. Она нажала на дверную ручку и на цыпочках проскользнула внутрь. Окна были широко открыты, а опущенные жалюзи отбрасывали легкие тени на удивительно скромную обстановку.

Слегка коснувшись витого столбика кровати из темного дерева с балдахином, Амелия в смущении замерла. Эдмон де Латур спал здесь в те ночи, когда не присоединялся к супруге в ее комнате, которая была гораздо живее и в которой всегда царил милый беспорядок.

Внимание Амелии привлекла маленькая дверца. И вот она очутилась в походившем на монашескую келью рабочем кабинете с побеленными известью стенами. Почти все пространство комнатушки занимал стол с несколькими ящичками.

«Что еще вы от меня скрываете, господин маркиз?» – с горечью мысленно произнесла Амелия, внезапно охваченная любопытством.

Чувствуя внутреннюю раздвоенность, Амелия, отогнав прочь сомнения, присела у стола на единственный в помещении стул. Она стала выдвигать ящики, один за другим. Теперь она понимала, что заставляло ее вести себя столь неподобающим образом.

– Я должна знать, что он думает обо мне, я должна лучше его узнать, прежде чем решить, остаться мне или сбежать… – прошептала она, пытаясь как-то оправдать свою бестактность.

В этот момент молодая женщина заметила стопку перевязанных черной саржевой лентой записных книжек. На переплете каждой из них была указаны дата. Амелия бегло просмотрела стопку и легко нашла ту записную книжку, дата на которой соответствовала дню крестин маленькой эрцгерцогини Елизаветы Марии.

Беглый почерк маркиза было легко разобрать.


Австрия пленила меня. По всей видимости, это случилось потому, что горные хребты, хвойные леса, ручьи придают пейзажам романтическую нотку. Так я размышлял по завершении обряда крещения, а все из-за того, что под сводами собора с богатым убранством со мной приключилось нечто странное.

В толпе я заметил юную девушку невероятной красоты, со спокойным и ясным лицом, и я не мог оторвать от нее глаз. Ее шея, ее плечи, гармоничность ее черт – все это очаровало меня. Но если бы дело было только в этом, я бы уже забыл о ней. На несколько мгновений у меня создалось впечатление, что она тоже на меня смотрит, и в этот волшебный миг мне показалось, что ее душа летит навстречу моей.

В ее глазах читалась такая потребность любить и быть счастливой, что это причинило мне боль: я страдал от счастья и одиночества, так как знал, что никогда больше ее не увижу. Именно на такой девушке я бы хотел жениться.

Софи красива, и в Бельвю она определенно на своем месте. Она умеет принимать гостей и устраивать вечера, она великолепно танцует. Я не могу отрицать того, что она все еще, по истечении девяти лет брака, возбуждает во мне сильное желание, однако мне часто приходится сетовать на ее эгоизм и легкомыслие. Конечно же, для того, чтобы мне нравиться, она вживается в роль, которую я ей внушил: роль щедрой, преданной и в то же время светской женщины.