Маркиз пристально и серьезно смотрел на нее, но улыбался.

– Эдмон, ты невыносим! – возмутилась его супруга.

– Прошу вас, не ссорьтесь из-за меня! – взмолилась Амелия. – Софи, говорите вашим друзьям все, что пожелаете. Поскольку я не сумела избавиться от акцента, все поймут, что я чужестранка. К тому же вы поставляете коньяк Габсбургам уже много лет. В том, что вы принимаете у себя гостью из Вены, нет ничего удивительного.

– В таком случае моя совесть чиста, – сказал Эдмон, склоняясь в галантном реверансе.

Амелия смотрела на него непонимающе и с некоторым недоверием, пока Софи не увлекла ее к массивному крыльцу, которым увенчивалась каменная лестница.

– Какая муха укусила сегодня моего мужа? – пробормотала маркиза. – Как бы то ни было, отныне вы знаете, что в нем сможете найти пылкого защитника. Мне кажется, вы ему нравитесь.

– О господи, не говорите так! – разволновалась юная австрийка.

– Простите, я пошутила. Я забыла, что вы не привыкли к тому, что французы называют бадинаж.

– Бадинаж? Я не знаю этого слова.

Софи поняла, что по-настоящему напугала Амелию. Заметив приближающуюся к ним чету своих друзей, она веселым тоном поспешно объяснила:

– Прошу прощения, моя милая, это было глупо с моей стороны. Мы с Эдмоном часто вздорим, но мы любим друг друга. И все же случается так, что кто-то из нас бывает кем-то очарован. Тогда мы без всякой задней мысли обсуждаем сложившуюся ситуацию, при этом не воспринимая ее всерьез. Это и есть бадинаж… Ну же, теперь давайте развлекаться!

У Амелии не было ни малейшего желания развлекаться. Ей казалось, что она все еще чувствует на своем плече руку маркиза, от чего она испытывала невыразимый дискомфорт. Однако времени разобраться в своих неприятных ощущениях у нее не было. По аллее поднимались все новые экипажи. Оркестр играл сонату Моцарта. Софи, явно очень довольная, встречала гостей, заливаясь гортанным смехом, когда ей делали комплименты относительно ее платья или прически.

Церемония представлений длилась более получаса, при этом часто звучала одна и та же фраза:

– Баронесса Амелия фон Файрлик, подруга императрицы Австрии, по состоянию здоровья ей необходим наш мягкий климат.

Каждый раз эти слова воспринимались с воодушевлением, по крайней мере теми из приглашенных, кто до этого не был знаком с молодой женщиной. Гости удивлялись, даже склонялись в реверансе, мужчины целовали Амелии руку, стремились завладеть вниманием прекрасной чужестранки. Любопытство гостей сдерживало лишь хорошее воспитание, но они обещали себе удовлетворить его позже, после ужина.

Амелии понадобился весь опыт пребывания при венском дворе, чтобы сохранять внешнюю безмятежность и одаривать всех любезной улыбкой. Наконец Софи пригласила веселую компанию, собравшуюся в большой зале, пройти в парк. Великолепная хозяйка, она направилась к накрытым столам под руку с пожилым седовласым аристократом.

Чувствуя, как к горлу подступает комок, а тело охватывает дрожь, Амелия воспользовалась этим моментом, чтобы уединиться в расположенной поблизости библиотеке.

«Я не смогу провести вечер с этими людьми. Маркиз был прав: привлекать ко мне внимание было не самой лучшей идеей», – подумала она.

Амелия с трудом переводила дух; ей пришлось присесть. Но ей стало еще хуже, когда в комнату вошел Эдмон.

– Все в порядке, моя милая? – тихо спросил он.

В золотистом свете керосиновых ламп его смуглая кожа приобретала медный оттенок. Его довольно длинные каштановые волосы были собраны на затылке, и он совсем не походил на богатого и знатного землевладельца.

– Легкое недомогание, месье, – ответила она.

– Я хотел сказать, что в этом платье вы выглядите восхитительно, – заявил он. – Ну же, смелее! Худшие минуты, когда на вас было направлено всеобщее внимание, позади.

– Конечно, это было весьма неприятно, однако я была обязана оказать вашей супруге эту услугу. Я так признательна ей за ее доброе отношение ко мне, за ее преданность.

Лицо Эдмона приняло едва уловимое насмешливое выражение. Он взял Амелию за руку.

– Что же, раз уж речь зашла о благодарности, о долге, который вам следует уплатить, вы должны завоевать наших гостей, завоевать весь наш край виноградников. В противном случае Софи будет разочарована. Не бойтесь, я буду вашим галантным кавалером…

Юная баронесса поднялась, ее щеки зарделись: пальцы Эдмона сжимали ее руку с такой силой и нежностью… Маркиз провел ее через большую залу, затем они неспешно прошли в парк.

– Идиллия, не правда ли? – спросил он, указывая на белые полотняные навесы, освещенные десятками тонких восковых свечей. – Взгляните, женские наряды напоминают распустившиеся цветы.

Софи при их появлении радостно воскликнула:

– Мы только вас и ждали!

Маркиз занял место напротив своей супруги. Амелию усадили слева от него. По правую руку от маркиза сидел какой-то торговец о-де-ви, мужчина лет пятидесяти. Вскоре ей предложили пино, шампанское, русскую икру…

В вихре слов и взглядов молодая женщина чувствовала, как мало-помалу становится другой, переносится в мир, отличный от всего того, что она знала раньше. Дамы и барышни играли веерами, без смущения отвечая на шутки игриво посматривающих на них месье. Лучшие вина текли рекой, что, похоже, усиливало сумасбродство французов. По крайней мере, так казалось Амелии, осаждаемой двусмысленными улыбками и комплиментами, которые заставляли ее нервно посмеиваться.

«Я не вправе развлекаться! – думала она. – И все же я хотела бы смеяться вместе со всеми, сбросить тяжесть с сердца».

Несколько раз маркиз своим сладким, обволакивающим голосом предлагал Амелии отведать то или иное блюдо, при этом впиваясь в нее взглядом янтарных глаз. Это вызывало в ней одновременно и смутный страх, и какую-то отдающую горечью эйфорию.

«Боже мой, что ему от меня нужно?» – спрашивала она себя.

Она не могла себе объяснить, почему перед ужином позволила ему увести себя из библиотеки в парк. Амелию беспокоила ее покорность. Казалось, Эдмон де Латур прибегнул к каким-то чарам, чтобы сломить ее волю, поколебать ее сдержанность по отношению к нему.

«Я была словно загнанное в ловушку животное, которое радуется тому, что его поймали…»

Эта мысль вконец расстроила Амелию. Внезапно она ощутила отвращение к этому пышному банкету, к этому празднику света и роскоши. В этот момент сидящий рядом маркиз прошептал ей на ухо:

– Надеюсь, вы согласитесь на танец, баронесса де Файрлик. Конечно же это будет венский вальс.

Юная изгнанница пробормотала: «Возможно», – однако была решительно настроена впоследствии ему отказать.

После десертов, когда пришло время отведать колумбийский кофе, Эдмон де Латур подал гостям свой лучший о-де-ви. Амелия из вежливости отпила глоток.

Софи, которая почти не уделяла баронессе внимания во время ужина, возбудила всеобщее любопытство, обратившись непосредственно к Амелии:

– Дорогая баронесса, скажите нам, как вы находите этот новый сорт нектара, предназначенного для королевского двора и Хофбургского дворца?

– Он превосходный, маркиза, – пробормотала Амелия.

– А император пьет коньяк? – спросила пожилая дама с бриллиантовым украшением.

– Полагаю, что пьет, – ответила Амелия.

Тут посыпались вопросы: о нравах и обычаях австрийцев, о нарядах императрицы, о смерти ее кузена Людвига II Баварского. Молодая женщина пыталась удовлетворить любопытство каждого, в то время как Софи не сводила с нее торжествующего взгляда.

– Друзья, перестаньте изводить нашу драгоценную гостью! – внезапно воскликнул Эдмон. – Какое у нее сложится мнение о добром шарантском обществе, если вы ведете себя чересчур навязчиво, я бы даже сказал нескромно?

Делая ударение на последнем слове, маркиз испепелял взглядом молодого человека из соседнего имения, который поинтересовался, была Амелия помолвлена или же замужем. В ответ молодая женщина тихо прошептала, что она вдова.

– Мой супруг прав, – поддержала Эдмона Софи. – Простите наших друзей, дорогая баронесса.

Сияя, маркиза поднялась и сделала знак музыкантам, которые сразу же принялись наигрывать вальс. Это был сигнал к началу танцев. Площадкой для них служила расположенная неподалеку широкая ровная лужайка, трава на которой была коротко пострижена.

Гости поспешили туда, громко разговаривая и смеясь. Вскоре пары уже кружились в свете разноцветных фонариков. Эдмон хотел сопроводить Амелию, однако, ошеломленный, обнаружил, что она исчезла.

* * *

Амелия шла, приподнимая подол платья. Она уже скользила меж деревьев в глубине парка. Во время одной из прогулок Софи указала ей на дверь в стене, ограждающей поместье, и теперь юная баронесса устремлялась именно к ней. Молодая женщина была подавлена, ее нервы были натянуты до предела.

До нее доносилась музыка – навязчивая, жестоко ранящая ее, ведь каждое па вальса напоминало ей о Карле. Она вспоминала его лицо с гармоничными чертами, улыбку, нежность прикосновений.

«Лишь с ним, с ним одним я могла бы танцевать… Я не хочу больше видеть всех этих людей, я больше не могу их видеть», – думала она, содрогаясь от рыданий, как в детстве.

Из-за шампанского, которое она выпила, не думая о последствиях, она пришла в замешательство и даже запаниковала. Ее печаль и чувство одиночества усилились.

«Я навеки в трауре, навеки обесчещена. Это тайна для всех, кроме Софи и ее супруга, но мне хотелось всем прокричать об этом…»

Ночь была ясной, наполненной ароматами. Сквозь пелену слез она смутно видела дверь.

– Нужно спуститься по небольшому лугу, и там, внизу, будет пруд с карпами, – дрожащим голосом прошептала она.

В это мгновение чья-то сильная рука схватила ее за предплечье. У молодой женщины вырвался протестующий крик: она знала, кто стоит рядом с ней, в голубоватой тени ели.

– Отпустите меня, месье де Латур! – взмолилась она. – Мне не нравится Франция, не нравятся ни балы, ни банкеты, ни празднества. Этим вечером мне показалось, что меня поймали в клетку, золотую клетку, где я должна буду оставаться, потому что ко мне внимательны, меня кормят, одевают, заботятся обо мне. Но я не могу…