— У тебя там шикарный прибор, я слышала! — захлебывалась от воодушевления Анька. — Говорят, прямо необыкновенный! Он меня и спасет. То есть моего мальчика. И УЗИ мне сделай, пожалуйста!

— Так ведь недавно делали, — просматривая ее карту, заметил Анатолий.

— Ну и что? — вытаращила глаза Анюта. — А ты сделай еще раз! Я тебе доверяю, а им — нет.

Кому— им, Аня не уточнила.

* * *

Первое время Аня лежала в палате, почти ни с кем не разговаривая… Неотрывно смотрела в окно. Днем там было мало интересного — ветер, дождь, мокрые серые ветки облезших деревьев… Но вечерами, под лунной вывеской, в доме напротив загорались окна, и реклама тонким острым лучиком упрямо тянулась к Аниным глазам и проникала в них настойчивым холодным сиянием. Светившиеся прямоугольники манили добром и теплом домашнего уюта, казавшегося далеким и несбыточным. Аню тянуло туда, к чужим огням, где мерещилась совсем другая жизнь, не похожая на ее собственную, вконец неудавшуюся.

Почему людям так часто кажется, что именно там, за чужими окнами и подозрительно мирными шторами, освещенными изнутри непременно симпатичными, не такими, как у тебя, люстрами или абажурами, обязательно живет счастье?

Неужели ее третий ребенок тоже погибнет?! За что ей такое?! Ну за что?!

Соседки по палате решили ее развлечь. Сговорились и со смехом сообщили утром, что она всю ночь просила сало.

— Да будет вам издеваться, — прошептала Аня. — У меня так живот почему-то всю ночь болел… Я жутко боялась выкинуть… Какое там еще сало?..

— Это вполне может быть, — весело вмешалась медсестра. — У нас одна старушка лежала после операции, так она тут всех замучила, куриного бульона требовала! Дайте ей, и все! Она его любит!

Аня вздохнула. Мир был нереальным, странным, далеким от нее… Она словно возвращалась туда снова.

— Мне бы зеркало на время… — робко попросила она. — У меня такое маленькое, один нос видно…

— Значит, все в порядке! — раздался голос Любимцевой. — Раз вспомнила о зеркале — за тебя можно не беспокоиться. Вообще я на вас всех гляжу и поражаюсь! Совершенно опустились! Хоть бы встали, причесались, посмотрели на себя! Вон ваши мужья под окнами виснут! Матерями вы станете, я вам обещаю, но это будет сплошная безотцовщина!

Однако излишне эмоциональная завотделением сама себе противоречила.

Через несколько дней она увидела в коридоре двоих пузатых с мокрыми волосами и тотчас вспылила:

— Что это вы в таком виде разгуливаете? Сохраняем вам детей, сохраняем, мучаемся, а вы с утра до ночи под душем полощетесь! Вы что, мыться сюда легли? С мокрыми волосами легко простудиться — и пожалуйста! Выкидыш! Сегодня же душ закрою!

Про Любимцеву рассказывали местный анекдот, близкий к правде. Якобы завотделением различала своих пузатых не по лицам и фамилиям, а по маткам.

Рекламный лучик из-за окна привычно тянулся к Аниным глазам. Она незаметно привыкла к нему и неожиданно подумала, что, как ни странно, стала по-настоящему счастлива в этой больнице. И теперь ей даже не хочется выписываться и возвращаться домой.

Бодрый беглый взгляд доктора Надеждинои скользил по всем без исключения больным приветливо, но равнодушно.

— А вы переживаете за своих пациентов? — спросила ее однажды Аня, набравшись смелости.

— Переживать за каждую из вас невозможно, — спокойно ответил она. — И даже категорически запрещено, поскольку наши запасы сопереживания далеко не безграничны. И если бы я полностью выкладывалась с каждой больной, отдавала бы ей все свои душевные и физические силы, страдала бы из-за нее и металась, я бы выдохлась через год, а то и раньше. И не смогла бы уже никому помогать. Любой врач, особенно хирург, должен работать бесстрастно, с холодной головой и невозмутимым сердцем. Это закон медицины. Надо не причитать над человеком, а лечить и спасать его. Вам это важно уяснить, как будущему врачу.

Аня запомнила эти слова: «Не причитать над человеком, а спасать его». Сейчас ей нужно спасать свою семью. И себя. От отчаяния. А как же ребенок?.. Этот неродившийся малыш уже не укладывался в схему Аниной семейной жизни. Юрий, видите ли, устал… Ему, понимаете ли, надоели ее бесконечные беременности… «Да пошел он! Все равно рожу, чего бы это мне ни стоило».

Тонкий лучик рекламы тянулся к ее глазам… Словно хотел что-то сказать, о чем-то напомнить… О чем?..

— Толя, — спросила она как-то Халфина, — а почему ты стал врачом? Да еще гинекологом? — У них вошло в привычку болтать после ужина в холле. — Только не говори, что мечтал помогать появляться на свет новым людям. Это банальщина. Раньше я считала всех мужиков-гинекологов жуткими бабниками. Такой своеобразный онанизм. Но ты совершенно не подходишь под эту категорию. Ты или исключение из правила, или подтверждаешь его, как исключение.

Анатолий невозмутимо посмотрел ей в глаза:

— Все куда проще… Я вдруг заметил некую человеческую особенность, на которую раньше не обращал внимания. Оказывается, даже самое ничтожное недомогание: расстройство желудка, насморк, мозоль, — словом, довольно мелкие неполадки в нашем живом механизме, таком несовершенном и хрупком, здорово и моментально изменяют человека. И прямо на глазах превращают весельчака в меланхолика, а храбреца — в труса. Человек боится недомоганий и не в силах с ними сладить, не может справиться с собой и собой владеть. С ним происходит что-то нехорошее. Он не может работать, радоваться, нормально существовать даже из-за порезанного пальца.

— Ну, положим, не все… — неуверенно протянула Аня.

— Но большинство. А раз наше настроение и психология так зависят от здоровья, значит, стоит заниматься именно им. Хотя, конечно, это банальщина, звучит тривиально и в зубах у всех навязло.

— Навязло, пока не заболеешь, — проворчала Аня.

Халфин кивнул.

— Я объяснился? Ну а ты зачем поступила в мед?

— Понятия не имею, — честно призналась Аня. — Но я почему-то с детства будто и не знала никакой другой профессии… Словно никаких больше не было… Толя, а у меня точно мальчик?.. Ты не обманываешь? — Она напряглась в ожидании ответа.

— Успокойся! Тебе наговорили каких-то ужасов, напугали!.. Не могу понять, откуда это взялось, кто такое придумал: девочки — нет, а мальчики — да!.. Странный диагноз… И какие для него основания? На всякий случай, несмотря на то что ты сама будешь медиком, советую тебе хорошенько запомнить: если видишь перед собой человека в белом халате, ну, или там в голубовато-салатовом, врачебном, знай — перед тобой дебил! Умственно отсталый! Возьми на вооружение.

Аня расхохоталась:

— А ты сам себя к этой категории не относишь?

— Почему не отношу? Запросто! Ты видела врачебные почерки?

— Ну, это уже из области графологии! — пропела Аня. — Она вообще псевдонаука.

Не скажи. Это характеристика. Я на днях одной даме выписал лекарство, чтобы согнать воду, она ее многовато набрала, ребенок там прямо плавает. А дамочка посмотрела на рецепт и шепчет: «Вы меня, пожалуйста, извините, Анатолий Германович, но вы уверены, что в аптеке это прочитают?» Пришлось сказать, что уверен. Прочитали… Только после этого дама стала посматривать на меня с опаской. Как на подозреваемого. Думаю, в кретинизме. Ну, на худой конец, в сумасшествии. Почему бы и нет?

Аня снова залилась смехом.

— Ты всегда была хохотушкой… — вдруг сказал Толя. — Была и осталась…

И глянул на нее спокойно. Его глаза казались чересчур умиротворенными и ясными, и их откровенная безмятежность не слишком понравилась Ане.

20

Алевтина приехала в Москву несколько лет назад из брянской глубинки. Шумный большой город, гомонящий сутками напролет, Але не понравился. Уж очень колготно…

Она вспоминала неторопливую, никуда не спешащую речку, испуганно мелеющую и высыхающую к концу лета, как усыхает чахоточник… Негустой, но всегда готовый спрятать в тени лес… Пригорающие на летнем солнце луга… Но жить там Аля не собиралась, вот в чем беда. Потому что деревня — понятие вымирающее, а судьба предназначила Алевтине не коров доить и не сорняки пропалывать.

Горячий поезд глухо шумел, погромыхивая старыми, уставшими от жизни колесами. В открытые окна бил грязный ветер, щедро, от всей души накладывающий на щеки темную пудру гари и пыли Аля стояла у окна, безразлично глядя на стремительно убегающие назад поля, города и поселки Она даже толком не простилась с родителями и младшими сестрами. Просто сказала, что уезжает и обещала писать. Зачем дурацкие посиделки перед расставанием? Это лишнее… Она была убеждена. что домашним все равно, останется она или нет. В сущности, почти всем совершенно безразлично, существует ли Алевтина на белом свете, живет рядом или вдалеке… Мало кто о ней вспоминает и мало кто ждет. Родителям на все наплевать, в том числе и на Алю, поскольку они не сумели обеспечить ее будущее, хотя очень любят дочку. По-своему. Но все любят именно так.

— Ох, как быстро разлетаются дети по свету! только вздохнула перед Алиным отъездом мать. И что ты там собираешься делать? Одна, без профессии… Вся страна переезжает с места на место, нигде никому покоя нет…

— Ну да, конечно, — буркнула Аля. — Лучше мне здесь до смерти коров доить…

— Да жить надо неспешно! — не сдавалась мать. — Для чего толчется в городах несметное множество праздного люда… Шатаются в мечтах и надеждах призрачного счастья и кратковременных радостей…

— А мне здесь скучно! — гнула свое Аля.

— Думаешь, там сразу повеселеет? Ох, пожалеешь ты, Алечка, нагреешься на этом веселье-то!

Младшие сестры слушали их с любопытством. Алевтина порой не понимала, почему все здесь кажется ей скучным. Любая бесконечная даль пугала — неестественно безбрежная, чересчур огромная, неприятно темнеющая… Аля боялась всякой глубины и привыкла к родному летнему мелководью, где можно легко рассмотреть песок и камни на дне, где вертлявые маленькие рыбки проворно мелькают среди водорослей и будто отражают своими переливающимися боками солнце и высокое небо. Детство сладко пахло травой, землей и дорожной пылью. А там… Что разглядишь в этих черных мрачноватых водах Москвы-реки, таинственно и лениво шуршащих о берег, не остывающий даже летними ночами?.. Аля нуждалась в ясности — всегда и во всем. Город ясности не предполагал. Она там тоже оказалась лишней.