Осматриваясь по сторонам, она в надежде пыталась вспомнить хотя бы конкретный ночной клуб, но ничего не получалось: ни клуба, ни как познакомились, ни тем более как она здесь очутилась, она так и не вспоминала. Иногда она просыпалась в квартире с двумя такими парнишами, и тоже информации было – ноль. Кто такие, чем она вообще тут с ними занималась? Хотелось спросить, да как-то неудобно.

Хотя в прошлом, ещё при совместной жизни с Павлухиным провалов было не меньше. Как-то Витя начал жаловаться на запах гниения, исходящий от жены. Она отправилась на консультацию к гинекологу. Врач ахнула и сообщила причину: сгнил тампон. Ангелина засунула его в себя на пьяной вечеринке недели две назад и просто о нём забыла, решив, что критические дни уже закончились, если она могла вспомнить, что они недавно вообще начинались.

Чтобы завязать с пьянкой, она в очередной раз погрузилась с головой в работу. Заказов было много, работа отвлекала от посторонних мыслей, а деятельная женщина вызывала уважение у мужиков, постоянно снующих в её квартире.

Ангелина вернулась вечером домой уставшая, замотанная, без сил. На кухне стоял Павлухин в одних трусах и с усилием толок картошку. Он, как и прежде, нигде не работал, но свою обязанность – «водитель» ребёнка добросовестно выполнял: Витя доводил сына до школы, после школы приводил в квартиру, три раза в неделю водил на английский и рисование.

– Лин, тебе накладывать? – Бывшая жена уже сидела за столом, наблюдая, как он сдабривает картофельное пюре постным маслом. – Ешь, пока горячая… Сколько хлеба тебе отрезать?

Ангелина потянулась за вилкой, тем временем Павлухин вылавливал из банки маринованные помидоры, которые консервировал Нестеров-старший. Энергия у тестя хлестала через край, и помимо бизнеса он успевал делать заготовки. Консервировали родители много: бесконечным гостям требовалась закуска – мать бы одна не справилась, поэтому каждый год во время дачного сезона отец Ангелины громыхал до поздней ночи стеклянными банками, заливая рассолом огурцы, помидоры, перцы. Очень хорошо на закусь шёл маринованный чеснок и его стрелки – родительская кухня годами впитывала чесночный запах, или аромат – для кого как, и хотя семья состояла всего из троих взрослых, полки в подвале заставлялись заполненными красно-жёлто-зелёными банками до самого потолка.

По окончании процесса консервации в три часа ночи отец, вспотевший, как после бани, присоединялся к посиделкам с мужиками во дворе – опять нужна была закусь. Он прибегал назад в квартиру, жарил яйца, бежал во двор с шипящей сковородой, ставил её на деревянный столик для игр в домино и вспоминал, что забыл про вилки. Снова бабахала дверь – яйца не успевали остыть, когда отец раздавал вилки. Местные мужики, хряпнув по стопарику, закусив стрелкой чеснока, с аппетитом копались в сковороде и поглядывали на соседа. Какой человек – душа компании, думали они. В семье Нестеровых всё было не как у обычных людей. Может поэтому оттуда калачом никого не выманишь?

Вот и Павлухин торчал у неё в квартире целыми днями. Ангелина даже брала его с собой к соседям на встречу Нового года: Бориска-то развернулся и весь такой счастливый поехал встречать в семейном кругу. Правда она десять раз пожалела о совместном с Павлухиным празднике: бывший напился, нудил и корячился – ей стало стыдно за него перед людьми, и она потащила Витю назад в свою квартиру, чтобы уложить спать. Ангелина ненавидела его пьяным.

Павлухин приезжал присматривать за сыном, чтобы отправить бывшую на очередное свидание, он даже благословлял её – в том смысле, что с гордостью наблюдал, как она наряжается, топтался в прихожей, давая советы по выбранному стилю, и с удовольствием аккуратно защёлкивал за ней дверь. Опека и Попечительство не знал про это благословление, иначе приехал бы чинить разборку, а Павлухин прекрасно знал куда она собирается и искренне радовался, что Ангелина сходит после работы на свидание, расслабится, успокоит нервы… Её планы срывались только когда он напивался – бывшую это бесило не только потому, что отменялись встречи, а потому, что сразу начинались тупые занудные звонки их общему сыну. Пьяный голос Павлухина с бессвязной речью подолгу бухтел в трубку, отрывая от уроков – бывшему нечем было заняться и его пробивало на говорню, но, кроме как сыну, звонить давно было некому. Ангелину напрягало такое нетрезвое воздействие на мозг ребёнка, в таком случае она забирала у сына телефон и отключала – Павлухин начинал дозваниваться ей, тогда она блокировала его номер, и так каждый раз по кругу.

Как-то раз она снова отключила телефон Данилы. Павлухин, недолго думая, набрал номер бывшей жены и стал, едва ворочая языком, требовать, чтобы она передала трубку сыну. Ангелина с ним повздорила, но он продолжал настаивать на своём – она протянула телефон Даниле, контролируя их общение на громкой связи.

На плите вскипала кастрюля, пока Ангелина привычно тёрла морковь под монотонную «трансляцию», которую вёл для сына Павлухин, то и дело спотыкаясь на каждом слове. В такие моменты, одурманенный градусами, он часами излагал свои мысли, лишь бы нашёлся терпеливый слушатель, способный внимать его рассуждениям.

– Наш клуб – ЦСКА… – раздавалось из телефона, – так что они выиграют в том году, – Витя завис, собираясь с мыслями, – и в этом должны будут… – Тут он поправился: – Не выиграли, а должны. – Во время паузы он что-то сглотнул и жевнул, после чего продолжил, но теперь бойко и в полный голос: – ЦСКА! – Из телефона послышались три удара рукой о твёрдую поверхность. – ЦСКА! – Бам, бам, бам! – ЦСКА! – Бам, бам, бам!

Снова наступило молчание, водка вдарила по шарам и силы иссякли. Сын молча сопел под раздражающий скрип фломастера, каждый занимался своим делом.

– Вот так, Даня… – возобновилась «трансляция». – А теперь угадай, кто у нас это… в ЦСКА самый крутой защитник?

– Не знаю, – отвечал сын, выводя в альбоме жирные круги.

– Ладно… – Павлухин решил озадачить сына новой головоломкой: – Тогда тебе другой вопрос задам: а кто такой у нас крутой нападающий?

– Не знаю.

– Ну хочешь я подскажу?

– Давай!

– М-м-м… Ну я тебе сейчас подскажу… – Отцу понадобилось время, чтобы собраться с мыслями. И наконец его осенило: – Сидоренко!

– Сидоренко, блядь! – ворвался разъярённый голос Ангелины, терпение у которой лопнуло. – Ты работать пойдёшь, сука?! Сидоренко… Сколько можно?! – Она со звоном отшвырнула половник. – Сидишь целыми днями, ни хуя не делаешь, зато знаешь кто у нас нападающий в ЦСКА! Лучше б ты знал сколько у нас стоит детское питание и школа, блядь! – Она снова вернулась к готовке. – Сидоренко…

Из телефона вместо слов теперь слышалось недовольное пыхтение, в итоге прервавшееся обиженными гудками. Павлухина не поняли, его блаженное состояние, достигшее апогея, в один миг было завалено и раздавлено бытовыми терминами, тяжело воспринимающимися его разумом, такими, как «школа», «работа». Он не привык перенапрягать себя, годы шли, а ничего не менялось. Единственное посещаемое им место, где хоть что-то шевелилось и развивалось, была квартира бывшей жены.

Глава 16 Кроткие овечки

Борис последнее время увяз с головой в строительстве собственной бани, о которой давно мечтал, но денег постоянно не хватало, а теперь, когда, благодаря Ангелине, он поднялся от простого строителя до прораба, баня быстро начала возводиться и выросла до этапа кровли. Большую часть работ он с целью экономии выполнял своими руками, поэтому на любовницу времени не оставалось: Борис торопился до зимы закончить крышу. С Людкой у них снова началась идиллия: муж стал чаще бывать дома, стучит, сверлит, семейное гнездо обустраивает…

Ангелину постоянно кидало в крайности: то она хотела разбежаться раз и навсегда с человеком, мечущемся между двумя домами, то начинала голодать по любовным играм с ним. Ей на глаза попались фотографии, где они снимали себя, пьяные и раскрепощённые. Отправляя ему эти фото, она хотела разжечь в нём плотские позывы: на них Ангелина позировала обнажённой, и кое-где в кадр попадала голая задница Опеки и Попечительства, и не только задница. Любовники делали откровенные селфи в порочном угаре, даже не предполагая, что они пополнят фотогалерею других членов семьи.

Снимки были доставлены, и по стечению обстоятельств попали не в вожделенные руки Бориса, а в любопытные ручонки старшей дочери, отец в это время стоял на вершине лестницы, приставленной к стене и долбил молотком по стропилам. Дочь рассматривала фотографии вытаращенными глазами не дыша, тогда она и вспомнила про месть родителям, про желание делать им плохо и сразу перенаправила снимки матери. Гейша в этот момент стояла за прилавком своего маленького парфюмерного отдела с дежурной улыбкой на лице – полученные от дочери эротические снимки мгновенно убрали улыбку с её лица, она тут же закрыла отдел и помчалась на такси домой.

Борис осторожно спускался по лестнице, прислушиваясь к ругани, доносящейся из дома, он удивлялся: почему слышит голос жены, когда она должна быть на работе? Людка встретила его ненавистным взглядом, тыча ему в лицо смартфоном с самым пикантным кадром, где на заднем плане возлежала голая Ангелина, ну почти, как Даная с картины Рембрандта, а центр её тела загораживали белые, как холодильник, контрастирующие с бронзовыми поясницей и ногами, ягодицы Бориса. У мужа зрачки съехали к переносице. Он отодрал телефон от её наращенных ногтей и стал яростно удалять фотографии, нервно долбя пальцем по экрану.

Людка всё-таки отвоевала телефон, уже очищенный от снимков, она заперлась в ванной и набрала номер Ангелины, который знала наизусть. Муж начал стучать кулаком в дверь, он слышал, как в ванной одна любимая поливает другую любимую культурно-оскорбительной бранью. Старшая дочь сидела на диване и хладнокровно наблюдала за отцом, который кричал одно и то же: «Монтаж! Да это монтаж, я тебе говорю!» Она смотрела на этот балаган и ухмылялась, сложив на груди руки.