– А я люблю маслины, – похвасталась Даша. – Сначала выплевывала, а потом полюбила. Когда была с мамой в Греции. Папа их терпеть не может, а я ем. Представляете, однажды тетя Катя болела, мы заказали пиццу, он выковырял из начинки все маслины и мне отдал.

Марианна слушала с живым интересом. Ей было сложно представить господина Аракчеева, кушающего плебейскую пиццу, да еще ковыряющегося в ней пальцем, чтобы угостить дочь.

– С английским тоже так будет. Распробуешь – понравится.

– Ой, вряд ли. Он еще противнее кефира.

– А твоему папе нравится английский?

– Наверное, нравится, раз он хочет отправить меня в английский пансион.

– А тебе хочется туда ехать?

Даша не ответила.  Поводила пальцем по столу, потом вздернула голову, сверкнула зелеными, как у отца, глазами, и заявила:

– А вы еще обещали смузи сделать из кефира! Помните?

– Обещала – сделаем. Вечером или на ланч. У нас ланч в… – она глянула в листок. – ...в полпервого. А сейчас у тебя уроки русского и математики.

Петр Аркадьевич милостиво позволил ей отдохнуть во время урока русского, но Марианна решила остаться, чтобы посмотреть, как будет работать ее новая ученица.

Провести урок явилась учительница из местной поселковой школы. Пожилая, неторопливая, с пучком седых волос, наивными глазами за толстыми стеклами очков и пергаментными морщинистыми щеками. Она называла Дашу «деточкой» и разговаривала с ней жалеючи, как с несчастной, брошенной всеми сироткой.

Марианна устроилась в углу, в офисном кресле за флип-чартом, и внимательно наблюдала.

На уроке русского Даша работала без большого удовольствия, но не отлынивала. Впрочем, учительница многого от нее не требовала. Охотно помогала, когда ученица не могла сделать разбор слова. Терпеливо повторяла материал снова и снова – как вдалбливала. Рано или поздно такой подход должен был дать плоды.

Урок закончился диктантом. Учительница дребезжащим добрым голосом читала рассказ про ежей, Даша, сопя, усердно водила ручкой по тетрадному листу. Писала она как курица лапой и шевелила губами, проговаривая про себя каждое слово.

После урока Марианна хотела поговорить с учительницей наедине, но не вышло: в класс заявилась Валентина, за которой след в след шла математичка, а русичку она тут же увела прочь.

Петр Аркадьевич предупредил, что урок математики будет на английском – чтобы Даша привыкала.

Мариана признала, что это разумно. Словарного запаса на матеше большого не нужно – плюс, минус, разделить, умножить, куб, квадрат, пропорции… да, еще числительные. Марианне было интересно, как учительница справится.

Учительница справилась неплохо. Она была молодой, нервной, с резкими манерами и раскосыми черными глазами. На Марианну она глянула с неприязнью – догадалась, что та будет на уроке соглядатаем.  Марианне эта роль тоже не нравилась.

Математичка английским владела неплохо, но говорила медленно, осторожно подбирая каждое слово. Произношение у нее было грубое, однако уж получше, чем у Аракчеева.

Вскоре стало ясно, что Даша ее все равно не понимает. Девочка снова ушла в себя и сидела, как столб, уставившись в учебник бездумным взглядом. Учительница сердилась, хотя старалась этого не показывать. Она была ужасно настырной: на русский так и не перешла. В конце концов, как-то исхитрилась и объяснила материал с помощью жестов, после чего Даша решила все примеры и получила «четыре».

Учительница скупо улыбнулась в знак одобрения и заставила повторять Дашу пройденное на уроке.  Сила воли у математички была железная, Даша смирилась и покорно, безо всякого удовольствия, выполняла требуемое.

От того, что голос у математички был монотонен, и оттого, что в кабинете было тепло, а кресло – мягким и уютным, Марианну стало клонить в сон. Прошлой ночью она спала мало – готовилась к занятиям.

Как же страшно хотелось зевнуть! Даже челюсти сводило. Но зевнуть от души, с подвыванием и потягиванием, было никак нельзя.

И тогда, чтобы взбодриться, она стала думать о Петре Аркадьевиче. И это сработало. Она села прямо, подтянулась, как будто он мог ее видеть. Когда Марианна припоминала в деталях их беседы, и вовсе стало не до сна. Сами собой всплыли в памяти все ее проколы: и дурацкие очки, и испорченные рекомендации, и зонтик, и тапки, и реплики невпопад…

Мысленно Марианна перекраивала все их встречи. Она придумывала разные умные и язвительные ответы, которые показали бы ее в лучшем свете и дали бы Петру Аркадьевичу понять, что новая англичанка – не растяпа, не бестолковая вчерашняя выпускница, а личность, которую нужно уважать. Профессионал, к которому нужно прислушиваться.

У Марианны участилось дыхание, щеки налились жаром. Она и сама не понимала, чего так злится. Ведь Аракчеев намеренно ее не обижал, не грубил...

Его отношение к дочери вызывает много вопросов, но ведь он и впрямь знает ее лучше. И действует ради ее пользы. Ну, зануда, ну, властный, требовательный. Это тоже можно понять – будь он милым и уступчивым дяденькой, не добился бы того, чего добился.

Но почему ей так хочется поставить его на место? Заставить испытать растерянность, уязвить метким ответом? Может потому, что в его голосе всегда звучит железобетонная уверенность в собственной правоте – о чем бы ни шла речь? Или потому, что от его тона и взгляда всегда веет холодком, как Северного моря? Или потому что он требует, требует и требует, и дает понять, что выполнить его требования нужно во что бы то ни стало, и никакие оправдания не принимаются?

Все правильно, все верно, но как же неуютно с таким человеком!

– Зе лессон из овер, – в ее мысли ворвался голос математички. – Гуд бай. Си ю тумороу*.

– Гуд бай, – отозвалась Даша. Когда за математичкой захлопнулась дверь, она резво вскочила и возбужденно возвестила:

– Идемте есть, Марианна Георгиевна! Я ужасно проголодалась!

Марианна была уверена, что завтрак им подадут на кухне, и ошиблась.

Она поспешила за Дашей в коридор, по «непарадной» лестнице они спустились на первый этаж, свернули в закуток, открыли стеклянную дверь с гравированными цветами и оказались в комнате, похожей на будуар тургеневской девушки.

Все здесь было нежное и весеннее. Узорчатую занавеску колыхал сквозняк, на светло-золотистых обоях мерцали солнечные зайчики. За окном звонко капало с крыши и щебетали птицы. Пахло подтаявшим снегом и ландышами.

Комната была обставлена изящной мебелью под старину. Посреди стоял овальный столик, накрытый на двоих. Помощница по хозяйству Олечка внесла тяжелый поднос. Двигалась она как исполнительница народного танца «Березка» – не шла, а плыла.

Доплыв к столу (Марианна даже на ноги ее глянула – на роликах она, что ли?), Олечка принялась ловко сгружать с подноса тарелки и расставлять на скатерти.

– Это малая столовая, – пояснила Даша, заметив, как Марианна восхищенно озирается. – Папа попросил кормить нас здесь.

«Надо же, какая честь!»

– А где ты обычно завтракаешь и обедаешь?

– На кухне. И папа там ужинает со мной, когда приходит рано. А здесь мы обедаем на выходных, с папой и тетей Валей. На самом деле она папина тетя. Мне она двоюродная бабушка. Она недавно решила, что будет у папы экономкой. А то ей скучно...

Даша простодушно выкладывала секреты семейного быта Аракчеевых, кружа вокруг стола, как лисица подле курятника. Она путалась у Олечки под локтями, поднимала крышки блюд и жадно заглядывала внутрь.

– Фу, опять морковь, – разочарованно протянула Даша. – И творог. А булочек тетя Катя не испекла?

– Булочек нынче нет. Приятного аппетита, Даша, – скромно сказала Олечка, потом метнула быстрый взгляд на Марианну и добавила после секундной паузы: – Приятного аппетита, Марианна Георгиевна. Вы кушайте и идите заниматься дальше, я потом тут все приберу. У нас так заведено. Молока налить, Дашенька?

– Ой, да иди ты уже, без тебя справимся! – огрызнулась девочка. Марианна неодобрительно нахмурилась: ишь ты, не такая уж тихоня эта дочь миллионера. Успела перенять манеры капризной барышни, помыкающей прислугой.

– Зачем ты нагрубила Ольге? – не удержалась она от упрека, когда невозмутимая и томная помощница по хозяйству выплыла за дверь. Даша посопела, опустив голову, и ничего не сказала. Челюсть у нее была упрямо выдвинута вперед.

– Помоем руки перед едой, – предложила Марианна.

Ванная комната нашлась в коридоре наискосок через дверь и тоже напоминала музейное помещение. Марианна особенно впечатлилась зеркалом в золоченой оправе и раковиной, похожей на древнюю мраморную чашу.

Вернувшись, они чинно расселись по местам. На миг Марианне стало не по себе от окружающего великолепия. Словно она расположилась перекусить в выставочном зале русского классицизма. В такой комнате полагается листать художественные альбомы и размышлять о возвышенном. Но пока получалось думать лишь о том, что наконец-то удастся поесть по-настоящему.

Повариха Катерина приготовила омлет с начинкой, салат из свежей моркови, огурцов и кукурузы, на десерт – домашний сладкий сыр с клубникой. В кувшине обнаружилось какао.

Марианне захотелось облизнуться, как делают мультяшные герои. Она взяла длиннозубую вилку, осторожно отломила первый кусок, отправила в рот и чуть не застонала от восторга.

Омлет был упругий и нарядный. В пористой, ярко-желтой яичной массе прятались красные кусочки сладкого перца, сладковатые горошины и хрусткие ломтики поджаренной ветчины.

К салату полагались лепешки свежеиспеченного лаваша, которыми, помимо прочего, было удобно подбирать с тарелки пряную заправку.

Клубника на вкус оказалась как июльская – сочная, мясистая, сахаристая.  Марианна разламывала ее пополам, набирала на ложечку сыр, подхватывала половинку клубники, отправляла в рот и умирала от восторга.