— Брось, Готлиб — Ян, какие же они красавицы? — удивленно подняла брови Анна: — Они грубы и неотесанны, ходят в серых платьях, гадость! — и поморщилась.

— Оттого и стремятся они сделать серую жизнь свою ярче хотя бы на ширину тонких полосочек, тяжким трудом добывая цветное мулине! — резонно ответил шут, и тихо добавил графу: — Они хоть и грубые, да ласковые!

Тот усмехнулся:

— А не скажите, матушка, среди этих грубых девок, как вы изволили выразиться, попадаются очень даже отесанные и прехорошенькие! — кошачьим огоньком блеснули глаза юного графа.

— Фи, Готлиб — Ян, как не гадко! — нарочито скривилась Анна и махнула рукой: — Не будем об этом!

— А что, много в деревне твоей хорошеньких крестьяночек, Енотская морда? — не унимался подрастающий господин.

— Да, есть, есть, как же без них! — криво усмехнулся шут, не отрываясь от рукоделия и покосился на подростка. Достаточно и юных невест, только и ждущих сеньора, готового воспользоваться своим исключительным правом…

— Енот! — очнувшись, крикнула Анна: — Ты перегибаешь палку! Мой сын еще слишком юн для подобных богопротивных разговоров!

— Матушка, он не сказал ничего особенного! Разве же он говорит не о законом закрепленном праве сеньора…

— Доброе утро, матушка! — чудесный голосок остановил слишком далеко зашедших в словоблудии шута и господина. Все головы обернулись к Марихен.

— Доброе утро, дочь моя! Что–то ты бледна, моя маленькая графиня!

— Я не очень хорошо спала! Доброе утро, любезный братец!

— Доброе утро, любезная сестрица! — и дети поцеловались, под довольным взглядом матери.

— А, Енот, и ты здесь… — как–то вдруг смутилась, порозовев, девочка, и мать с неприятным удивлением отметила это смущение: «Что бы вдруг такое с ней?»

— Осанна Вашей красоте! — вскочил карлик и с поклоном протянул Марихен цветные веревочки: — Я исполнил Ваше желание, а любое из них свято для меня!

1 Ах ты моя радость! Есть ли что–то, чем ты не владеешь!

И внимательный взор матери поймал, какими затаенно нежными взглядами они обменялись.

«Что за чушь?» — пронеслось в ее голове, но она списала все на чуткость души обоих — ведь как не отозваться сердцу на красоту и кротость ее дочери, и доброту и понимание шута! «Они же оба просто дети!» — успокоила она себя мыслью, и встала:

1 Ну что ж, друзья мои, к столу!

Со времени ночных сетований Анны прошло уже больше двух месяцев, близилось 15-летие Готлиба — Яна, и, значит, его отъезд в университет. Благодаря стараниям ученых преподавателей, он был вполне к этому готов, но сердце матери болело — готова ли душа расстаться с родным гнездом, с родовым замком и поместьем, с матушкой и сестрой, без которых он не прожил и дня в короткой своей жизни! И пуще того, беспокойно присматривалась она, не увезет ли ее мальчик злобы в сердце, затаенной обиды на мать за следование советам шута и легкомысленное вдовство? И чем дальше, тем с большим облегчением отмечала она, что проныра Енот не обманул, пообещав исправить дело, излечив страдание и злобу в сердце мальчика. Она не знала, что и как сделал мудрый скоморох, но вся исполнилась благодарностью к нему, видя, как любимое дитя ее переменилось. Маленький граф и в самом деле стал спокоен и мечтателен, гордыня его и злословие растворились в добрых беседах с шутом. Он больше не бил безответного Локи, и не отдавал бессмысленно жестоких приказаний слугам, охотнее участвовал в забавах матери и даже почти уже признал ее право на повторное замужество. Но особенно ласков стал юный граф с Енотом, и воскликнул однажды:

— Он обижен природой, но то весьма щедро компенсировал ему наш добрый Господь, наделив удивительным умом и чутким сердцем! — Счастливая мать нарадоваться не могла таким переменам в единственном наследнике, и всячески обхаживала Енота: выделила ему особую превосходную комнату, где все было специально по его росту обустроено, позволила в любое время находиться где угодно (кроме, конечно, господских покоев, куда он был обязан являться по приказанию), и говорить едва ли не все, что заблагорассудится, и даже пить не скрываясь, отчего Енот, порой теряя чувство меры, становился и вовсе развязен. Но восторженная хозяйка этого будто не замечала, и на редкие робкие замечания слуг о поведении шута, горячо отвечала: «Я даровала ему право быть самим собой в этом замке! Он наставил на путь истинный сына моего лучше любого пастора, и за это пусть делает, что заблагорассудится, а возможно и больше!».

Однако ж, шута за незлобивый нрав и неистощимость на выдумки любила вся челядь, и жалобы поступали нечасто.

Так и протекала спокойная, с яркими вспышками развлечений и балов, жизнь в прекрасном замке Готтен, и уж развеселое Рождество было позади, и пятнадцатилетие Готлиба — Яна отпраздновано как подобает — пышно и с размахом. Естественное течение жизни принесло их к весен. Замок будто проснулся, и огромный сад у стен его распахнул глаза, умытый безудержно счастливыми ливнями. Слуги резво сновали туда–сюда по всем комнатам, собирая молодого хозяина в большую жизнь… Увы, дороги подсохли, и университет готов был раскрыть объятия новым птенцам родовитых и знатных гнезд. Весь двор печалился с графинями, а граф держался как и положено истинному наследнику благородного имени Готтен — сурово и мужественно, лишь иногда тайком вздыхая, когда, как он считал, никто не видел. Но зоркие глаза вездесущего шута подмечали и это. Однако ж, он ничем не выдавал, что поймал секундные слабости юного господина, и он только деликатно отворачивался, опуская печальные ореховые глаза.

— Ах, Ваше сиятельство, не забывайте только свою драгоценную матушку, терзающую сердце свое беспрестанной тревогой за Вас! — говорил он, и Его сиятельство лишь сурово кивал головой, устремляя взгляд вперед. Будто непосредственно в свое славное будущее.

Печальный день прощания все же настиг обитателей замка. Несчастные графини тайком утирали слезы, служанки откровенно плакали, слуги вздыхали — все любили мальчика. Он был капризен, порою жесток, но временами как–то неуклюже добр, и все помнили, каким ласковым и нежным ребенком был их маленький граф, и понимали, что он просто переживает гибель отца, защищавшего их же, свою чернь.

А шут вытворял свои шутки, прыгал и кричал так, что даже решивший быть суровым, граф не мог сдержать хохота.

— Ты просто невыносим, мой ужасный jester! — кричал он, и его била то ли дрожь, то ли смех.

Огромное поместье, оставшись без любимого наследника, словно вздохнуло и замерло в недоумении. Слуги толклись взад–вперед, будто не понимая, что им делать и как ходить. Графини утешали друг друга, договаривались не плакать, но тут же обе этот договор и нарушали, заливаясь слезами.

— Право же, — удивленно восклицал шут, — сезон дождей позади, все живы, а два прекрасных лица так мокры, что я, пожалуй, поищу зонт, как бы меня не залило!

И обернувшись к дверям, звонил в бубенчики на своем колпаке:

2 Эй, слуги, несите тряпки, и зовите каменщиков! Здесь так сыро, что придется перестилать полы!

Графини грустно улыбались стараниям Енота, но плакать не переставали.

Вечером они уселись друг против друга в саду, и тихо вздыхая, слушали грустные любовные баллады шута Кристиана. Он выводил их сладким, кристально–мелодичным голосом не похожим ни на мужской, ни на женский.

— Должно быть, так поют святые бесполые ангелы! — шептала маленькая графиня, нежно улыбаясь.

Некоторое время спустя дамам Готтен гонец доставил письмо от сына и брата, в котором Готлиб — Ян умолял их не беспокоиться понапрасну о нем, уверяя двух дорогих существ в своей сохранности и довольстве. Это развеяло тоску графинь, они повеселели, и госпожа Анна решила собрать пышный бал в честь святого Иоганна, и хотела всенепременно видеть на нем заезжего князя — поляка Вацлава Ксешинского, о котором уже была наслышана от знатных соседок, как об отменном красавце и кавалере самой благородной крови.

— А это должно быть очень интересным! Я еще никогда не видала польских князей! — говорила Анна дочери, и та как–то вяло соглашалась.

— Да что с тобой, дитя мое? — вопрошала мать, заглядывая Марии в глаза.

— Ах, сударыня, у барышни модная юношеская меланхолия! — закатывал к потолку глаза Кристиан, на что Анна сердито взмахивала белой холеной рукой:

3 Пошел прочь, гадкий шут!

— Нет–нет, мама, он останется! — вскидывалась Марихен, но тут же смущалась.

4 Нет, он уйдет! — настаивала, сердясь, Анна.

— Как изволит сударыня! — кланялся карлик, нехорошо улыбаясь — Поеду на охоту, травить крыс! Эй, конь мой верный! — щелкал он пальцами, и Локи, весело виляя хвостом, подбегал к нему, лизал в лицо, подгибал мосластые ноги, и шут уезжал на доге, крича:

5 Ату его, ату!!!

Анна провожала его взглядом и восклицала:

— Как же он стал дерзок и непочтителен! Бесспорно, шут должен быть остер на язык, но ведь не настолько!

— Мама, он же ничего не сделал! — тихо качала головой Марихен и грустно смотрела вслед карлику на собаке.

— Не пойму, что ты его защищаешь! — говорила Анна, внимательно присматриваясь к дочери — Это же просто игрушка, шут!

— Но ведь он живой! Он не может быть игрушкой! — возражала дочь, и графиня все больше хмурилась.

— Что ты имеешь в виду? И что с тобой творится, в конце концов?! Отвечай, почему ты вся вскидываешься и краснеешь, когда этот маленький негодяй появляется в этом зале по утрам? — на возвышенных тонах спросила Анна, и девочка неожиданно всхлипнула и залилась слезами:

6 Я люблю его, мама! — и закрыла лицо руками.

— Что?.. — только и смогла прошептать Анна. Ее словно громом поразило. Она подозревала что–то, но чтобы так!!!

— Да как ты смеешь?!! — не выдержав, крикнула она. — Ты, графиня крови, носящая фамилию Готтен! О чем ты говоришь? Я велю казнить мерзавца! Что он тебе наплел, чем опоил?!