Ощущая всё это внутри себя, откликаясь на пронизывающий ритм всем существом, Фрэнк улыбался своим мыслям. Стоять тут и с высоты оглядывать высшее общество, чувствовать ритм биения сцены, улавливать обонянием тонкий аромат духов баронессы, а плечом — тепло от соприкосновения его и Люциана, стоящего рядом и смотревшего на всё с таким же восхищением — каждая из этих деталей делала его безмерно счастливым. Он был очарован волшебством Королевского Театра и своими радостными, предвкушающими эмоциями настолько, что чувствовал эфемерные, расправляющиеся за спиной крылья. И основной, но тайной причиной тому была фраза мадам Шарлотты: «Он дорожит тобой безмерно».

«Я не просто его ученик. Нет, тут явно скрывается что-то большее. Пусть будет так, Господи, пусть ему не будет всё равно. Я всё стерплю от него: гнев, раздражение, занятость, но только не безразличие. Только оно убивает, заставляя чувствовать себя никчёмным, просто выгодным вложением его времени, денег и способностей к наставничеству. Не хочу быть просто удачно пришедшейся к месту и времени вещью… Мне страшно, страшно от нависшей над страной напряжённой неизвестности. Он обязательно окажется в самом пекле всех событий, Джерард… Он как азартный игрок, идущий на риск, очертя голову. Господи, убереги его. Сохрани для меня, а если не для меня, то… Просто, пригляди за ним, Господи…»

Размышляя и неосознанно молясь за любимого человека, Фрэнк проходил взглядом по соседним с ними ложам третьего этажа. Сплошь богато одетые и совершенно незнакомые люди, холёные, явно не испытывавшие нужды в хлебе. Они разговаривали, смеялись, флиртовали друг с другом, кто-то шуршал обёрткой от шоколада, и все как один бросали нетерпеливые взгляды на сцену.

«Когда уже можно будет перестать поддерживать надоевшую беседу и сделать вид, что увлечён действием?» — читалось в этих взглядах.

«Лицемеры, лицемеры…» — думалось Фрэнку. Было ли в этом зале ещё хоть с десяток человек, кроме его спутников, пришедших сюда с трепетом предвкушения, чтобы послушать гениальную музыку Моцарта, а не затем, чтобы исполнить свой статусный долг или просто развлечься, красуясь в новом наряде?

Их ложа смотрела на сцену из левого угла, и это была очень удобная обзорная точка. Найдя для себя новое занятие — поиск лиц, одухотворённых ожиданием музыки, Фрэнк продолжил разглядывать присутствующих в зале, сместившись глазами ниже, на второй этаж бельэтажных лож.

Люциан, видя возвышенное и предвкушающее состояние друга, не тревожил его разговорами, внутренне любуясь вдохновенным профилем. Изредка он бросал на Фрэнка изучающие, лучащиеся улыбкой взгляды и был совершенно счастлив тем, что друг решился выехать из поместья в столицу. Баронесса сидела тут же рядом, легонько обмахиваясь веером. Было душно, и монотонный шум разговоров, доносящихся отовсюду, давил на уши. С ними в этой ложе находились ещё две пары незнакомых представителей знати, с которыми Шарлотта обменялась снисходительными приветственными кивками.

Баронесса так же наблюдала за молодыми людьми, умело скрывая взгляд под приопущенными ресницами. Она понимала, почему так стремительно менялось отношение Джерарда к его ученику. И сколько бы он ни клялся ей, что никогда не опустится до того, чтобы развратить его, чтобы испортить, используя его к нему тёплые чувства для удовлетворения своих плотских инстинктов, она точно знала — придёт время, и даже упрямый в своих убеждениях Джерард сломается. Как бы он ни уверял её и сам себя, что не собирается отвечать на столь непосредственные и открытые чувства ученика, он не сможет устоять.

В глубине своей искалеченной, несчастной души Джерард оставался неисправимым романтиком, хоть и скрывал это за внешней циничностью, холодностью и саркастическим отношением ко всему происходящему. С этой позиции было проще, легче жить. Жить в создавшихся условиях, не впуская ничего из внешнего мира внутрь себя. Оставляя себя цельным, неразбитым. Романтичным.

Шарлотта улыбалась, она знала это, как никто другой. У Джерарда не было более близкого друга, чем она, разве что сама королева, но вряд ли он говорил с Её Величеством о своём личном.

Она смотрела на Фрэнка и не могла не отметить, как тот расцветал. Стремительно, быстро, точно снежная лавина сходила со склона горы, обнажая спрятанные в травах альпийские цветущие луга. Он давно перестал быть угловатым мальчиком и был очень хорош; дело стояло только за временем — когда Джерард сам это увидит, разглядит, откликнется на его настойчивость и верность. Когда сломается под напором искренних и неизменных чувств. Дело было за временем, которого у них почти не оставалось…

Фрэнк быстро, не задерживаясь, перемещался взглядом с лица на лицо, пока не замер в удивлении, с силой стискивая пальцами бархатную мягкость обивки. Черноволосый мужчина в центральной, самой изысканной ложе этажом ниже сидел, вытянув руки перед собой, уложив их локтями на красный бархат и сцепив пальцы, унизанные дорогими перстнями, в замок. Его лицо, серьёзное, чуть острое чертами, было предвкушающе одухотворённым. Мужчина вглядывался в едва колышущиеся полотна занавеса и ожидал начала выступления — горячо, с замиранием сердца, с тянущим в груди, опасливым немым вопросом: «Будет ли это настолько хорошо, как я того ожидаю?»

Вот сидящий рядом с ним полноватый вельможа в расшитом шелковом сюртуке, по-хозяйски грубо положив руку ему на колено, начал что-то шептать тому на ухо, зарывшись крупным носом в тёмные пряди. Мужчина, чуть нахмурившись, заставил себя отвлечься от созерцания и податься к тому, выражая заинтересованность, а потом и лёгкую, блуждающую на губах улыбку. Он кивнул и, совершенно не протестуя руке, требовательно оглаживающей его бедро, снова вернулся к ярому, трепещущему ожиданию начала.

Фрэнк сжал обивку до белых костяшек на руках. Он не мог даже и подумать, что такая сцена, о возможности которой он теоретически знал, в реальности произведёт на него настолько ошеломляющий эффект. Он с ужасом ощущал в себе желание спуститься к ним в ложу и оторвать этому обрюзгшему мужчине руку. Но ещё больше пугала его всё возрастающая решимость и прибывающие в его худощавое тело силы для того, чтобы это желание осуществить. Он еле заметно дёрнулся, как Люциан вдруг спросил его, тревожась и прихватив рукой локоть:

— Что случилось, Фрэнки? Ты будто бы побледнел.

— Ох… Люциан, там Джерард. Я не ожидал увидеть его здесь.

— Где? — заинтересованно спросил друг.

— Центральная ложа этажом ниже. Он не один, как ты понимаешь.

— Держи себя в руках, друг мой, — тот склонился почти к самому уху, и горячее дыхание Люциана обдало его кожу, помогая прийти в себя и здраво взглянуть на вещи.

— Да, конечно… Я не идиот.

Он продолжал и продолжал смотреть на Джерарда, такого близкого, такого родного и совершенно, бесконечно далёкого и недоступного сейчас. Вдруг черноволосый мужчина вздрогнул и медленно, не меняя положения головы, поднял взгляд выше и потом, резко и неожиданно, увёл его влево. Фрэнк попался. Такие тёмные сейчас, глаза наставника зацепились за него, словно крючьями, вонзившись в самую плоть, и отвести взгляд не было никакой возможности. Фрэнк был напуган и одновременно счастлив. «Он смотрит на меня! Он почувствовал мое внимание!»

Но взгляд Джерарда был недобрым, более того, Фрэнку показалось, что тот наливается бешенством. Но потом, вдруг опомнившись, Джерард осмотрел ложу Фрэнка и, оставшись довольным от увиденного окружения, как будто выдохнул и чуть расслабился, возвращаясь к созерцанию занавеса.

И вот свет плавно угас, дирижёр поставил руки «на внимание» и, грациозно взмахнув палочкой, извлёк из оркестра первые звуки вступления. Опера началась.

Фрэнк, удобно усевшись, не мог бы точно сказать, чем занимался больше — сопереживанием действу, разворачивающемуся на сцене, или разглядыванием своего наставника. В полутьме ложи он угадывался довольно смутно, и это ещё больше заставляло его уплывать в странные фантазии внутри его головы. Не зная, как досидел до антракта, он сорвался с места, едва отзвучали заключительные аккорды, чтобы в числе первых добраться до буфета выпить стакан воды — во рту пересохло и язык еле отлеплялся от гортани.

Он быстро шёл, умело лавируя среди людей, как вдруг чья-то цепкая рука выдернула его из толпы, увлекая в нишу, занавешенную тёмно-алой плюшевой портьерой, обитой золотыми тяжёлыми кистями. Едва оказавшись в полумраке отсечённым от толпы, он услышал сдавленное:

— Что ты тут делаешь?

Это был никто иной, как Джерард. Глаза его метали молнии, и он был весьма не в духе.

— Я принял приглашение баронессы фон Трир и решил посетить оперу в компании её и Люциана, — как можно спокойнее ответил Фрэнк, хотя у самого внутри клокотало целое море различных эмоций.

Тело наставника, напряжённое и подтянутое, оказалось до безумия близко, и тот, одной рукой вцепившись в его локоть, другой ощутимо вжимал Фрэнка в стену, упираясь ему в грудь.

— И с каких это пор ты волен принимать самостоятельные решения в моё отсутствие? — шипел Джерард, обдавая горячим дыханием лицо.

Он был невообразимо, чересчур волнующе близко, и Фрэнк не знал, чего хочет больше — со страхом оттолкнуть его или наоборот, поддавшись страстному возбуждению, притянуть к себе сильнее, впечатываясь всем телом, приникнуть к губам, ломая все его планы и смешивая карты. Смысл вопроса едва ли доходил до него, Фрэнком овладело безумие желания, и, видимо, это слишком ярко читалось в его глазах, раз Джерард, шумно выдохнув, отпустил его локоть и чуть отстранился назад.

— Фрэнки, мой мальчик, ты не понимаешь всего, что происходит, — с сожалением, будто переменив какое-то своё решение, начал Джерард, избегая прямого взгляда, — выезжать за пределы поместья становится опаснее с каждым днём. А находиться сейчас в Париже почти равно самоубийству.

— Но ведь вы — здесь, — твёрдо сказал Фрэнк, пытаясь успокоить тело и разум от недавнего взрыва эмоций. — Вы тут, когда это опасно. Я должен понимать, что происходит, должен быть в курсе, разве не так? Я же ваш преемник, Джерард…