Мария Корелли - Ардаф

– «Могло стать»? Отчего же вы не говорите «должно стать»? – заметил Теос с иронией. – Раз уж наука вселяет в вас такую уверенность?

– Нет-нет, никто никогда, даже самые высокомудрые учёные, не могут сказать «должно стать»! Строго говоря, невозможно в нашем мире высказать ни единого совершенно неоспоримого заключения.

– Даже такое, как, например, дважды два четыре? – предположил с улыбкой Теос.

– Даже такое! – серьёзно заключил учёный.

Теос воззрился на него с удивлением: человек этот, должно быть, спятил, решил он.

– Признаюсь, вы меня сильно удивили, сер! Я спросил вас просто ради шутки. Взгляните, – он поднял с земли палочку и разделил на четыре части, – сосчитайте же сами: два и два! Сколько выходит палочек? Уверен, что не больше и не меньше, чем четыре?

– Кажется, что четыре! – примирительным тоном заметил человек. – Но я бы не стал за это ручаться! Равно как и ни за что иное, что видят мои глаза и подсказывают мне мои чувства.

– Бог мой, но минуту назад вы восхваляли превосходство разума и прогрессивную систему знаний, которую преподают в ваших колледжах, противопоставляя её сверхъестественным вещам и духовным истинам, имея целью выставить их несостоятельными!

И он с чувством зашвырнул палочки в мутный поток красной реки. Учёный покачал головой.

– Понимаете, теория может быть – одно, а вот частное мнение – другое! Научная теория, которую я исповедаю от лица нашего колледжа и всей учёной коллегии, – это моя профессия, ею я зарабатываю свой хлеб, содержу слуг и получаю от неё доход! За моё частное мнение мне никто не платит. Я обучаю учеников атеизму, ибо чувствую в них положительную страсть к нему. Что же касается моих личных взглядов, то они ничего не значат! У меня вообще нет строгих неоспоримых принципов, поскольку весь мир постоянно изменяется: горы становятся равнинами, равнины горами, суша превращается в океан, а океан может пересохнуть – и так вечно. В таком изменчивом мире как можно строго полагаться на какую-либо идею!

– Так итогом всей вашей учёности, сер, является уверенность в том, что ни в чём нельзя быть уверенным?

– Именно так! Вы думаете, что видите меня и что я существую, но, в конце концов, всё это лишь субъективное восприятие! И я верю, что вскоре все мы придём к выводу, что и вовсе не существуем! Думаю, именно эта идея и станет истинным триумфом философии!

– Весьма печальным триумфом! – пробормотал Теос устало. – В таком случае, что же станется с такими благороднейшими чувствами и устремлениями человека, как любовь, надежда, благодарность, долг и амбиции?

– Они останутся в точности такими же, как были прежде, но только мы научимся воспринимать их только как средство создания впечатления, будто мы живём, впечатление, которое всегда будет приемлемым, хоть и иллюзорным!

– Едва ли столь спорные теории приведут нас к счастью! – пожал плечами Теос.

– Счастье! – с презрением улыбнулся учёный. – Пустое слово, рождённое умом полнейшего неуча! Глупцы, подобные известному Сах-Луме, выдумали его!

Теос вздрогнул от негодования и вспыхнул:

– Следите за своими словами, сер, Сах-Лума – мой друг!

Учёный отступил на шаг, подняв руки в примирительном жесте:

– О, я прошу прощения, добрый незнакомец! – пробормотал он. – И всё же некоторое извинение моим поспешным словам может дать то всеобщее презрение к поэтам и их ремеслу, что так широко распространилось нынче среди людей практических и обладающих высокими знаниями…

– Мне об этом известно! – быстро прервал его Теос. – Мне знакома так называемая «мудрость» современных людей, которая уходит корнями в узколобые предрассудки и приправлена ещё более сомнительной логикой, имеющая своей целью посмеяться над истинным величием того, кому Бог даровал вдохновение и талант, не требующие никакого предварительного обучения или чтения мудрёных книг.

– О, вы ещё молоды, сер! Вскоре вы перерастёте этот дурной фанатизм в отношении к искусству и убедитесь в том, что это напрасная трата времени! Тем не менее наша беседа оказалась гораздо более интересной, чем я мог предполагать, и я с нетерпением буду ждать нашей новой встречи. Если у вас возникнет желание поговорить ещё, спросите главного профессора Научного Позитивизма в любой день в Королевском колледже, и я немедленно вас приму! Моё имя Мира-Кабур! Профессор Мира-Кабур к вашим услугам!

И, положив руку на грудь, он торжественно поклонился.

– Профессор позитивизма, который никогда не бывает позитивным! – заметил Теос с грустным вздохом.

– Ах, простите! Напротив, я всегда позитивен! Позитивен в непозитивности позитивизма!

И, высказав этот финальный парадокс, он ещё раз поклонился и ушёл. Теос проводил его печальным и презрительным взглядом. Самодовольный, образованный невежа Мира-Кабур не был редким исключением, несомненно, таких, как он, встречается немало. Подобные взгляды нынче пользуются широкой популярностью, и, хотя и в самом деле могло оказаться именно так, так считал Мира-Кабур, то есть чудо произошло по чисто естественным причинам, однако же это не даёт никакого удовлетворительного объяснения вопроса. Землетрясение или же сдвиги почвы, быть может, для кого-либо и станут достаточным аргументом, но пытливым ум пожелает узнать, где же случилось землетрясение, а также каким образом оно так повлияло на цвет речных вод, окружавших именно Аль-Кирис и именно сегодня. Логика Мира-Кабуры не дала ответов на эти вопросы, поэтому Теос остался после разговора с ним в ещё большем непонимании, и слова его нисколько не убедили и ничего не прояснили.

Вскоре Теос оказался у дворца Сах-Лумы – ворота были распахнуты настежь, и приятный смех и мягкое пение долетали изнутри. Прислушавшись к звукам, Теос успокоился: Сах-Лума очевидно был дома и невредим. Первым, кого встретил на ступенях дворца Теос, был критик Забастес.

– А, добрый Забастес! – весело вскричал он. – Где же твой хозяин? Он вернулся в целости?

– Не сомневайся в этом! – прокаркал критик. – Более того, он весьма обеспокоен внезапным исчезновением своей любимой девушки – рабыни Нифраты, которая внезапно исчезла сегодня, не оставив ему ни строчки. Ах, всё в этом мире кончается, даже хорошие женщины уходят…

И, забормотав таким образом, Забастес побрёл вперёд по коридору, а Теос тем временем скоро пересёк холл и оказался у двери святилища Лауреата, куда и проник, поначалу будучи незамеченным. Девушки собрались там и держали в руках цветы.

Беспечный вид Сах-Лумы только усилил беспокойство Теоса. Как раз в этот момент интересный персонаж вошёл в комнату: седоволосый негр-недоросток, который тащил переброшенный через спину огромный свёрток, состоявший из аккуратно скрученных кусков льна, один из которых он как раз вытащил и расстелил перед Сах-Лумой, а тот взамен протянул ему серебряную монету, одновременно бросив шутливым тоном:

– Есть ли какие новости сегодня, Зибия?

Зибия, спрятав монету в широкий кожаный кошель на поясе, на секунду задумался, а затем отвечал:

– По правде сказать, ваше сиятельство, ничего интересного, вот только много толков вызвала внезапная смерть молодого Нир-Джалиса, чьё тело обнаружили на берегу реки сегодня утром. А также, быть может, вашему сиятельству ещё не известно, что сегодня и сама река стала объектом пристального внимания, ибо цвет её вод переменился на кроваво-красный за ночь, и это событие вызвало великое волнение в народе! Говорят также о поимке пророка Хосрулы и об официальной программе праздника жертвоприношения, который будет иметь место сегодня вечером в Храме Нагая. Кроме того, объявлено, что масштабные бои диких зверей пройдут на Королевской арене сразу же после службы в Храме. Думаю, с таким списком развлечений сегодня никто не ляжет спать рано!

Пока он говорил, Сах-Лума развернул длинный льняной свёрток, который оказался весь исписан убористыми буквами и оказался настоящей газетой.

Зибия низко поклонился и, пятясь задом, униженно удалился из залы.

– Не странно ли, что Нифрата покинула тебя вот так, Сах-Лума? – сказал Теос с ноткой беспокойства в голосе. – Быть может, она была несчастна и совсем отчаялась?

– Несчастна со мной? – вскричал в негодовании поэт. – Но я давал ей всё! Все блага и вся роскошь моего дворца были в её распоряжении!

– Но ты ведь не любил её! И мне известно теперь, к кому питаешь ты истинную страсть, однако ты скорее погибнешь дважды, чем признаешься в своей любви к этой предательнице Лизии!

– Предательнице! – неожиданно вскочил Сах-Лума, крепко схватив Теоса за горло. – Как смеешь ты ставить рядом эти два слова: «Лизия» и «предательница»? Глупец!

– Убей меня, друг мой! Избавь меня тем самым от тягостных воспоминаний о том, что вчера по просьбе Лизии я должен был убить тебя!

– Убить меня? – отступил Сах-Лума, и голос его сорвался.

Теос взял в руки газету и указал на статью о смерти несчастного Нир-Джалиса:

– Сах-Лума, тебе не стоит ждать милосердия и снисхождения от той женщины, что всегда была беспощадной. И Нир-Джалис – лишь один из многих, погибших таким образом! Друг мой, ты не можешь любить это чудовище!

– Но я люблю её со всей страстью, – промолвил Сах-Лума, – и моя жизнь больше не принадлежит мне! Уверен, ты просто перебрал вина и не расслышал её верно. Этот негодяй Нир-Джалис ведь заслужил свою участь, и Лизия тут ни в чём не виновата! Ты разве не слышал его обвинения в адрес короля?

– Слышал, но что с того? Не вижу ничего дурного в них.

– Ничего дурного! – вскричал Сах-Лума. – Ах, я и забыл, что ты чужестранец и ничего не знаешь о словах священного оракула, высказанных сотню лет назад: «Когда Верховная жрица станет любовницей Короля, падёт Аль-Кирис!» Эти слова в последствие и доныне произвели абсолютный запрет на любовную связь между жрицей и монархом, более того, он даже не может смотреть на её лицо, не считая общих служб. Но что же, друг мой, у меня ещё есть работа на сегодня! Идём со мною, и ты услышишь самую прекрасную легенду о любви, которую я готовил пока лишь для ушей Забастеса, однако я верю тебе и знаю, то ты не злостный плагиатор, который украл бы мою прекрасную «Нурельму»! – услышав это название Теос вздрогнул. Воспоминания закружили его вновь! «Нурельма» – его собственная поэма! Поэма, которую он несомненно создал сам так давно в горах Дарьяльского ущелья.