Мария Корелли - Ардаф

Избежав смерти, Теос решил немедленно увести друга в его дворец, где, по крайней мере, он будет в безопасности. На ступенях дворца молодой паж приветствовал Сах-Луму, встав на колени и протянув ему маленький свиток, перевязанный шёлковой лентой.

– Для его сиятельства Сах-Лумы, – сказал он. – Это недавно принёс некто в капюшоне, он был очень напуган и спешил, так что я не успел расспросить его, как он уже исчез.

Поэт взял свиток, едва взглянув на него, и направился прямиком в свои покои, Теос последовал за ним. Однако Сах-Лума ещё обернулся и спросил:

– Нифрата ещё не вернулась?

– Нет, мой господин. О ней нет никаких вестей…

Уже в своей студии поэт раскрыл свиток и вскрикнул, испугав Теоса.

– Плохие новости? – тут же подскочил он.

– Я и сам не знаю, – отвечал поэт, – но здесь прядь волос Нифраты!

Сердце Теоса исполнилось печали, а Сах-Лума медленно развернул свиток и начал читать убористые строчки:

«Величайшему и бессмертному поэту Аль-Кириса,

Не вини меня, о мой возлюбленный господин, в том, что я покидаю тебя вот так нежданно и навеки! Я дарую тебе свободу и благодарю за эту радость послужить Любви и принести себя в жертву на алтарь собственной страсти! Ибо ты знаешь, что я люблю тебя, о Сах-Лума! Итак, я ухожу одна, чтобы умереть за тебя, но знаю, что ты не будешь долго печалиться! Прощай же, любовь всей моей жизни!

Нифрата».

От этих строк глаза Теоса наполнились слезами, но Сах-Лума, дочитав, ответил на немой укор во взгляде друга:

– В чём же моя вина? Я дал ей всё! Кроме того, покинуть меня навеки, как она говорит, не в её власти, поскольку я буду требовать её назад при помощи Лизии и короля, а в моих просьбах я никогда не знавал отказа! С их помощью я очень скоро отыщу её.

– Как? Она могла уже покинуть город!

– Никто не покидает города без разрешения, – спокойно возразил Сах-Лума, – кроме того, ты не заметил черного диска прошлой ночью во дворце Лизии? Жрецы Храма Нагая – величайшие учёные мира! Для них нет никаких чудес, они могут воссоздать при помощи своей науки, например, праздничные фейерверки, так сильно поражающие воображение народа; тот волшебный корабль на празднике прославления Верховной Жрицы – тоже их рук дело. Они прекрасно умеют разыгрывать спектакли! Например, при помощи фонографа они воспроизводят вещание оракула, что изрекает и повторяет свои приказы таинственным голосом. Что же касается того чёрного диска, то это специальный аппарат для сообщения на расстоянии, при помощи которого послания передаются по проводам мгновенно, посредством электричества. Лизия искусно использует его в своих целях.

Теос выслушал этот рассказ с удивлением и страхом, а затем спросил:

– Так Лизия может таким образом отыскать Нифрату где угодно?

– Конечно!

– Тогда мы должны спешить, ибо она говорит в своём письме о смерти!

– Друг мой, все женщины сентиментальны и говорят о смерти от любви! Нифрата не умрёт – нам совершенно не о чем беспокоиться!

И, успокоив свою совесть такими словами, Сах-Лума вышел на открытую террасу, наполненную ароматами цветов. Несколько минут он мечтательно созерцал роскошную листву деревьев и яркие бутоны, украшавшие пейзаж вокруг него.

– Значит, ты уверен, что Нифрата вернётся? – спросил Теос.

– Вернётся! Потому что во имя любви ко мне она сделает всё! – уверенно отвечал поэт.

– Во имя любви она может погибнуть! – возразил Теос.

– Нет, друг мой! Во имя любви она будет жить!

Как только он договорил, звук приближавшихся шагов нарушил тишину. Это была одна из молоденьких девушек – темноволосая красавица, которую Теос помнил ещё с первого своего появления во дворце, она тогда играла с ручной птицей.

– Приветствую тебя, Ирения! – весело воскликнул Сах-Лума. – Какие новости несёшь ты мне – дурные или добрые?

– Мой повелитель, жрец Внутреннего храма ожидает тебя. Он прибыл по поручению Высшей Властительницы.

Лицо Сах-Лумы вспыхнуло, и он явно разозлился. Потянув Теоса за руку, он возвратился обратно в комнату, где вытянулся во весь рост на подушках дивана.

– Присядь, друг мой! Раз уж нам предстоит выслушать этого профессора лицемерия, то сделаем это с соответствующим презрением и беспечностью.

Затем он обратился уже к девушке:

– Передай, что я могу уделить ему лишь несколько минут.

Ирения смиренно удалилась, и в дверях появился паж, церемонно представив со всем почтением высокого персонажа, одетого в белое и до самых глаз завёрнутого в мантию из серебристой ткани, – таинственного, торжественного вида индивидуума, кто, остановившись на пороге, описал в воздухе круг небольшим жезлом, который принёс с собой, и сказал монотонным голосом:

– Именем вечного Солнца и бессчётных благодетелей Храма Нагая приветствую этот дом!

– Всем сердцем принимаю твоё благословение, – беспечно отвечал поэт.

Жрец сел в подвинутое для него пажем кресло; он казался странным образом бесстрастным и одновременно излучал интеллектуальную мощь. Черты его лица были красивыми, но вместе с тем и отталкивающими; тёмная борода придавала ему значимости, однако едва ли скрывала плоский подбородок и сжатый, жестокий рот; острые, хитрые глаза смотрели ясно; лоб был высок и свидетельствовал об уме, глубокие морщины перечёркивали его, казалось, от непрестанных размышлений и расчётов. Когда паж вышел, Сах-Лума начал разговор:

– Какое же неожиданное событие, благороднейший господин, стало причиной появления в моём доме самого Зела, верховного жреца жертвенного алтаря?

Жрец холодно улыбнулся.

– Порученное мне дело, главный Лауреат королевства, состоит в следующем: поскольку ты давно избегаешь общественной службы в Храме, то тем самым ты являешь людям, которые восхищаются твоим талантом, дурной пример для подражания и способствуешь их нежеланию также бывать в Храме, посему тебе велено нынче же ночью всенепременно явиться на запланированное жертвоприношение.

Сах-Лума закусил губу от злости.

– Несомненно, я буду на службе сегодня, – сказал он кратко. – И нет никакой надобности в столь жёстких приказах.

Спокойные слова жреца о грядущем жертвоприношении и его будничный тон возмутили Теоса до самой глубины души. И тогда он, не раздумывая над тем, кому и что он собирается сказать, осмелился возразить:

– Как можете вы творить такие жестокости в своём городе, убивая неповинных людей?

Его безрассудные слова поразили жреца, не привыкшего к возражениям, однако он спокойно объяснил, что в этом нет ничего необычного и жестокого – культ Нагая веками хранил традиции своих предков.

– Поистине, чужестранец, за столь смелые речи, будь ты нашим гражданином, тебя следовало бы подвергнуть жестокой казни, – отвечал он. – На алтаре Священного Храма погибают лучшие из лучших, ибо они были избраны самим богом. Умереть легко, гораздо труднее жить долгие годы, постепенно теряя свою красоту и силу, и здоровье, медленно наблюдая разрушение собственного тела, так что в чём-то культ Нагая даже милосерден к своим прекрасным жертвам.

После этого небольшого спора Зел с ироничным видом встал, поклонился и начал заворачивать свою мантию, готовясь уйти. Он медленно дошёл до двери и уже на пороге промолвил:

– Прощай, Сах-Лума!

И с этими словами бесшумно исчез, после чего поэт испустил вздох явного облегчения.

– Друг мой, не думал, что ты так безрассуден! – хлопнул Сах-Лума по плечу Теоса. – Благодари богов за то, что ты чужестранец и тебе многое прощается! Однако не вздумай повторять подобных замечаний в присутствии жрецов! Это опасно для твоей жизни!

После ухода Зела друзья вновь вышли в сад, где, улёгшись на высушенной от жары траве, Теос сквозь дрёму внимал мелодичному голосу Сах-Лумы, который дочитывал нараспев последние строки поэмы, записывая их на поясную табличку. Теос, конечно, знал их наизусть итак, но голос друга приятно ласкал его слух. Внезапно раздался отдалённый колокольный звон, Теос с тревогой вскочил на ноги, но поэт успокоил его:

– Это колокол Храма пробил закатное время.

– Уже закат! – поразился Теос.

Чувствуя горечь от собственного бессилия избавить друга от его судьбы, Теос молча последовал за Сах-Лумой мимо склонившихся кипарисовых ветвей и поросших мхом стволов деревьев, что стояли подобно насмешливым языческим идолам. Оказавшись на открытом пространстве, Теос воскликнул от восторга, воздев руку и указывая на удивительную картину открывшихся небес. Сцена пугающего великолепия предстала их взорам! Через весь горизонт, что искрился бледно-зелёным светом, как подмороженная вода, облако, чёрное, как самая тёмная полночь, тяжело и неподвижно зависло, приняв форму огромного листа с золотою каймою по краям.

И вся эта чёрная масса замерла совершенно неподвижно; казалось, будто её сбросили с небосвода, и она, упав, так и осталась лежать. То и дело яркие вспышки молнии прорезали черноту её тела длинными стреловидными линиями оранжевого и серебряного цветов; в то же время чуть выше в небе ещё висело солнце, глядя сверху печальным алым пятном – шар тусклого огня, лишённый лучей.

Со всех сторон небо испещрили крапинки жемчужного цвета и неожиданные проблески словно бы горящего топаза; а ближе к земле расстилался тонкий голубоватый туман, прозрачная завеса, сквозь которую пейзаж обретал для зрителя странные оттенки и неземные цвета. Секунда – и тусклое солнце внезапно скрылось в нависшей тьме, оставив за собою лишь отсветы золотого и зелёного; нависшие пурпурные тени опускались с небес, затемняя их, как дым скрывает пламя; но огромная туча, пульсируя молниями, и не думала двигаться или менять форму, она зависла словно в ожидании торжественных похорон мира.

Очарованный странным видом небесного чуда, Теос в то же время смутно ощутил нереальность всего происходившего. Он, как уже бывало прежде, будто бы стоял перед необычайно эффектной картиной.