Мария Корелли - Ардаф

– Да ладно! – проговорил наконец Олвин. – Ты не заставишь меня поверить в то, что вся Англия вот так запросто приняла меня в единодушном порыве! Как же началась моя слава? Если моя книга столь внезапно заслужила высокое одобрение и известность, значит, какие-нибудь ведущие критики, или вроде того, решили, будто сам я умер!

– Ты слишком догадлив, Олвин! Поистине, ты слишком догадлив! – кивнул Виллерс с дружелюбной улыбкой. – Ты совершенно прав! Не один критик, а целых три! Три самых влиятельных человека решили, что ты мёртв и что «Нурельма» стала посмертно изданным шедевром погибшего гения!

Торжественный тон, каким были произнесены эти слова, породил у Олвина и Виллерса неудержимый порыв смеха, так что в течение нескольких минут они весело хохотали, будучи не в силах остановиться.

– Это не моих рук дело! – сказал Виллерс, наконец отсмеявшись. – «Нурельма» была опубликована через прессу, согласно твоим же инструкциям, так скоро, как только это было возможно, и я не прибегал ни к каким предварительным рекламным трюкам и не давал анонсов. Я лишь снабдил поэму кратким пояснением: «Нурельма, Древняя легенда о любви», автор Теос Олвин. И всё. Но когда она вышла в печати, её копии разошлись по всем ведущим газетам и журналам, и примерно три недели я не слышал и не видел ни единой строчки, написанной о ней. Тем не менее я продолжал следить за отзывами, когда однажды, находясь в Конституциональном Клубе, я вдруг заметил в газете «Партенон» длинную рецензию на четыре колонки под заголовком: «Чудесная поэма». Я помню первое предложение оттуда: «Поистине, одарённым божественной любовью суждено умирать молодыми!» В середине отзыва я прочёл, что «эта посмертно изданная поэма должна быть признана наиболее выдающимся произведением английской словесности». Эти строки породили догадку мою о том, что критик явно никогда не слышал имени Теоса Олвина прежде, и поэтому, находясь под впечатлением от красоты слога и великолепия замысла поэмы, он без всяких оснований скакнул к выводу, что автор её умер. «Как жаль, что столь ярко одарённого поэта больше нет с нами. Живи он дальше, он, несомненно, принёс бы миру величайшие произведения человеческого гения». По здравому рассуждению я решил пока оставить этого скорого на суждение автора в неведении касательно твоей истинной судьбы, в первую очередь по той причине, что критики вообще не любят, когда им противоречат, а во-вторых, потому что просто хотел повеселиться. Пока я медлил, ещё два критика из самых влиятельных журналов присоединились к прославлению «погибшего гения»: «Явись Теос Олвин в Англию сегодня, он бы непременно был избран в лауреаты высшей литературной премии!» К этому времени я уже довольно поглумился над ними, так что решил написать издателю о том, что произошла ошибка. Однако издатель ответил мне, что «Нурельма» теперь пользуется таким невероятным спросом, что было бы неразумно разубеждать читателя в смерти её автора, рискуя потерять драгоценный спрос. Но я был непреклонен в этом вопросе и сам решительно написал несколько писем ведущим журналам, поведав о том, что ты жив и находишься в добром здравии. Но самое смешное случилось дальше! Вся пресса тогда поворотила вспять в своих суждениях, как флюгер на ветру, начав всячески оскорблять твоё имя и поносить «чудовищную, дурно написанную поэму». Ты и сам можешь ознакомиться со всей критикой, поскольку я тщательно собирал для тебя вырезки из журналов и газет. Замечу только, что лишь первые три критика и «Партенон» остались при своём первоначальном положительном мнении, ибо для таких изданий несолидным было бы признавать свои ошибки. Тем не менее продажи «Нурельмы» ещё больше подскочили, все расходы на публикацию уже трижды окупились, так что сегодня в издательстве тебя ждёт приятный чек на кругленькую сумму!

– Я пишу не ради денег! – быстро прервал его Олвин. – И я намерен избавиться от неё!

– Конечно нет! – кивнул Виллерс. – Во всяком случае, не только. Такова, друг мой, история прославления твоей поэмы. Своей высокой популярностью и неукротимым спросом, она продемонстрировала истинную независимость вкусов читателя от мнения прессы и литературных критиков, поскольку сегодня каждый культурный человек имеет дома экземпляр твоего произведения. Лично я добавлю от себя, что никогда ещё не читал ничего столь великолепного! Каким образом тебе пришла в голову идея её создания?

– Это было давно! – отвечал Теос. – И, уверяю тебя, идея поэмы вовсе не оригинальна!

Виллерс воззрился на него с удивлением:

– Нет? Ну а мне она показалась исключительно оригинальной! Более того, один критик даже назвал тебя чересчур оригинальным!

Олвин слегка усмехнулся. Мысли его снова унеслись к воспоминаниям о приключении в Аль-Кирисе, он вспомнил, как нёс на руках труп самого себя в прошлом воплощении в лице Сах-Лумы, и слышал гневные поношения Забастеса в адрес его творчества.

– Кстати сказать, Олвин, твой давний знакомый, профессор Моксал, весьма недоволен твоей поэмой. Он называет её «слишком прозрачной, сплошным абсурдом и полной чушью». Этот человек очень верит в науку и питает глубокое презрение к религии. «Тот, кто признаёт существование иной жизни за гранью нашей нынешней, сам провозглашает себя сумасшедшим! – пишет он. – „Нурельма“, как я понял, нечто вроде языческой поэмы, но по своему содержанию и невероятности выдвигаемых идей и описаниям чувств, автор более походит на христианина!» Профессор Моксал был так возмущён твоим произведением, что даже произнёс целую речь в Сент-Джордж Холле перед такими же скептиками, как и он сам, с целью объяснения всей абсурдности содержания твоей книги.

Олвин печально улыбнулся, мягкое сочувствие загорелось в его глазах.

– Бедный Моксал! – сказал он. – Мне жаль его! Он делает жизнь пустой как для себя самого, так и для других, которые принимают его теории! И боюсь, что его разочарование во мне будет всё возрастать, ибо поистине я и есть христианин!

Виллерс вздрогнул, раскрыв рот в немом удивлении. Он едва верил своим ушам, а Олвин встретил его взгляд решительно и спокойно.

– Каким ты выглядишь удивлённым! – сказал он. – Религия, должно быть, весьма отстала, раз в так называемой христианской стране ты поражаешься, когда человек открыто выражает свои взгляды и называет себя последователем Христа!

Настала краткая пауза, во время которой в гостиной раздавались лишь звуки тикающих часов с музыкальным боем. Затем Виллерс, находясь всё ещё в глубочайшем удивлении, пересел на стул напротив Олвина, развязно закинув ногу на ногу.

– Приятель, – начал он, – ты и в правду так в этом уверен?

– Да, и повторяю, что я верю в истинного Бога – в Христа!

– А я думал, Олвин, что ты полностью отрицаешь идею божественности Христа, как простое суеверие или сказку!

– В слепом безумии прошлой моей жизни так и было, – спокойно отвечал Теос. – Но у меня был шанс осознать, что лишь собственная неспособность понять сверхъестественное приводила к этому отрицанию.

– Что ж, в одном я был прав, Олвин! Ты и впрямь изменился! Но, кажется, что эта перемена в тебе к лучшему!

– Судя по моему личному опыту, я должен сказать теперь, что человек без веры подобен тому, кто обкрадывает самого себя и будто бы шагает по земле нагишом! Странным образом, несмотря на все противоречия, рождавшиеся в моей голове при мысли о христианстве, я в душе всегда поклонялся только Христу.

– Я часто думал, – проговорил Виллерс, – что все мы ангелы или демоны: ангелы – в моменты наших лучших душевных устремлений, а демоны – во время худших. Если бы только нам дано было удерживаться на вершине благородства постоянно! Но, увы, грешная природа человека побеждает! Но, Олвин, ты говоришь, что намерен избавиться от своей поэмы? – И он протянул ему красиво оформленный томик.

– Прекрасное издание! – промолвил Теос. – Оформлено со вкусом. Ты проделал прекрасную работу, Виллерс, и я тебе очень обязан!

– Ты мне ничем не обязан, друг! – весело возразил Виллерс.

– Но довольно с меня «Нурельмы», – отвечал Теос, – я возьму себе копию просто как сувенир на память, но, что касается денег, пусть книга принадлежит людям и пусть люди делают с нею что хотят!

Виллерс озадаченно нахмурил брови.

– Теперь я вижу, Олвин, что ты и вправду не заботишься о славе!

– Нисколько!

– А когда-то ты жаждал её, как самого великого блага!

– Действительно! Но теперь я понял, что есть гораздо более важные вещи, которых я жажду больше всего на свете. Я не ищу невозможного, а лишь хочу вернуть утраченное.

– И что же это?

– Ухватить вечность, сокрытую за завесой видимого.

Настала тишина, во время которой Виллерс задумчиво глядел на друга.

– А о каком приключении ты упоминал мне в письме, написанном в Дарьяльском ущелье? Ты его испытал?

– Несомненно! – улыбнулся Олвин.

– Оно касается путешествия к развалинам Вавилона? Ты не расскажешь мне о нём?

– Не сейчас, – добродушно отвечал Олвин. – Но я обязательно поведаю тебе о нём позже.

Виллерс, нисколько не обидевшись, пожал руку другу. После скромного ужина Олвин отправился в уютную гостевую комнатку, которая почти всегда принадлежала ему в этом доме. Виллерс пожелал ему доброй ночи и ушёл. После этого Теос вытащил из нагрудного кармана свой драгоценный талисман – цветок в поля Ардаф и, погасив лампу, долго ещё наслаждался прекрасным ароматом его нежных лепестков.

К концу недели новость о приезде «в город» Теоса Олвина, знаменитого создателя «Нурельмы», широко распространилась в литературных и артистических кругах. Согласно классическому выражению ведущего общественного журнала: «М-р Теос Олвин, поэт, которого некоторые из наших современников по ошибке объявили мёртвым, возвратился в Лондон из своего путешествия по Востоку. И теперь он гостит у многоуважаемого Фрэнсиса Виллерса». Последствием этого и прочих подобных объявлений стал тот факт, что почтальон практически ночевал у дверей Виллерса, и каждый раз сумка его была полна писем и карточек, по большей части адресованных самому Виллерсу, который с некоторой тревогой наблюдал за тем, как на его рабочем столе постепенно нарастала гора корреспонденции, среди которой встречались разнообразные приглашения на ужины, вечера, танцы, балы и тому подобное. Некоторые приглашения приходили от восторженных поклонниц, которые просили «оказать им чрезвычайную честь своим появлением», не забыв при этом привести с собою и знаменитого «светского льва», почтенного м-ра Олвина. А тот, открывая очередной конверт, молча поражался тому, как внезапно разросся круг его самых преданных друзей и поклонников.