«Чему тут удивляться, — подумал Арман, — конечно, она в этом городке сразу всех обворожила».

— По вечерам я работаю в таверне. И живу там в комнатке на втором этаже. Вы придете вечером?

— Конечно, — сказал Арман. После первого поцелуя он был в ее власти.


После того как она закончила работу, они пили коньяк, сидя за столиком в таверне. Хозяин таверны знал Армана, регулярно приезжавшего в Грас. Арман решил не обострять с ним отношений, ночуя в комнатке Анны наверху. Он запасся ключом от входной двери гостиницы, и около полуночи они прошли мимо спящего портье и поднялись в комнату Армана. Всю ночь они не спали, занимаясь любовью, разговаривая, лежа рядом в молчании. Тела их тянулись друг к другу естественно и неудержимо — Арман не испытывал ничего подобного в своей жизни. Когда они отрывались друг от друга, неудержимым потоком лились слова. К рассвету Арман чувствовал, что он знает об Анне все и она близка ему, как ни одна из женщин.

Утром он связался с Парижем и сообщил, что задержится на пять дней, сославшись на неотложные дела. На самом деле он отменил все деловые встречи и все время проводил с Анной.

В ее выходной они поехали в Ниццу и бродили по пляжу, собирая раковины. Она рассказала ему о своей жизни в Париже.

— Я была Зазу, — сказала она. — Все мои друзья были Зазу.

Он что-то слышал об этой новой парижской богеме.

— Наверное, мы называли себя так из-за музыки, — объяснила Анна. — Джаз, мы все любили джаз. Да, богема, но богатая богема — у нас были дорогая одежда, меха, драгоценности, даже духи, — она бросила на него лукавый взгляд. — Мы собирали редкие и дорогие вещи. У меня была замечательная коллекция пластинок Билли Холлидея. И Луи Армстронга. Я все продала, чтобы добраться сюда.

Мы были только за самих себя и против всего. Против бошей, конечно, и против старых чучел в Виши[10], и против всего буржуазного, традиционного и соглашательского. — Говоря это, она вскидывала носком туфельки морской песок. — И против собственности тоже, хотя мы все время покупали и продавали всякие вещи. И против брака! Мы называли его презренным буржуазным, капиталистическим институтом и ратовали за свободную любовь. Чтобы не прослыть жеманницей, девушка должна была ложиться в постель с каждым, кто об этом попросит.

Арман вздрогнул. Если Анна и заметила это, то не подала виду и продолжала рассказывать: — Мужчина приглашал тебя в постель, как пригласил бы на танец. И ты должна были идти с ним на час, на несколько дней. Легкое времяпрепровождение.

Он почувствовал себя уязвленным и отпустил ее руку. Он не хотел этого слушать, но в то же время не хотел, чтобы она замолчала. Ему было необходимо знать все, хотя это причиняло боль.

— Ну, а я, — сказал он язвительно, — очередной исполнитель?

Она посмотрела на него растерянным взглядом. — Как вы можете такое спрашивать? — В голосе ее звучал упрек. — Вы хотели обидеть меня?

Он остановился и схватил ее за руки. — Нет… ни за что… но у меня никогда не было такой женщины, как вы. Наверное, я ревнив.

— Ревнуете к прошлому? — недоверчиво спросила она. — Это же бессмысленно. Мы стерли его первым поцелуем и простили друг другу все. Все.

Ее решительный тон потряс Армана. — Да, — подтвердил он. — Все прощено.

Возвращаясь в отель, они увидели на стенде газету с заголовком: «Гейндрих убит».

— Я встречал его однажды. На большом приеме. Такой был красавец.

Она не задала вопроса относительно этой встречи.

Он купил газету; они поднялись в его комнату, и он бросил сложенную газету на столик.

Они любили друг друга на широкой низкой кровати, медленно и нежно. Но когда он смотрел сверху вниз на ее лицо, влажное и светящееся восторгом страсти, когда он входил в нее, трепещущую в оргазме, его вдруг пронзала мысль, не является ли он для нее просто орудием наслаждения.

Во время обеда в ресторане в саду, выходящем на засаженный пальмами Английский бульвар, он попросил Анну еще рассказать ему о своей жизни.

— Но ведь вы не хотели слушать, — напомнила она, пробуя блюдо из сочного морского гребешка.

— Я был не прав, ведь это — прошлое. Простите меня.

Пышная зелень сада наполняла воздух каким-то нежным и чувственным запахом.

«Если я буду делать духи с этим ароматом, — подумал Арман, — я назову их «Волосы Анны». Он вдохнул запах сада, чтобы запечатлеть его в памяти, и наклонился к Анне, чтобы ощутить запах ее волос.

— Что было в моей жизни? Купля, продажа, джаз, одежда, мужчины. Однажды солнечным утром я проснулась и сказала себе: «Дуреха! Ты зря тратишь свою жизнь. Тебе нужны не вещи, а свобода. Зачем покупать флакон какой-то жидкости с запахом весны? Надо выйти из дома и окунуться в нее». И я распродала свои манатки, дала взятки кому надо и вырвалась на свободу.

Она говорила, а он не мог оторвать взгляда от ее губ. Через два дня он должен был возвращаться в Париж. Но он и представить себе не мог, что больше не услышит ее голоса, не увидит ее ясных зеленых глаз, ее улыбки.

— Поедемте со мной, прошу вас.

— И потерять свободу и покой? Вернуться в войну?

— Это будет другая жизнь, — сказал он. — Вы будете со мной, а не с Зазу. Вы можете положиться на меня, вам будет хорошо. Пожалуйста, Анна! — молил он. — Я люблю вас, мы будем счастливы. Поедемте со мной. Я хочу, чтобы вы всегда были рядом со мной! Скажите, что вы согласны.

— Я не могу согласиться, даже если хотела бы, — сказала она мягко. — Я живу здесь нелегально, мне не оформят билет в Париж.

— Это я устрою.

Она внимательно поглядела на него, но ничего не спросила, взяла его руку в свои ладони и сказала:

— Вы знаете, что я люблю вас. Мне кажется, что люблю. Но разве я могу быть уверена? И вы тоже? Эта неделя прошла. Она покажется вам сном, когда вы вернетесь в Париж.

— Но мы оба видели один и тот же сон, дорогая! Мы вместе живем в этом сне.

— Но пробудимся порознь.

Он вышел из себя: — Это недостойно! Это безумие — отказываться от любви!

— Может быть, вы снова приедете в Грас?

— Кто знает? — возразил он с умышленной жестокостью. — Все может случиться.

«Она обращается со мной, как с очередным искателем ее милостей, она играет мной, — думал он. — Она ведет себя как упрямый своевольный ребенок».

Они вернулись в отель, но не занимались любовью в эту ночь. Наутро они вернулись в Грас, а еще через день Арман уезжал в Париж. Когда на прощание он целовал Анну в шею, вдыхая запах ее кожи и волос, сердце его замерло. Он понял, что Анна завладела им навсегда, что он обречен ей.

— Я вернусь, — прошептал он.

— Вернись скорей, — ответила она и убежала.

Он вернулся в Грас через три недели и, войдя в таверну, увидел Анну, несущую из кухни сосиски и пиво. Она вскрикнула, поставила поднос на ближайший столик так резко, что пиво расплескалось, и бросилась в его объятия. Он оторвал ее от пола, и она воскликнула: — Да! Да! Я не хочу больше жить без тебя ни минуты!

Документы для Анны не удалось выправить сразу. Наконец, они прибыли в Париж, и восторженное состояние быстро сошло на нет в гнетущей атмосфере столицы. Не хватало продуктов. Парижане были растеряны или кипели гневом. Оккупированный Париж превратился в город бедных — подавленный голодом, опутанный насилием, сокрушенный нищетой. Анна была испугана: что будет с их любовью? Она может поблекнуть в атмосфере уныния или умереть, пополнив список военных потерь. Но Анна решила верить и надеяться.

Она отказалась выйти замуж за Армана, хотя он не отступался и пытался ее убедить. — Не время, — говорила она.

— А если бы мы остались в Грасе, ты бы согласилась?

Она подумала минуту и ответила решительно: — Нет. Я не хочу стать чужой собственностью, я хочу сохранить себя.


Ее жизненным девизом было: «Если не я за себя, то кто же?» Она услышала это изречение в доме своей школьной подруги, Рашель Вайс. С тех пор она потеряла Рашель из виду, но часто повторяла мудрые слова, которые мистер Вайс читал, перелистывая страницы Торы и Талмуда: «Если не я за себя, то кто же? Но если я для себя, то зачем я? И если не теперь, то когда же?»

Анна часто вспоминала о Вайсах и повторяла мудрые слова еврейских священных книг как заклятие безопасности семьи своей лучшей подруги.

С тех пор как Анна полюбила Армана, она поняла, что свобода — ускользающее понятие. С любимым она больше чувствовала полноту своего «я», чем в одиночестве. Она поняла, что свобода быть одинокой не есть свобода.

Но она не давала Арману согласия. — Сейчас странное время, — говорила она. — Люди женятся, когда хотят завести детей, а кто захочет этого сегодня?

Ее решение огорчало его, но он понял, что должен согласиться с ней или потерять ее. Он предпочел бы брак, но удовольствовался и тем, что они жили вместе в его квартире на улице Фюрстемберг.

Лакей Армана Жорж так же прилежно начищал до блеска туфли Анны, как и ботинки Армана. Но блеска роскоши, которой Арман мог окружить Анну до войны, не было и в помине. Великолепная квартира, где своеобразно сочетались вещи современного стиля и богатый антиквариат, которой восхищались знатоки, признавая вкус Армана элегантным и эксцентричным, ветшала и разрушалась. Блекла стенная роспись, сыпалась с потолка штукатурка, разбухли оконные рамы, чудесный паркет покрылся грязью. Ремонт приходилось откладывать на «apres la querre» — «после войны». Это выражение стало популярным у парижан: «Встретимся в «Куполь» через семнадцать минут после окончания войны», — говорили они со смесью иронии и надежды.

— После войны, — сказала Анна Арману, — мы поженимся. После войны мы будем есть бифштексы, купим новые занавески, заведем ребенка. — Пока же они старались в тяжелых жизненных условиях сохранить свою любовь.